Василий Шуйский, всея Руси самодержец

Прослезился Василий Иванович.

– Дадим обет Господу Богу, брат: быть между собой в вечном союзе, служить корню нашему, имени нашему, ибо Шуйские мы!

– Крепче любой клятвы кровь наша! – сказал Андрей, но все ж поцеловал образ Спаса, и Василий поцеловал. Посмотрели они в глаза друг другу, хорошо посмотрели.

Тотчас и разъехались. Андрею Ивановичу нужно было на охоту соколиную собираться, царевич его звал в Хорошево. Василий же Иванович поспешил в Успенский собор на вечерню. Уходя, сам не ведая зачем, взял с собою денежек. На подаяния был не щедр. Давал одному, редко двум-трем, а тут взял горсть и еще разок черпнул из полного ларца.

13

Молился Василий Иванович, по сторонам глазами не зыркая, но когда все же на царское место поглядел, то и огорчился: царя на службе не было. Стоял Василий Иванович у левой стены, под иконой равноапостольного царя Константина и матери его – царицы Елены. И хоть знал про себя: ради царя выказывает прилежание, отбивая многие поклоны и подпевая певчим, но, огорчившись, рвения не убавил, веруя: «Что Бог ни делает – к лучшему».

Прикладываясь к иконе, увидел рядом с собой огромного монаха, который не только поцеловал икону, по и слезами ее окропил.

Василию Ивановичу сначала пришла мысль суетная: «Неужто монаха приставили смотреть за новым придворным?» Но показалось чрезмерным, чтоб соглядатай плакал, целуя иконы. Да ведь икона-то была не из тех, перед которыми каются или просят о здравии. Василий Иванович обернулся на монаха, а тот на коленях стоит, голову опустил. Удивил лоб – уж так стянут кожей, того и гляди – лопнет. И обомлел – царь! Царь Иван Васильевич позади него Богу молится. Упал в страхе ниц, крича душою Господу от ужаса: «Смилуйся!»

Служба, по счастию, к концу подходила, а когда кончилась, царь тронул своего оруженосца за локоть и сказал шепотом:

– Пошли тюремным сидельцам милостыню подавать.

И возблагодарил князь Василий в безмолвной молитве Господа, что взял денег с собою.

Хождение по тюрьмам было долгое. Иван Васильевич совершал подаяние молча, помалкивал согласно с государем и его оруженосец.

Обойдя тюрьмы, привел государь князя Василия к Константиновским воротам, где в Отводной башне помещался застенок и где в стене были понаделаны каменные мешки для татей и самых лютых врагов царя. Один сиделец крикнул из ямы:

– Будь милосерден, царь Иван! Я уж столько сижу, что рубаха на мне сгнила. Холодно в яме!

– Пожаловал бы тебя, – сказал царь, – да на мне самом одна ряса и есть.

Не подумавши, по сердечному движению, князь Василий скинул с себя кафтан да и кинул просителю.

– Вот и подал тебе Господь! – сказал сидельцу царь. – Сиди – не тужи. Да не забудь о здравии князя Василия Ивановича Шуйского помолиться. Щедрый человек. И мне слуга добрый.

Князь Василий до земли царю поклонился, а тот прибавил:

– Отдохнул я с тобой душою, князь. Поезжай спать с Богом. А у меня, у грешного, дела, не хватает дня для всех царских дел. Веришь ли, устал я царствовать…

– Государь, погибнем без тебя! – воскликнул Василий Иванович.

Грозный, огромный, в черном, на белой стене был как столпник. Князю подвели коня, и когда Василий Иванович, поклонившись государю, сел в седло и, шевельнув уздою, поскакал, царь вдруг крикнул вдогонку:

– Не без меня, а со мной погибнете!

14

Сердце сильней ума. Умом Василий Иванович понимал: нечаянно попал царю на глаза, случилось то, чего надо было страшиться, а сердце, как малый ребенок, радовалось – царь добрым словом пожаловал. Похвалил!..

Отоспавшись после ночного хождения, с легкой душой поехал на Пожар, в торговые ряды, купить Василисе ожерельице, авось подобреет.

Видно, в счастливую пору вошел. В первой же лавке кинулись ему в глаза бусы из синих камешков, держащих в себе чудный таинственный огонь. Спросил цену. Купец заломил, да так, словно ему прогнать хотелось покупателя. Василий Иванович вздохнул, принялся разглядывать стеклянные бусы. Тоже ведь блестят.

– Степеннейший! – раздался вдруг молодой веселый голос. – А ведь ты не прав! Пошто обидел князя? Аль не ведаешь, князь Шуйский у великого государя – первый рында!

Василий Иванович узнал в добром веселом молодце Бориса Годунова. Борис служил у царевича Ивана Ивановича рындой с копьем, был вторым после брата Андрея.

Купец проворно поклонился Василию Ивановичу и подобрел:

– Князю Шуйскому – почтение и многие лета. От князей Шуйских купечество всегда видело благоволение и защиту.

– Так что ж ты, сукин сын, такую безбожную цену за стекляшки свои запрашиваешь?

– Борис Федорович! – поклонился купец с достоинством. – Сии камешки редкой красоты. Цену я, грешный, может, и завысил, но не намного.

– Ты свою песню оставь. Сколько взаправду просишь?

– У меня таких денег нет, – поспешно сказал Василий Иванович. – Куплю стеклянные.

– Ты слышишь?! – закричал на купца Годунов. – Чтоб рында с большим саадаком покупал стеклянные бусы! Да разобьет тебя гром!

– Не гневи Господа, добрый человек! – сказал купец рынде с копьем, перекрестился, взял бусы и подал Шуйскому. – Сколько сам даешь?

Денег у Василия Ивановича и впрямь было на стеклянные бусы, Годунов столько и предложил.

– И твое такое слово, князь? – спросил купец Шуйского.

Василий Иванович насупился, принял бусы и назвал две трети запрошенной цены.

– Спасибо, князь! – обрадовался купец. – Шуйские они и есть Шуйские. Бери сию красоту. Возьму же с тебя четверть цены.

– За деньгами прошу ко мне домой пожаловать, – сказал Василий Иванович. – Таких денег не ношу с собой.

Годунов смотрел на князя веселыми глазами. Посмеивался.

– Зря ты, Василий Иванович, мой торг сбил. Он бы отдал камешки, как ему сказано было.

– Да ведь это сапфиры!

– Подумаешь! – И, зыркнув по сторонам, вдруг сказал: – Царь-то, Иоанн Васильевич, бежать собрался.

У Шуйского от ужаса вытянулся нос.

– Думаешь, брешу?

Шуйский молчал.

– A-а! Не бойся ты! Не мое это дело – выводить на чистую воду царевых изменников. Я брата твоего полюбил. Молод, а ума больше, чем у Мстиславских с Романовыми, коли умишко-то их вместе сложить. Мы, молодые, вместе должны держаться… Про царя правду говорю. Он вчера утром позвал английского гонца Сильвестра и велел ему домой собираться: пусть королева Елизавета на своем королевском совете решит, какой двор могут дать русскому царю-изгнаннику, сколько слуг позволят иметь. – Смотрел нагло, а слова и подавно были крамолой и крамолой… И вдруг вздохнул: – Такие вот дела, рында с большим саадаком… Вместе нам надо держаться, коли грянет беда.

– Я за царя-батюшку голову положу! – прошептал князь.