Докричаться до отца

Ефрем, сын Ильи, был еврей, да такой, что ни у кого не возникало в том сомнения, и не только по причине внешнего его вида, образа жизни и одежды местечкового еврея, жида, как говорили тогда в Российской империи, его лица и повадок, но, прежде всего по вере и силе веры раввинской, потомка Левита. Ефрем появился на свет в 1813 году. Об Илье отце Ефрема ничего не известно, кроме имени и его происхождения, ни единой детали.

Ефрем однажды понял, отчего народы в одной стране вдруг подчиняются героическому или гибельному инстинкту. Ефрем понял, что у каждого рода, каждого племени, каждой нации есть свой запах, особый ни с чем не сравнимый запах жизни, который никогда и нигде не повторяется, только у человека того же рода. Запах влек этот народ, или этот род, который влекся к гибели или подвигу. С тех пор запах рода сопровождал Ефрема повсюду. И никто не мог предугадать его намерений, потому что никто не мог и подумать, что его определяющим началом и стимулом был запах; он был первым человеком, который открыл закон запаха своего рода. И он понял со временем источник запаха. Это запах влагалища матери семьи, матерей семей рода, матерей семей народа.

У Ефрема была жена Мария. Печальные иудейские языки могли бы сказать, что Мария Ефрема похожа на Марию Иосифа. Возможно, что это так и было. Но вот что было совершенно точно, так это то, что Ефрем был раввином, поскольку был из левитов. Но на жизнь он зарабатывал ювелирным ремеслом. А на правах главы рода решал вопросы жизнедеятельности огромной еврейской семьи, предки которой вышли в пятнадцатом веке из Испании, затем через Францию и Германию добрались в восемнадцатом веке до Российской империи. Про таких принято говорить, евреи-ашкенази.

Дальше начинается период оплодотворения и ассимиляции рода в России. Было это в небольшом еврейском местечке с неблагозвучным названием Пинск, на территории нынешней Белоруссии. Частные и человеческие детали и обстоятельства истории ассимиляции моего рода утеряны. Видимо, навсегда.

Ефрем физически всегда чувствовал стремительную иглу веры, осязал устремленность своего народа к Богу. Он всегда видел внутренним зрением, как еврейский народ вытягивается в единую иглу, пронизывающую время, чувствовал ток желаний и стремлений к одной цели, слышал движение в едином направлении. Единое стремление к Богу. Ефрем знал, что, когда евреи уходили в сторону от Бога – они умирали при жизни. Еврей – это не синоним Бога. Бог – это синоним еврея. Бог у еврея в крови.

Об этом Ефрем говорил своим молящимся евреям. Всегда так говорил. И евреи его всегда так! слушали.

Утро 26 августа 1842 года Ефрем встретил в сложном состоянии души. Он верил в Бога, он знал, что все от Бога и всё – Бог. Но он не спал третьи сутки, и, все равно, кажется, не успевал с заказом для важного чиновника, который должен был сегодня, проездом из Варшавы в Петербург, заехать к нему за огромной рубиновой диадемой. Диадема расплывалась от усталости перед глазами, вот она превратилась в огромное мокрое пятно, в которое он погрузился с головой и ушами. Ему нужно было закончить сегодня диадему, потому как заказчик обещал за срочность заплатить в полтора раза дороже. Этих денег хватило бы на ремонт синагоги. Конечно, евреи проживут и с потрескавшимся потолком, и Господь не обидится на то, что в самые сильные дожди с потолка капает на спины благоверных. И, все же хотелось бы.

Но душа Ефрема была в смятении по другому поводу. Причиной явилась Мария. Мариины стоны.

Всю ночь за стеной стонала Мария. Она никак не могла родить. В полночь к ней вызвали русскую повитуху, потому что еврейская умерла утром того дня, потому что еврейская скоропостижно умерла утром того дня, и не было времени везти из другого местечка. Баба цепкими пальцами мяла и тискала его любимую жену, но напрасно. Уже шесть часов и тридцать две минуты его драгоценная Мария пытается родить на свет какого-то обормота. Конечно, Господь дает. Ефрем рад. Но Мария стонет. Марии больно. Марию жалко. До слез. И очень тревожно. До слез. Ефрем боялся, тревожился за судьбу ребенка. Еще больше Ефрем боялся за жизнь Марии. Господи! Прости меня! Но, если думаешь, кого мне оставить – Марию или ребенка – выбери Марию – она потом родит нам с тобой другого ребенка. Еще лучше, если ты мне подаришь их обоих.

Ефрему уже казалось, что Мария сейчас умрет, потому что потом умрет Иисус. Но сначала умрет маленькая, изящная головка Марии, её длинные черные волосы, и брови дугой. Крепкие маленькие ладони. И глаза. Тигровые глаза. Пламенеющий взгляд. Это не глаза, а куски пламени. Горящая свеча. В этих глазах всегда огонь, пламень. И огонь этот не адов. В глазах судьбы.

Крик? Чей?

Боже мой! Родила? Кто? Боже, кого ты мне подарил? Мальчик! Наконец-то сын. Дар Божий! Дорофей – по-гречески, а не Иисус! Пусть так и остается! А я успею сделать к сроку эту золотую заразу для петербургского брюхатого казенного вора.

Но на следующий день шаббат.

На следующий день Ефрем так говорил своим евреям: «Кажется мне иногда, что на пустыре времени я стою один. Но на площади смерти так тесно, что мне приходится расталкивать локтями толпу, спешащую к огромному дому, над входом в который написано: „Бессмертие. Вход не для всех.“. Давка ближе к двери усиливается. Стоп! Ложь одиночества была кажущейся ложью. Перед входом в дом огромная сила распускает свои лепестки, пространство становится непроницаемым, а прикоснувшиеся к нему исчезают, будто их и не было. А я вхожу под своды непозволительной силы, и оказываюсь на пустыре времени один и в тишине. Время дышит в спину. Теперь толкает в грудь. Сейчас окручивает кольца вокруг меня. За что мне дан этот выбор, почему я вхожу на пустырь? Кто меня ждет в доме. Моем? Теперь мне нужно сделать шаг и войти в мой дом. Я сейчас! Я – не смертен. Я – бессмертен».

А диадему Ефрем успел завершить к пятничному зажиганию свечей, то есть примерно к семи вечера.

Дорофей-Волкодав, сын Ефрема, отец Якова

Дорофей, сын Ефрема, – еврей, иудей от рождения, на восьмой день его жизни, вызванный сандак, человек, который держит младенца на коленях во время обрезания, сломал обе ноги, как раз на пороге синагоги, и день ушел на то, чтобы привезти сандака из другого местечка. В результате, над Дорофеем был, конечно, совершен обряд обрезания, «брит-мила», но на девятый день. Дальнейшая жизнь Дорофея, его обучение религиозное и навыкам ювелирного ремесла происходили в полном соответствии с представлениями Ефрема о привитии сыну навыков культуры мышления и ремесленной сноровки, необходимых сыну раввина. Чтобы иметь представление о гусях и ангелах Пинска, среди которых вырос Дорофей, достаточно посмотреть на картины Шагала, витебские персонажи которых ничем не отличались от пинских.

Имя подкачало. Ефрем был вынужден назвать сына Дорофей, «дар Божий» по-гречески, а не Иисус, в честь Иисуса Навина (Иехошуа), преемника Моисея, выходца из колена Ефрема, молитвами которого остановилось солнце, продлив 30 октября 1207 года до н. э., чтобы победить объединенное войско пяти ханаанских царей (пяти городов-государств) в битве при Гаваоне (Гивон), к северу от Иерусалима, в тридцати километрах от Иерихона. Потому что не согласившись с именем сына, явившееся ему в сне, Ефрем вынужден был бы пойти против промысла Бога в отношении сына. Оттого с рождения практически смирился с судьбой сына, которому, как это следовало из нееврейского имени, предстояло жить вопреки традициям семьи.

Так и вышло. Любовь к православной девушке не была причиной, но лишь следствием, лишь ключом в эту новую жизнь сына раввина и ювелира.

Избранница Дорофея была гречанкой, православной Еленой, предки которой были контрабандистами. Дорофей полюбил свою распрекрасную Елену. У нее маленькая, изящная головка, длинные черные волосы, и брови дугой. Крепкие руки и цепкие пальцы. И глаза. Тигровые глаза. Пламенеющий взгляд. Это не глаза, а куски пламени. Горящая свеча. В этих глазах всегда огонь, пламень. И огонь этот не адов. Огонь в глазах судьбы.

Потому, однажды, попросив прощение у отца, и не получив оного, Дорофей крестился в православие. И обвенчался.

Дабы не позорить отца, Дорофей поехал жить на Урал, туда, где давали землю в вечное пользование. Ефрем не захотел видеть Дорофея перед прощанием.

Ефрем чуть не проклял сына. Ибо долгие столетия он и его отцы блюли завет Господа: еврей – это иудей, человек Книги. Дорофей перестал быть иудеем – значит, перестал быть евреем. Значит, Дорофей предал десятки поколений евреев, своих предков.

Так говорил Ефрем сам с собой и с Дорофеем долгими ночами, в пустой и гулкой пустыне, окружившей его сердце. Ефрем, оставшийся без сына, но с Богом. Одинокий Ефрем.

Нет! отвечал Дорофей. Отец! отвечал Дорофей: я – человек, я люблю тебя и маму, я люблю Господа! Я продолжаю твой путь, я продолжаю путь отцов. Этот путь к Богу! Я иду по пути к Богу! Сбрось с сердца пустоту. Я рядом с тобой! Говорил Дорофей Ефрему. Еще Дорофей говорил Ефрему о Елене, которая похожа на Марию. Или это только казалось Ефрему.

Ефрем устыдился. И молил Господа, просил слова Господа. Ефрем немо вопил горем и кричал болью, рвал душу на куски. Слава Господу!

Ефрему простилось и объяснилось. Господь молвил ему слово. За то, что Ефрем чуть не проклял сына, который не отошел от Господа, но назвал Господа на другом языке, Ефрему суждена была насильственная несчастная гибель. Но Дорофей даст рост роду. И род воссоединится вновь. Не скоро.

Дорофей, Елена и ребенок в Елене ехали на Урал долго, несколько месяцев. По дороге подрабатывали. Фамильное ожерелье, подаренное матерью – украдкой от отца – при прощании, Дорофей не трогал. Продать его он решил когда определится местом новой жизни. На вырученные деньги построить дом, купить лошадь, корову и расчистить лес.

Дорофей всю дорогу, чтобы не забыть, повторял завещанные от отца имена. Список от Адама… Список от Иосифа… Имена предков. Ставшие новой молитвой рода, в которой явилась отражением скрытая от знания реальность…

Новый путь к Богу. Дорофей и Елена были счастливы, нервы скребли ярость будущего жизненного повествования, неизвестность и просторы. А сердце кромсал страх – не успеть. Они уже ничего не боялись. Но хотели бояться. Они боялись не успеть. Не успеть к Богу. Они познали новую свободу выбора. Они пустились в новое странствие к Богу. Там впереди – страха нет. Есть ожидание судьбы. В поисках новой судьбы – они пустились вдаль.

В путь.

Они в пути.

Конец пути и время неизвестны. Но цель, смысл и назначение ясны.

Пока Дорофей в Уфе ходил по чиновникам, давал взятки, знакомился с оптовыми скупщиками хлеба, мяса, рыбы и молока, прошел месяц. За это время Дорофей познакомился с несколькими, такими, как он, пионерами. Решив, что одному не управиться, он уговорил их поехать с ним. К концу августа Дорофей и его новые сотоварищи получили откупные на земли в пятидесяти километрах к востоку от Уфы.

В Уфе Дорофея нагнало письмо Ефрема.

Ефрем простил сына, благословил на испытания и труды, попросил назвать будущего внука Яковом, – «Прости меня. Произошло это по двум причинам. Я думал, что ты предал любовь. Потому что на любви еврейских мужчин к еврейским женщинам всегда держался еврейский народ. Ведь наши женщины самые любвеобильные в мире, самые преданные, самые красивые и самые истинные. Но потом я устыдился и порвал свою душу на части. И обратился к Господу! Господь меня услышал и молвил мне слово. Я вспомнил про Давида, у которого родился великий Соломон от нечестной, казалось бы, любви к Вирсавии, бывшей замужем за Урией. И еще я решил, что ты отказался от Бога. Еврей перестает быть евреем, когда отказывается от Бога. Еврей – это не национальность. Еврей – это принадлежность. Но во время молитвы Господь сказал мне, что Бог в сердце твоем. Прости меня, сын мой! Живи с Богом! Не отказывайся от Бога. Я все понял. Ты не отказался от Бога. Прости… Тебя нет рядом. Я уже умру без тебя. Всю жизнь я писал для моего первородного книгу о законе, закончил я ее давно. Но после твоего отъезда я написал ее продолжение. После моей смерти ты ее получишь».

Дорофей и Елена молчали до утра над письмом. Но молчали они не от умиления или благодарности. Молчали они – каждый по своей причине. Дорофей молчал оттого, что понял – он никогда не прикоснется к руке отца щекой. Он никогда не обнимет круглую голову матери. А Елена молчала от боли, от меры испытаний, что предстоят ее потомкам, здесь, на Урале. За что? Ответом – было молчание. Они не знали. Их ожидало могучее настоящее. Ради новой действительности они пустились в путь к Богу.

Дорофей написал тогда отцу. «Я не отошел от канонов нашей веры, не забыл Бога. Мы живы, пока верим. Я – человек, пока верю. Нет лучшего, действенного, испытанного способа обучения вере, нежели Церковь, которая обучая, тренируя и воспитывая в вере, как возможности прикоснуться к абсолютистской, святой истине. Конфессия и принадлежность не важны. Православные поместные Церкви, РПЦ, католическая церковь, протестантские (лютеранские) церкви, мусульманство, иудаизм, даже буддизм, который не являясь религией, дает навык пользования инструментом веры. Потому что нельзя жить, когда нет абсолютной, совершенной, единственной, точки отсчета. Поэтому мои дети будут православной веры. Я не предавал тебя. Но у меня свой путь. Прости, если уже не увидимся. Я люблю тебя и маму.».

В обозе было с десяток телег со скарбом, орудиями и имуществом, и необходимыми продуктами. К телегам были привязаны коровы, собаки, а в одной из телег под грудой полушубков облизывала котят черная кошка.

Темнело поздно, а быстро. Зной не спадал до появления Луны. За день добрались до места. Красота кругом сумасшедшая.

На берегу реки Уршак дубовая роща. Вдоль берега тянулись заливные луга. На краю рощи их земли. Отмерит землю завтра землемер, который приехал вместе с ними. Когда-то здесь уже пытались поселиться несколько семей. Но сюда повадились волки, и люди, не справившись со стаей, перебрались в более обжитые места.

Срубы недостроенных домов торчали на краю рощи. Рядом бугры землянок. Они – спасены! Теперь они успеют до зимы. До зимы оставалось три месяца, а зима здесь холодная и обрушивается внезапно, как тьма в Сионе.

Дорофей до морозов успел отстроить жилье. Он почти не спал после 31 августа, когда родился Яков. Но успел въехать до первого снега в дом, в котором запах сосны мешался с запахом олив и запахом моря. Дорофей был избран старостой. Деревня зажила. Не только на краю дубовой рощи, но и на картах и в официальных документах.

Волков прогнали. Дорофей поймал трех самцов, оскопил одного, выпустил, через день второго, затем третьего. Это была и месть за отца. Стая ушла в ужасе. Дорофей получил прозвище – Волкодав. Иначе его уже не звали. Волки вновь здесь появятся только во время Второй мировой войны.

Жизнь устраивалась.

Дорофей всегда тосковал по отцу и маме. Он всегда тосковал по Торе и, качающимся в синагоге, бормочущим молитву, иудеям.

Дорофея утешала любовь к Богу, которая неизменна, любовь к Елене, любовь к детям, любовь к новой земле, к снегу, к просторам и мужеству.

Пластика снега сделалась новой явью Дорофея.

Дорофей был пионером. Он первый из рода преодолел нечеловеческое тяготение Ветхого Завета. И стал человеком Нового Завета, хотя и не крестился. Он первый из рода взял жену не очень еврейку. Он первый основал деревню. Он первый опирался только на себя. Никого из родственников не было рядом. Он придал роду новое качество развития. Он вдохнул в род новое дыхание.

В этом был его дар. Дар пионерства. И его боль. Дар боли.