Страстотерпцы

Большое Мурашкино – село богатейшее. Алексей Михайлович любил, когда престарелые бояре били ему челом, даруя свои владения. По смерти знатных людей отходили к царю многие угодья, земли, даже города. Он этими угодьями, землями, городами награждал за службу, новых слуг тоже ведь надо привечать.

Не удалось забрать назад Лысково и Большое Мурашкино. Алексей Михайлович не больно и жалел. Анна Ильинична, чай, бездетная…

Занявшись хозяйственными делами, государь ушел в них с головою. Любил устраивать жизнь благоразумную и обильную. Борис Иванович Морозов привил страсть к хозяйству, сам был зело разумен и бережлив.

Вон с Мурашкина на жалованье ратникам собрано тысяча шестьсот пятьдесят один рубль четыре алтына три деньги. Не всякий город столько даст! С Лыскова получено тысяча восемьдесят один рубль двадцать пять алтын!

Все еще не в силах расстаться с богатым имением, царь ответил на челобитье крестьян, указал Племянникову в Мурашкине и Симанскому в Лыскове забрать в Тюрешевской волости яровой хлеб и раздать бедным крестьянам, «чтоб тот хлеб вперед было на ком взять». Пусть Мария Ильинична не говорит, что он-де не заботится о ее родственниках.

Просматривая дела своих имений, вспомнил: хотел завести в Скопине и в Романове гусей и уток. Отписал: дать по пять алтын на двор для завода гусиных и утиных стад. На две тысячи дворов – триста рублей, чтобы с каждого двора присылали потом в Москву по одному гусю да по две утки в год.

Отправил грамоту в дворцовую Гуслицкую волость: пусть наберут в Рязанском уезде человек сто и больше валить строительный лес.

Сочинил письмо Ордину-Нащокину во Псков. Хотелось завести полотняное дело. Просил Афанасия Лаврентьевича приискать мастеров, которые умеют сеять лен, умеют мочить его, стелить «и строят на торговую руку и которые коленские полотна делают». Указал Федору Ромодановскому доставить урожайные семена льна, да не мешкая, чтоб к севу поспеть.

Распорядился доправить с Лаврентия Капустина пени в пятьдесят рублей. Он из Романова прислал мясо полтями, а не тушами, грудинок и потрохов не прислал.

А вот Автомон Еропкин молодец, собрал-таки с алатарской мордвы за прошлый год восемьсот двадцать шесть пудов меда. Мордовский мед от ста хворей.

Хозяйственные дела – утешение и радость, с души воротило разбирать человеческую неприязнь. Хованский снова вздорил с Ординым-Нащокиным. Афанасий Лаврентьевич учредил во Пскове выборное начальство. Горожане избрали совет из пятнадцати человек. Пятеро управляют городскими делами по году, остальные в советчиках. Потом другие пятеро у власти, третьи. Питейная продажа во Пскове свободная, оброк идет в казну. Три недели в год иноземцы торгуют беспошлинно. Кому-то это выгодно, кому-то нет, но Хованскому все новшества Ордина-Нащокина как острый нож, донос следует за доносом. И допек. Ударил Афанасий Лаврентьевич челом: освободи, государь, от городовых дел, невмочь! Хитрый человек, просит оставить за собой одни дела посольские да вестовые, а надеется, что спор с Хованским Алексей Михайлович решит в пользу новшеств. Но попусти их, новшества, – вся жизнь в государстве сломается. Коли есть в городе правители, зачем воевода нужен? Не нужны воеводы – нужен ли царь?

Вздыхает Алексей Михайлович, откладывает челобитье Ордина-Нащокина на потом. Берет следующее дело, приготовленное Дементием Башмаковым, а это дело Лигарида[25].

– Уж скоро вечерня! – нашел выход Алексей Михайлович. – Я собирался в Даниловом монастыре молиться.

Дементий не смотрит на государя.

– Жулик он, митрополит Газский. Архимандрита Христофора разбойничьи ограбил. Вещи Христофоровы, ворованные, у него в келье найдены.

– Нехорошо, – согласился Алексей Михайлович. – Я и сам знаю. Мздоимец, с купцов иноземных берет за покровительство. На руку нечист. – Поглядел на Дементия просительно. – Без него с Никоном не управиться. Мелетия подождем.

– Приедет ли? – усмехнулся дьяк.

У Алексея Михайловича уши покраснели, будто своровал.

Нечистое дело.

Лигарид с Мелетием[26] одного рода – иудеи, совесть что у того, что у другого кривая. Лигарид лжет, обирает, попрошайничает, Мелетий – лжет, крадет и мошенничает. По обоим кнут плачет. В келье Лигарида нашли вещи ограбленного архимандрита Христофора. Мелетий попался на подделке подписи патриарха Никона. Мало того, печать патриаршью изготовил.

Безобразно корыстны. Лигарид бил челом: Газская епархия три года из-за его отлучки не платила дани турецкому султану и податей – патриарху Иерусалимскому. Насчитал долга тысячу семьсот ефимков, а когда его пожаловали, снова бил челом, просил серебро поменять на золото.

Дали восемьсот пятьдесят червонцев. Тут он и разохотился. Выклянчил карету, лошадей, упряжь. Умолил освободить греческих купцов от таможенной пошлины, эти купцы-де его племянники. С «племянников» пошлины не взяли, разница пошла в карман просителя. Доискался разрешения соболями торговать. Дело поставил на широкую ногу, московских купцов теснил. Ничего; терпели: нужный государю человек.

По совету Лигарида иеродьякон Мелетий повез письма великого государя к восточным патриархам. Имел и устный наказ: что бы ни попросили, обещай, лишь бы согласились в Москву ехать, совершить суд над патриархом Никоном. На подъем Константинопольскому патриарху повез Мелетий четыреста червонцев, остальным патриархам – Иерусалимскому, Антиохийскому, Александрийскому – по триста, столько же Паисию, бывшему главе Константинопольской церкви, да тридцать пар соболей для раздачи разным чинам, на дорогу шестьсот ефимков. С такими деньгами Мелетий и впрямь мог исчезнуть.

– Может, и не надует, – сказал Башмакову Алексей Михайлович не особенно твердо, и оба засопели, что царь, что тайный дьяк.

В эту тяжкую минуту в дверь стукнули, на пороге объявился Афанасий Иванович Матюшкин, двоюродный братец государя, великий ловчий, друг детства.

– Я с известием, – сказал Матюшкин, видя расстроенные лица, и, предвкушая перемену в настроении, расцвел улыбкой. – Патриарх Нектарий едет.

– Иерусалимский! – вскричал, как родился, Алексей Михайлович.

– Иерусалимский… Вроде бы через Грузию.

– Он у молдавского господаря был, – возразил Дементий.

– Говорили, едет через Грузию.

– А кто говорил?

– За птицами я посылал сокольника Ярыжкина в Терскую землю. Монахи ему говорили.

– Проверить бы надо, – сказал Дементий.

– Проверяльщик! – вспыхнул государь. – Встречать нужно патриарха, вот что. Сей же миг сыскать умного скорого человека, пусть едут в Севск к боярину Петру Васильевичу Шереметеву, а от Шереметева к гетману Брюховецкому… Из Грузии ли, из Ясс – мимо земли Войска Запорожского не проедет.

Большая суматоха поднялась в Тайном приказе. Большая, да не бестолковая. В тот же день отбыл в Севск подьячий Порфирий Оловянников, человек совсем еще молодой, но грамотный, памятливый и на глаз цепкий.

12

Всякий злак и плод, коли не менять семян и деревьев, в конце концов вырождается. Так и в делах государственных.

За Богданом Хмельницким – Юрко Хмельницкий, за Юрко – Выговский, за Выговским – Тетеря[27]. Родственники. В считаные годы докатилось колесо судьбы до слуг Богдановых, до Ивана Мартыновича Брюховецкого[28].

Власть слуги – власть обезьяны. Копия, но мерзкая. Слуга знает столько же, сколько господин, умеет столько же. Но господин слова и дела свои почитает непрегрешимыми, у слуги даже одежда его новехонькая исполнена сомнения. А Иван-то Мартынович был лысый! Гетман без оселедца!

Москву Брюховецкий приручил детской хитростью. Советовал царю отменить гетманство, поставить наместника, учредив титул князя Малороссии, даже называл имя наместника: окольничий Федор Михайлович Ртищев[29] – мудрый человек, любящий Малороссию, жалующий малороссов.

На Черной раде под Нежином Иван Мартынович, будучи кошевым атаманом запорожцев, дал волю вольнице, и сторонники полковника Самко получили не только под боки, но и по шеям. Самко и многие полковники выборов не признали, и на другой день рада собралась заново. Снова выкрикнули Брюховецкого, да так громко, что противная сторона смолчала.

Брюховецкий же, ухватя булаву, тотчас припустил мстить своим недоброжелателям. Хмельницкий начал Желтыми Водами, а Брюховецкий – неправым судом. Москва за судимых не заступилась, и слетели с плеч две надежные головы – Золотаренко и Самко. Других полковников, голосовавших против, новый гетман заковал в цепи и отправил в Москву, а Москва – в Сибирь.

Слух о прибытии патриарха Нектария оказался ложным, но Оловянников не зря проездил. Скоро от него пришла весть: государева посланца иеродьякона Мелетия ограбили в Черкассах. Брюховецкий ограбил!

Для расследования дела тотчас был отправлен майор Иван Сипягин. Видимо, «своих» людей у царя в Войске Запорожском было предостаточно. Сипягин, появившись в Черкассах, на первой же встрече с Брюховецким назвал виновников разбоя: войсковой есаул Нужный, лубенский полковник Гамалей, переяславский Данько. Не прося, а покрикивая, майор потребовал у гетмана сыскать письма восточных патриархов к великому государю.

– Беда на мою лысую голову! – прикинулся простаком Брюховецкий. – Войско велико, у кого искать?

И получил не в бровь, а в глаз:

– Многое досталось тебе, гетман. У тебя золотые подушки, у тебя ножики, у тебя чернильница.

– Я не знал, что это вещи Мелетия! – Иван Мартынович изумился со всею возможною правдивостью. – Ну и подарочки я получил! Все будет возвращено.

– Как не воротить?! Грабить государевых людей накладно, – согласился майор. – Я три листа уже сыскал у писаря Савицкого. Можно и другие найти…

– Пожитки ладно, а листы кому понадобились? – снова заохал Брюховецкий, но майор с гетманом не церемонился.