100 знаменитых харьковчан

Таким образом, профессиональные устремления Владимира Петровича определились еще в самом юном возрасте. При Новороссийском университете тогда медицинского отделения не было, и поэтому Воробьев по совету дяди в 1897 году отправляется в Харьковский университет. Там с первого же курса он зарекомендовал себя как прилежный, влюбленный в медицину студент. В отличие от многих сверстников он не испугался работы с трупами, наоборот, именно это увлекло его. Молодой медик подолгу сидел за книгами, работал в небольшом анатомическом музее, сам готовил препараты. К тому времени в Харькове уже существовала хорошая традиция преподавания анатомии, была создана особая школа изготовления муляжей и препаратов[16 - Профессор М. Фабрикант вспоминал, что в 1900 году он проходил курс топографической анатомии в Вене у Делароза. Когда последний узнал, что Фабрикант из Харькова, то страшно удивился и спросил, зачем же было из столь развитого центра анатомии ехать в Австрию.]. Значительное место в работе кафедры уделялось и вопросам консервации трупов.

На Воробьева непосредственно большое влияние оказал Алексей Белоусов, анатом, известный не только в Харькове, но и за границей. Уже на втором курсе Владимир Петрович настоял на том, чтобы его допустили до научной работы кафедры анатомии. Воробьев попросил Белоусова, чтобы тот дал ему задачу для самостоятельной работы. Алексей Константинович, хоть и видел в ученике большие способности, поначалу скептически отнесся к возможностям того в столь юном возрасте работать над серьезными научными проблемами, поэтому дал задачу описательного характера. Но Владимир Петрович не смирился, потребовал усложнения и добился своего. К концу года Владимир Воробьев закончил работу о сосудах и нервах сухожилий стопы. Работа эта поразила маститых докторов тщательностью проработки новой для медицины того времени темой, зрелостью размышлений, оригинальностью поставленных опытов. Так Воробьев уже очертил круг своих приоритетных интересов – иннервация внутренних органов.

Не меньший успех ожидал и следующие научные работы студента Воробьева. На старших курсах он одновременно написал сразу два труда. Один – о сравнительной анатомии ворот печени, другой – о вывихах костей запястья. Обе работы были удостоены золотых медалей, за работу о воротах печени Воробьев был удостоен премии им. Алексеенко, труды были опубликованы. Кстати, отношение Владимира Петровича к публикациям – это особая тема. Харьковский анатом никогда не спешил печатать свои работы и создал свою теорию «отдыха» от публикаций. Этот «отдых» не помешал ему за свою жизнь опубликовать около 300 научных работ.

С первых же дней обучения в университете проявились не только выдающиеся способности Воробьева как ученого – работоспособность, уникальная память, творческое мышление, но и его левые настроения, принесшие его карьере немало вреда. В первый же год своей учебы Владимир был вовлечен в студенческое движение, участвовал во всех забастовках и собраниях. В 1905 году он возглавлял профессиональный союз младших университетских служащих, лечил раненых на баррикадах студентов, предоставлял помещение для подпольных собраний. В Харьковском медицинском обществе инициировал составление самых смелых резолюций. Среди его сотрудников и учеников всегда было немало участников восстаний, авторов прокламаций. Немудрено, что еще до революции 1905 года Воробьев попал в «черный список» органов надзора.

По окончании университета (в 1903 году он получил диплом лекаря с отличием) Воробьев был оставлен на кафедре анатомии. Еще на старших курсах он был назначен препаратором кафедры. С декабря 1903 года работал помощником прозектора. Все знали, что никто лучше молодого сотрудника не может приготовить препараты, своими руками анатом изготовил множество новых макетов, нарисовал сотни плакатов. В 1904 году Владимир Петрович был избран действительным членом Харьковского медицинского общества и первым в университете был представлен к престижной премии Грубера. С этого же года Воробьев наряду с работой на кафедре нормальной анатомии в университете начал читать курс общей анатомии в университетской акушерской школе, а в 1905?1906 годах – в фельдшерской школе при Харьковской губернской земской больнице.

В 1906 году после возобновления нормальной работы университета Воробьев был назначен прозектором. Тогда он жил в комнате при анатомическом театре, на нем лежала огромная нагрузка в связи со все увеличивающимся количеством студентов. Два прозектора готовили научные материалы, препараты к лекциям и практическим занятиям, пополняли учебный музей. При этом Владимир Петрович вел и самостоятельный курс препарирования. Произошли перемены и в личной жизни прозектора. Вопреки желанию родственников с обеих сторон он обвенчался с секретарем деканата медицинского факультета Александрой Владимировной Кривцовой. С тещей отношения сразу не заладились, и молодые сняли квартиру в доме на улице Мироносицкой. Летом вместе с супругой Владимир Воробьев отправился в первую свою заграничную командировку.

Харьковский ученый посетил Австрию и Италию. Более всего его интересовало музейное дело. Музей при медицинском факультете в Харькове Воробьева совершенно не устраивал. Он напоминал молодому доктору кунсткамеру – там было немало диковинок, но они не были систематизированы, многие части человеческого тела не были представлены. В Италии Воробьев с увлечением изучал живопись и скульптуру, в первую очередь – творения обратившихся к теме красоты человеческого тела Микеланджело и Леонардо. В Италии чета Воробьевых подружилась с известным художником Борисом Кустодиевым. Вообще Владимир Петрович не был чужд искусству. Он играл на рояле, обожал оперу, часто во время работы напевал любимые арии. Обладая блестящей памятью, медик любил декламировать стихи русских поэтов. (Студентов же Воробьев поражал тем, что мог не только дословно процитировать высказывания по тому или иному поводу разных ученых, но и привести номер страницы в книге, откуда взята цитата.) Владимир Петрович уже в конце жизни в одной анкете писал, что владеет тремя иностранными языками – французским, немецким и болгарским. Он указал только те языки, которыми владел в совершенстве. Друзьям же жаловался на то, что «недостаточно» знает английский, польский, сербский и чешский языки: «Читаю без словаря, все понимаю, но говорю – слабо…»

В конце 1907 года Владимир Воробьев завершил пятилетнюю работу над планом создания учебного анатомического музея Харьковского университета. К тому времени подобных заведений в Российской империи было три, и четвертым стал музей Воробьева. Харьковский подвижник не только тщательно подобрал и расставил экспонаты в необходимом для усвоения учебной программы порядке, но и разработал ряд новых методов для сохранения препаратов, их цвета и формы. Техника обезжиривания, отбеливания и просветления костей, наиболее выигрышная с учебной точки зрения их распиловка; окраска, маркировка и крепление, обработка связок и мышц, наливка сосудистой системы – все это нашло отражение в труде молодого педагога «К вопросу об устройстве анатомических учебных музеев», ставшее бесценным пособием для анатомов России и мира.

Алексей Константинович Белоусов уже давно видел талантливого ученика своим преемником в качестве руководителя кафедры. В марте 1908 года тяжело больной ученый в письме министру доказывал, что лучшим кандидатом на его место является Воробьев. В мае Алексей Константинович умер. В том же мае Воробьев защищал докторскую диссертацию на тему «Иннервация сухожилий у человека». Защита прошла с успехом. Воробьев впервые применил свой метод «просвечивания» препаратов электрическим светом, что позволило ему видеть все нервы сухожилия. Кроме докторской, в 1908?1909 годах у Воробьева вышли в свет и другие работы: «О поперечных перешнуровках желчного пузыря», «О веществах и аппаратах для обезжиривания костей», уже упоминавшийся труд об устройстве учебных музеев.

Но в сентябре 1908 года заведующим кафедрой был назначен гистолог реакционер Кульчицкий. Воробьеву же поручили читать ответственный курс нормальной анатомии. В том же году у Воробьевых родилась дочь Ирина. (Сын Юрий появился на свет через два года.) Владимир Петрович начал читать курс нормальной анатомии на частных Высших женских медицинских курсах, общую и специальную анатомию зубов в зубоврачебной школе Кривопускова. Тем временем в полицейских рапортах продолжала упоминаться его фамилия как постоянного участника сомнительных собраний и антиправительственных банкетов. В досье Владимира Петровича было написано: «Иметь в виду по поводу его кандидатуры в Харькове».

В мае 1909 года харьковский медик опять предпринял заграничную командировку, посетил знаменитого немецкого анатома Леопольда Штиду. Известна история о том, как, ожидая в кабинете своего именитого коллегу, Воробьев, чтобы убить время, отпрепарировал полукружные канала на височных костях, лежавших на столе профессора. Работа эта требует немало времени и большого искусства, и Штида был так восхищен, что изменил тему пары и после перерыва рассказал немецким студентам о полукружных каналах, показал препараты и представил ученикам русского анатома. У Штиды Воробьев занимался исследованием нервов желудка. Владимир Петрович открыл особое нервное сплетение, лежащее под серозной оболочкой желудка собаки.

Но анатом с мировым именем никак не мог получить признания вышестоящего начальства. Заведовать кафедрой нормальной анатомии в Харькове был назначен проработавший пятнадцать лет тюремным врачом в Таганроге Зоммер. Воробьев впоследствии рассказывал, что не мог без смеха смотреть на то, как его начальник делает разрез. Владимир Петрович утверждал, что Зоммер требовал от студентов лишь знания описательной номенклатуры, запретив задавать вопросы, «каким путем и в силу каких причин». Сам же Воробьев к тому времени вполне утвердился во мнении, что именно выяснение причинных связей, функционального назначения органов в связи с их формой, изучение организма в целом является главной задачей анатома. Крупный ученый не мог быть удовлетворен ролью средневекового книжника, знающего миллион названий и не желающего понимать, почему все именно так, а не иначе.

В 1910 году Воробьев был приглашен для чтения лекций по анатомии в женском медицинском институте Харьковского медицинского общества. В следующем году он подал документы на конкурс на замещение должности профессора кафедры анатомии в Юрьевском университете. Баллотировка закончилась убедительной победой харьковского медика, которого сторонники его кандидатуры считали безусловно наиболее даровитым из всех кандидатов. Но Министерство просвещения не утвердило результатов конкурса и назначило профессором местного, юрьевского доктора, против которого проголосовали его же коллеги по университету. В 1913 году при еще более загадочных обстоятельствах, возмутивших многих докторов по всей России, Воробьев не получил аналогичной должности в Варшаве. Возможно, решающую роль сыграло письмо бывшего завкафедрой анатомии Харьковского университета Кульчицкого, в котором он, вроде бы хваля своего бывшего подчиненного, отмечал вскользь его «преувеличенное о себе понятие и порядочный запас дерзости к себе равным при несомненной почтительности к старшим». Кроме того, Кульчицкий писал, что Воробьев, конечно, «прекрасный анатом, чрезвычайно умелый техник… со студентами требователен, как преподаватель исполнителен и усерден. Немножко интриган. У него были грехи в прошлом. Он принадлежал к освободителям в 1905 году, но давно с этим покончил, так как никаких политических убеждений не имеет, хотя и говорит об них когда-нибудь».

Свое право на некоторую исключительность Владимир Петрович доказывал не только в прениях, но и неустанной кропотливой работой в препараторской, анатомическом музее, в библиотеке… Однако напряженная работа на «нескольких фронтах» была явно неадекватна финансовой отдаче. Возможно, это было одной из причин ухудшения отношений с женой. Впрочем, главным стало другое трагическое событие. Летом 1914 года семья Воробьевых отдыхала на даче в Кочетке (сейчас Зачепиловский район Харьковской области). Весть о начале войны заставила Владимира Петровича срочно отбыть в Харьков. После его отъезда неожиданно заболел Юрий. Александре Владимировне не удалось вовремя найти квалифицированного врача, и сын умер. Владимира Петровича рядом не оказалось, он вообще ничего не знал ни о болезни, ни о кончине ребенка. Жена, охваченная горем и обидой на мужа, собрала вещи, взяла с собой дочь и уехала к родственникам в Москву. Воробьев узнал обо всем с большим опозданием, и вернуть жену ему уже не удалось.

Во время войны Воробьев возглавлял санитарный отряд студентов. В 1916 году, наконец-то, ему было присвоено профессорское звание в женском медицинском институте «без прав по государственной службе и без пенсии», а в марте 1917 года революция вручила Воробьеву ту должность, которую он заслужил давным-давно, – заведующего кафедрой нормальной анатомии на медицинском факультете университета. Лекции профессора всегда вызывали огромный интерес, он читал их, не заглядывая в бумаги, постоянно вводил в курс новейшие данные науки, использовал большое количество лично изготовленных наглядных пособий, на экзаменах был требователен, но справедлив. Несколько раз студенты преподносили ему букеты со вложенными записками «За печень», «За сердце» и т. д.

Обеспечивать непрерывность научного и образовательного процесса, в то время как город переходил из рук в руки, было очень тяжело. Пришлось приспосабливаться к новым условиям. Так, например, Воробьев с коллегами основали Артель врачей и художников-специалистов, производившую муляжи органов человеческого тела для Главного военно-санитарного управления Временного рабоче-крестьянского правительства Украины. Макеты предназначались для пропаганды здорового образа жизни и ликвидации безграмотности населения в области знаний о человеке. Естественно, это было способом заработать какие-то деньги. Но все-таки профессор не смог справиться со всеми сложностями войны. Судя по всему, Воробьеву надоели постоянные вооруженные столкновения, террор со всех сторон, угрозы расправы реакционеров во времена правления Деникина… Владимир Петрович в декабре 1919 года поехал к родным в Одессу, а через месяц эмигрировал с семьей Рашеевых в Болгарию. В Софийском университете медицинский факультет открылся лишь за два года до прибытия харьковского ученого, и в становлении высшей медицинской школы Болгарии огромную роль сыграли как раз эмигранты из России.

Одним из предметов, который на факультете некому было преподавать, была нормальная анатомия. Какова же была радость деканата, когда там узнали, что в столицу Болгарии прибыл ученый с мировым именем – харьковский профессор Воробьев. 20 марта 1920 года Владимир Петрович уже приступил к чтению соответствующего курса. За те полтора года, которые Воробьев пробыл в Софии, он создал кафедру анатомии, анатомический музей, воспитал преемников. Сейчас кафедра нормальной анатомии в Софийском университете носит его имя. Но чем дальше, тем больше скучал профессор по Харькову. Ученики писали ему, что работа на медицинском факультете продолжается. Не сразу Владимир Петрович решился вернуться. Пишут, что беспокоило то, как его встретит ЧК. Воробьев участвовал в экспертизе трупов расстрелянных красными белых офицеров, проводившейся администрацией Деникина. Но осенью 1921 года анатом все же отбыл на родину.

К моменту его возвращения медицинский факультет выделился из университета, объединился с женским медицинским институтом и в 1921 году получил наименование Харьковского медицинского института. В 1922 году кафедру нормальной анатомии в нем возглавил Владимир Петрович. А в 1924 году умер Владимир Ильич Ленин и поступило предложение сохранить его тело для потомков. Поначалу тело вождя хотели заморозить, но доктор Борис Збарский предложил использовать другой метод – бальзамирование. По его мнению, единственным человеком, который мог это осуществить, был работавший в Харькове Владимир Петрович Воробьев. По сути, автором метода, с помощью которого и бальзамировали Ленина, был Мельников-Разведенков, который еще в 1895 году предложил для приготовления анатомических препаратов использовать три раствора, составными частями которых являлись формалин, соли разных кислот (в первую очередь, уксусной), винный спирт, глицерин и обычная вода. Воробьев же много работал над восстановлением высыхающих тканей, разработал метод их оживления с помощью воды, раствора уксусной кислоты и перекиси водорода. Подойдя вплотную к вопросу сохранения трупа целиком, Владимир Петрович предлагал все без исключения ткани (мышцы, кожа, жир), трубчатые кости и позвоночник обрабатывать консервирующими веществами, каждая клетка должна была пропитаться глицерином и уксусным калием – невысыхающими, притягивающими влагу из воздуха веществами. В бальзамируемое тело через сосудистую систему следовало вводить до полного насыщения спирт, формалин, глицерин, в которых растворены уксусные соли, иногда и полностью погружая труп в смесь этих веществ.

25 марта Воробьев приехал в Москву и уже на следующий день приступил к работе. Время работало против докторов, поскольку тело уже начало покрываться пятнами, открылись глаза и рот, началось гниение. С 26 марта склеп был закрыт для посещения, и все участники проекта практически поселились в его глубинном помещении, где температура редко поднималась выше 0°. Воробьев и Збарский полумертвыми приходили для нескольких часов сна в гостиницу, и в конце концов Дзержинский взял с них слово, что они будут сменять друг друга. Работа была сделана за четыре месяца. Совершенно очевидно, что для своего времени достижение Воробьева и его коллег было уникальным. Владимир Петрович был удостоен единственного в своем роде звания Заслуженного профессора, а также награжден 40 тысячами червонцев. В 1927-м он получил премию имени Ленина, в 1934-м (вместе со Збарским) – орден Ленина, в 1935-м он был избран членом Украинской Академии наук и даже членом ЦИК Украины.

Воробьеву стало гораздо легче осуществлять самые различные свои проекты, печататься, открывать новые учреждения. Так, при его непосредственном участии был открыт Институт экспериментальной медицины им. Мечникова. При кафедре Воробьев создал музей становления человека. С 1932 года довольно продолжительное время профессор работал в Берлине. Важнейшей же работой последнего десятилетия жизни анатома стало создание «Атласа анатомии человека» – издание, важность и полезность которого трудно переоценить.

Последние годы Воробьев прожил вместе со своей давней и хорошей знакомой Марией Григорьевной Браунштейн. Он лично принял участие в устройстве научной карьеры ее сыновей, оба стали видными учеными. Переехала к отцу в Харьков и дочь Ирина с внуком Александром. Смерть Владимира Петровича, знатока всех нюансов строения человеческого организма, иначе как нелепой и не назовешь. В 1937 году он часто чувствовал некоторое недомогание. Сам настоял на операции. 31 октября во время операции, когда Воробьев был под наркозом, врачи удалил ему почку, оказавшуюся единственной.

В Харькове в анатомическом музее находится восковая фигура профессора, организован небольшой музей с его личными вещами и наградами. Прах выдающегося анатома до недавнего времени хранился на кафедре, а сравнительно недавно захоронен на 13 кладбище.

Именем Воробьева названа улица и переулок. Мемориальная доска с его именем украшает фасад медицинского университета.

Гельферих Максимилиан Христианович

(род. в 1828 г. – ум. в 1901 г.)

Крупный предприниматель и благотворитель. Владелец завода по производству сельскохозяйственных машин и орудий (сейчас «Серп и молот»)

О том, что Гельферих – это не просто половина названия одного харьковского предприятия, на котором бастовали рабочие, а фамилия купца, живого человека по имени Максимилиан, жители Первой столицы узнали, по большому счету, совсем недавно. Более того, многие и не узнали вовсе. Не повезло Максимилиану Гельфериху. До революции его деятельность освещалась даже в таком солидном издании, как «История Харькова» Багалея и Миллера, как сплошная благотворительность. После революции советских летописцев интересовали только рабочие его завода и их борьба за экономические и политические права. Владелец предприятия оказывался по другую сторону баррикад, а следовательно, героем отрицательным и вообще абстрактным. В результате, что же мы знаем об этом человеке? Очень немного.

Максимилиан Гельферих родился в городе Рёйтлинген в 1828 году. Городок этот находился на территории королевства Вюртемберг (сейчас земля Баден-Вюртемберг). Отца его звали Христианом, поэтому по приезде в Россию Максимилиан и стал Христиановичем. Что именно вынудило подданного Вюртембергского королевства перебраться в Россию, да еще и в Харьков, неизвестно. Возможно, необходимость поправить свое материальное положение, ибо, по имеющимся данным, в Харьков Гельферих прибыл в 1851 году практически без средств к существованию. В то время в городе уже проживала немногочисленная немецкая община. Первых немцев сюда завез, по всей видимости, Василий Назарович Каразин. Это были ремесленники, которых наняли для обустройства университета. Немцы поселились в нагорной части города, в районе нынешней улицы Пушкинской, которая с тех пор и до конца XIX века носила название Немецкой. За Мироносицким кладбищем (которое находилось на месте нынешнего сквера Победы) появилось и лютеранское кладбище, на нынешней площади Поэзии стояла кирха.

Немцы Харькова отличались, как и везде, большим трудолюбием, умением экономно вести хозяйство, стремлением к образованию. Кроме того, зажиточные, авторитетные выходцы из Германии никогда не чуждались своих соотечественников – сапожников или столяров. Община жила очень дружно, широко была развита взаимопомощь. Возможно, именно это помогло молодому Максимилиану обустроиться на новом месте, и впоследствии он не забывал поддерживать харьковских немцев.

В середине позапрошлого века в России появлялись лишь первые ростки капиталистических отношений. Кое-какие изменения затронули и сельское хозяйство. В Харькове, к примеру, еще с начала XIX века действовало фило-техническое общество, которое должно было помочь помещикам перейти к передовым формам и технологиям ведения хозяйства, помочь с выбором сортов, техники для обработки земли. В 50-х годах самые проницательные представители верхов общества уже видели, что отмена крепостного права становится неизбежной, что это приведет к ускорению развития капиталистических отношений на селе. Все большим спросом пользуются новые сельскохозяйственные орудия, хотя фантастически разбогатеть на этом деле, вероятно, еще нельзя. Максимилиан Христианович решает заняться именно продажей плугов, сеялок и т. п. иностранного производства. Его торговое заведение открылось в 1853 году. Это было довольно скромное агентство немецкой торговой фирмы «Белино Фендрих». Сам Гельферих производством не занимался.

Положение резко изменилось после провозглашения знаменитого Манифеста 1861 года, а точнее, через несколько лет после него – когда помещики и зажиточные крестьяне осознали, что произошло и какие перед ними открываются перспективы. Спрос на технику подскочил в несколько раз. В 1869 году (а это, кстати, и год, когда Харьков стал железнодорожным городом) Максимилиан Христианович открывает уже собственное заведение по продаже сельскохозяйственных машин заграничных фирм, заключая с этими фирмами соответствующие договоры. Так харьковский купец стал, как сейчас принято говорить, эксклюзивным представителем на Слобожанщине таких заграничных контор, как «Клейтон и Шуттльворт» из Англии, «Сакк и Экперт» из Германии, «Джонстон и Гарвейст» из США. В Харькове находился главный склад заведения, а во многих городах Юга России появились его отделения. Доходы Гельфериха быстро росли. Он стал уважаемым человеком, купцом 2-й гильдии. В 1868 году он взял в жены внучку состоятельного владельца галантерейной фирмы «М. Саде» Жозефину.

В 1875 году на Конной площади (сейчас площадь Восстания) Гельферих построил для склада двухэтажное кирпичное помещение, а через три года при складе появилась мастерская по производству кузнечных и слесарных работ. В 1880 году здесь же строятся чугунолитейные мастерские «для справления готовых изделий, получаемых из-за границы». После установки здесь паровой машины строительство было прервано. И не потому, что хозяин испытывал финансовые затруднения. Наоборот, рыночная конъюнктура и возможности Гельфериха позволяли расширить производство. В апреле 1881 года Максимилиан Христианович представил городским властям новый проект, предусматривающий строительство уже не мастерских, а чугунолитейного завода, что включало в себя: сооружение чугунолитейного цеха, вагранки, меднолитейной печи, сушильной камеры и подсобных помещений. Еще через год новый завод уже выпускал готовую продукцию: веялки, культиваторы, сенные прессы и пр. Производство непрерывно расширялось. Если в 1882 году на заводе работало 60 человек, то в 1885 году их было уже 107. В конце 80-х годов торгово-промышленное заведение купца Саде присоединилось к заводу Гельфериха. Так в руках семьи Гельферих-Саде концентрируется производство сельскохозяйственных машин, появляется и знакомое название предприятия, будущего завода «Серп и молот». На базе этого торгово-промышленного заведения в 1895 году родственники и служащие Максимилиана Христиановича создают акционерное предприятие «Товарищество Гельферих-Саде»[17 - В источниках встречается и написание «Гельферих-Заде».] с уставным капиталом в 1 250 000 рублей, производящее и продающее сельскохозяйственные машины и орудия собственного и заграничного производства: паровые и конные молотилки, плуги, сеялки, жатки, жатки-сноповязалки и т. д. и т. п. Большинство мастеров стали держателями акций, значительную же часть административного персонала составляли немцы и англичане. В 1899 году на заводе работало 436 человек, в год выпускалось продукции более чем на 600 тысяч рублей. «Гельферих-Саде», безусловно, был одним из лидеров металлообрабатывающей промышленности Юга России.

Как один из крупнейших предпринимателей региона, Максимилиан Христианович вошел в состав харьковской биржевой организации. В 1887–1891 годах в качестве ее представителя он входил в состав правительственной комиссии, разработавшей новый закон о таможенных тарифах на импортные товары. Регулярно Гельферих принимал участие и в организации и проведении сельскохозяйственных выставок. Первая такая выставка в России была проведена как раз в Харькове в 1887 году.

Трудно сказать, насколько честным, особенно по отношению к рабочим, хозяином был Максимилиан Христианович Гельферих. Рабочее движение в России только развивалось, не имело таких традиций, как на Западе. Естественно, рабочий день долгое время доходил до 14 часов в сутки, на предприятии работали подростки, фельдшер был один на весь завод, всерьез говорить о мероприятиях, направленных на соблюдение санитарных норм, тоже не приходилось. В то же время, судя по всему, «Гельферих-Саде» вовсе не был худшим в Харькове предприятием в смысле положения на нем трудящихся. В первых забастовках рабочих города в 90-е годы XIX века представители предприятия Гельфериха не участвовали. Зато в знаменитой харьковской маевке 1900 года приняли участие рабочие практически всех крупных заводов, в том числе и «Гельферих-Саде». Волнения продолжались несколько дней, вмешалась полиция. Максимилиан Христианович не остался равнодушен к проблемам рабочих, но решать их пытался по-своему. В том же 1900 году около 120 мастеровых завода за долголетнюю службу на заводе получили от хозяев денежное вознаграждение в 1000 рублей – сумму по тем временам немаленькую. Судя по тому, как резко отзываются об этом мероприятии Гельфериха советские историки завода (мол, подачка оттолкнула от революционного движения ряд квалифицированных рабочих, которые своими речами стали подрывать высокий боевой дух своих неквалифицированных товарищей), эта мера оказалась довольно эффективной. Не меньшей порции желчи удостоилось в советской историографии и «Харьковское общество взаимного вспоможения занимающихся ремесленным трудом». Общество действовало в традиционном умеренном духе тредюнионизма, выдвигало экономические требования и помогало деньгами рабочим. (Незадолго до смерти Максимилиан Христианович учредил вспомогательный фонд для рабочих в размере 50 тысяч рублей. Фонд помогал нетрудоспособным рабочим, вдовам и сиротам.) Почетным членом общества состоял Гельферих. Естественно, члены этой организации также «пагубно влияли на пролетариат Харькова».

Уже после смерти первого директора завода, в 1903 году, «Товарищество Гельферих-Саде» приобрело машиностроительный завод Бельгийского общества по производству мельничных поставов, конных приводов и элеваторов для паровых молотилок[18 - Этот завод был построен по Корсиковской улице, 13 (сейчас Московский проспект, 183) в 1896 году. Вот его-то рабочие были постоянными инициаторами и участниками всех харьковских «заварушек».]. В 1907 году именно в здание этого завода на Корсиковской улице переехал и «Гельферих-Саде». Здесь завод «Серп и молот» находится и до сих пор.

Максимилиан Христианович заслужил благодарность города как один из самых активных и щедрых благотворителей Харькова. Помощь от Гельфериха получали образовательные, медицинские, культурные учреждения. Ниже мы приведем список лишь некоторых благих дел, на которые жертвовал значительные суммы харьковский предприниматель.

Десять тысяч рублей – лечебнице для хирургических больных Общины Красного Креста; шесть тысяч – Обществу попечения о больных детях Харькова и его окрестностей; пять тысяч и пятьдесят соток – Больнице для неизлечимых больных; постройка при Николаевской больнице для бедных[19 - Позже – 2-я совбольница на Московском проспекте в районе ХЭМЗа.] дополнительного помещения на пятьдесят мест – для более состоятельных пациентов. Наконец, участок в конце Старомосковской улицы – лечебнице «Женская помощь», целью которой была помощь женщине во время ее болезни или материнства, предоставление беременным, роженицам и больным с гинекологическими проблемами доступного по цене помещения и лечения. При «Женской помощи» также проводилась практическая подготовка женщин-врачей и повивальных бабок. Во главе попечительского совета стоял сам Максимилиан Христианович. В 1901 году Гельферих дополнительно пожертвовал капитал в сто тысяч рублей на устройство этой больницы. Летом она уже начала строиться, и ее основатель, будучи тяжело больным, появлялся на стройке, лично вникал во все дела. Максимилиан Христианович строил эту лечебницу в память о горячо любимой жене, умершей в 1894 году в Сан-Ремо, но похороненной на католическом кладбище в Харькове. Однако больница в результате получила имя самого Максимилиана Гельфериха и носила его до революции. Сейчас здесь находится 2-й роддом. В 2003 году ему вернули имя Гельфериха, а на здании гинекологического отделения роддома была открыта мемориальная доска в память об основателе и спонсоре этой и нескольких других больниц Харькова.

Максимилиан Христианович был одним из самых активных участников всех начинаний евангелическо-лютеранской общины города, которая, по переписи 1897 года, насчитывала 2353 человек. Так, в 1884 году было учреждено Общество для оказания помощи и приискания труда нуждающимся немцам. Одним из основателей его был и Гельферих. По его завещанию Обществу было передано 5 тысяч рублей. Еще тысячу чуть раньше завещал Обществу брат Максимилиана Христиановича – Альберт. (Он тоже жил в Харькове, умер в 1899 году.)

В 1891 году Гельферих определил ежегодное пособие в 1200 рублей немецкой Вознесенской женской гимназии, по завещанию же предпринимателя этой гимназии было передано еще 18 тысяч рублей. Среди других вложений в образование следует назвать учреждение именных премий Гельфериха в Коммерческом училище и Технологическом институте, завещание 20 тысяч рублей Обществу грамотности для постройки школы имени Жозефины Гельферих-Саде. Максимилиан Христианович принимал участие и в культурной жизни города. К примеру, он был среди первого директорского состава основанного в 1871 году в Харькове отделения Русского музыкального общества.

Виднейший харьковский бизнесмен и меценат умер 11 августа 1901 года и был похоронен на лютеранском кладбище (сейчас это часть 2-го городского кладбища). До революции его имя носила нынешняя улица Ольминского, а называлась она Максимилиановской, поскольку на ней находился дом, где жила семья Гельферих.

Гиршман Леонард Леопольдович

(род. в 1839 г. – ум. в 1921 г.)

Знаменитый окулист и филантроп.

«Спешите делать добро», – эти слова принадлежат знаменитому русскому врачу Федору Гаазу, бескорыстно служившему людям, помогавшему бедным и обездоленным. Адвокат Кони написал очерк о бесконечно добром докторе, а третье издание очерка он посвятил человеку, который, по его мнению, совершенно независимо от Гааза руководствовался теми же принципами. Для харьковского окулиста Леонарда Гиршмана клятва Гиппократа была не просто формальностью, а истинным жизненным кредо.

Леонард Леопольдович Гиршман родился в латвийском городе Тукумс 13 (25) марта 1839 года. В конце 40-х годов его семья переехала в Харьков, где Леонард окончил 1-ю гимназию с золотой медалью и поступил на медицинский факультет Харьковского университета (факультет выделился в отдельный институт значительно позже). Здесь Леонард Леопольдович также проявил незаурядные способности. Университет Гиршман окончил в 1860 году, после чего счел необходимым продолжить обучение за границей. Более всего молодого врача интересовала офтальмология. «Не увлечься офтальмологией, – писал Гиршман, – в то время было невозможно. Из маленького, запущенного отдела хирургии она развилась в самостоятельную науку, ставшую на высоту точных наук». За границей Леонард Леопольдович стажировался у известных европейских светил глазной медицины; работал в лабораториях Дюбуа-Раймона, Гельмгольца, Грефе, Иегера, Кнаппа, Пагенштехера; в Вене, Париже, Гейдельберге, Берлине. Статьи Гиршмана создали ему уже тогда определенное имя, и он получил приглашение на работу в Америке, но решил вернуться в Россию. В 1868 г. он защитил здесь докторскую диссертацию по материалам, собранным за границей, – «Материалы для физиологии цветоощущения». Гиршмана охотно берут в Харьковский университет преподавателем офтальмологии. В 1884 году он становится профессором. Леонард Леопольдович много работает над развитием теории офтальмологии: пишет статьи о цветоощущении, эмбриологии сосудов сетчатки, лечении трахомы. В 1895 году на факультете организуется специально «под Гиршмана» кафедра глазных болезней.

Но гораздо более, нежели теория, Гиршмана интересовала практика. Он «спешит делать добро». По его инициативе при университете открывается глазная клиника, принимающая сотни и тысячи пациентов не только из Харькова. Через некоторое время Гиршмана уже открыто называют «первым окулистом Юга России». Леонард Леопольдович не ограничивается практикой в глазной клинике. В 1887 году по его же инициативе открывается училище для слепых детей.

До поры до времени Гиршман легко осуществляет большинство своих проектов. Врачебный талант, авторитет в разных слоях общества (Леонард Леопольдович не отказывал в лечении и самым бедным), имя в мировой науке – все это уже было у окулиста. Но немаловажно и то, что в материальном отношении у Леонарда Леопольдовича с детства не было особых проблем. По приезде в Харьков после заграничной стажировки он женился на совсем юной княгине Юлии Александровне Кудашевой (Леонард был старше супруги на 12 лет). Княжеский титул, а затем и профессорское звание, открыли перед Гиршманами двери самых разных кабинетов и домов. У четы родился в 1868 году сын Николай, в 1882 году – Александр. Интересно, что, если сам Гиршман придерживался лютеранской веры, то его дети вместе с матерью были прихожанами православной Крестовоздвиженской церкви в Харькове. Александр впоследствии женился на графине Марии Капнист.

В 1895 году город торжественно отмечал 35-летие деятельности почтенного окулиста. Студенты устроили факельное шествие, в торжествах приняло участие около 200 тысяч человек! Домой врача несли на руках. Вот что написали благодарные ученики в «Адресе» по поводу юбилея Гиршмана:

«Учитель, научи же и нас трудной науке среди людей остаться человеком, научи нас в больном видеть своего брата без различия религии и общественного положения, научи нас любить правду, пред ней одной преклоняться. Отдаваясь всей душой мгновенным порывом к добру, мы часто быстро падаем духом. Научи же нас, где черпать ту силу, чтобы до преклонных лет сохранить чистоту и свежесть идеалов, чтобы жизнь, пригибая наше тело к земле, не сгибала, не старила нашего духа. Учи же нас еще многие и многие годы, дорогой учитель, отдавать свои силы и помыслы служению больному брату, не извлекать корысти из несчастья ближнего, не делать ремесла из священного призвания нашего».

В 1905 году в стране происходит революция. Студенты Харьковского университета не остаются в стороне, организуют выступление, в связи с которым некоторые из них отчисляются из университета. Леонард Гиршман в то время был председателем дисциплинарного суда. Исключение студентов было проведено без его ведома, с чем он никак не мог согласиться. Офтальмолог подает в отставку и лишается, таким образом, клинической базы. Гиршман был обижен на действия властей, собирался покинуть город. Но народу нужна была глазная клиника, городское руководство решило спасти выдающегося врача для Харькова. В 1908 году Харьковская городская дума ставит вопрос об открытии новой больницы, объявляется сбор пожертвований. В 1908 году Гиршману выделяют для клиники здание на 10 коек на Москалевке, оснащение и инструментарий были более чем скромными, но к популярному доктору шли и шли больные. Еще бы! Ведь гениальный врач, например, извлекал катаракту за одну-две минуты!