Время Петра

Парень схватился за горлышко бутылки.

– Поставь на место, – удержал его рукой сидящий справа мужик. – Грешно горькую пить, – добавил он.

– А коли грешно, зачем наливаете тогда, – обиженно фыркнул парень. – И чего тогда этот проповедник пьет, – парень, словно дикий зверек, зыркнул на Сапыгу своими черными глазищами.

– Так я и не праведник вовсе, – в ответ посмотрел на него Сапыга. – Далеко мне до учителей наших. А про горькую это верно сказано, грех, но апостолы наши тоже не сразу праведниками стали. Через великие муки прошли. И взошли в Божье Царствие на кораблях огненных.

– Что-то я не пойму, мужик, – буркнул парень. – Попы никонианские про Царствие Божье вещают, и ты туда же. И какое из них самое праведное?

Сапыга замолчал и склонился к тарелке.

– А по мне, так царствие это для всех одно, – продолжил парень. – Ранее двумя перстами крестились, сейчас тремя. Что изменилось-то на небесах? Али Богородица другая стала?

Мужик, сидящий сбоку от парня, отвесил ему новый, не менее звонкий и болезненный подзатыльник:

– Больно умен, как поглядим. Сказано же: раскол!

Парень тихо нагнулся под стол и вынул из складок сапога нож. Резкий удар острым лезвием опрокинул мужика на пол. Молодчик соскочил со скамейки и, испуганно озираясь, закричал:

– Ну что, бражники, кто смелый, подходи!

Сапыга медленно вышел из-за стола:

– Слышишь, паря, не глупи! Мы тебя впервые видим, за стол пригласили по христианскому доброму обычаю, а ты аки зверь с ножом кидаешься.

– А какого он лешего дерется? – паренек ткнул пальцеми на стонущего от боли мужика.

– А я погляжу, гордый ты, не в пример остальным.

– Какой есть! – юноша обтер нож с деревянной рукоятью о скатерть и засунул обратно в сапог.

За дверями послышался шум. В трактир влетел какой-то мужик с истошным криком:

– Стрельцы идут.

Половой испуганно перекрестился и полез под стол.

В трактир вломились стрельцы и загородили выход из трактира со словами:

– Кто вы такие, откуда будете?

Молодой парень стал потихоньку пятиться к печи.

Мужик, которого только что порезали, перестал стонать и только тихо сопел. Стрельцы подошли к нему и открыли рану.

– Совсем плох! – произнес один из них. – До утра не дотянет.

– Кто его так?

Мужики в трактире расступились, образовав проход к печи, у которой сидел паренек, обхватив голову окровавленными руками.

– Взять его! – крикнул стрелецкий старшина. – На дознание. А вы кто такие, откуда будете, зачем прибыли? – он сгреб огромной ручищей со стола остатки трапезы, оставив только штоф.

Налив в стакан водку, он залпом опрокинул его. Затем стрелецкий старшина достал из сумки лист бумаги и перо, прокашлявшись, произнес:

– Подходи по одному и сказывайте. Только не врите мне, иначе шкуру спущу.

Парня скрутили, для острастки врезали пару раз по зубам, чтобы не вырывался, и вывели из трактира. У дверей уже стояли сани, запряженные гнедой кобылой. Грива кобылы была нечесана и не ухожена, так как взяли ее в соседнем дворе, как и сани.

Сам возок был устлан небольшим слоем соломы, на котором сидел еще один стрелец. Юношу небрежно кинули на возок. Уткнувшись в ароматное сено, он тихо застонал.

– Куды его? – спросил стрелец, взявшись за вожжи.

– Вези в Разбойный приказ, там разберутся, и грамоту им передай, – старшина протянул руку с разорванной по краям бумагой. – Скажи, Емельян Федотыч после допроса подойдет.

Стрелец на санях кивнул головой и дернул вожжи, слегка хлестув лошадь по крупу, и отдал команду к движению.

Сани покатили вдоль улицы. Из окон то и дело выглядывали лица любопытных посадских и тут же прятались.

Емельян Федотыч, стрелецкий старшина, редко ходил в патрули по московским слободкам, но чтобы не наесть брюхо и не потерять хватку, иногда все же срывался со своего обитого войлоком и бархатом табурета и выходил в патруль с низшими чинами. По своему разумению он и считал это настоящей службой престолу. Сейчас он сидел за деревянным столом в трактире, пытаясь разобраться в причинах этого непонятного ему преступления.

Березовые поленья в печи весело потрескивали, отдавая кирпичам свое тепло, что разносилось по трактиру. Это делало трактир весьма уютным заведением, где приятно было бы посидеть в тихий вечерок. Государева служба превыше трактирного уюта, стало быть, нужно вести дознание по всем правилам. Басаргин крякнул и уставился на печь.

«Что не поделили эти бродяги в рваных зипунах?» – терзали его мысли. Рядом с ним стоял одноглазый мужик, который, со слов трактирщика, являлся причиной ссоры. Он пододвинул к себе склянку с чернилами и обмакнул перо.

– Значит, Сапыга, говоришь, кличут, – прохрипел он, поднимая тяжелый взгляд на одноглазого мужика.

– Иван, сын Сапыгина, ваше благородие, – миролюбиво ответил мужик.

– Стало быть, так и запишем, – проговорил старшина. – Сапыгин Иван. Холоп али посадский?

– Мирянин я, – закивал головой мужик.

– Знамо нам, какой ты мирянин, – оборвал его старшина. – Али свободный, али беглый. Лоб покажи, – приказал Ивану старшина.

Мужик поднял челку грязных волос, обнажив грязную кожу.

– Клейма нет, – рассматривая задержанного, удивленно произнес Емельян Федотыч. – Руки тоже показывай, – приказал старшина, заставляя мужика закатать рваный рукав.

Мужик нехотя задрал драный рукав. Сквозь грязь на коже проступали пухлые нити вен.

– Тоже чисто, – с разочарованием заметил старшина.

– Может, и вправду мирянин, ваше благородие? – заступился один из стрельцов у двери.

– Разберемся, – херкнул старшина. – А что же ты, Сапыгин Иван, смертоубийство учинил? Не сам, конечно, но причиной явился, так?

Одноглазый мужик помял руки.