Попытка возврата: Попытка возврата. Всё зависит от нас. По эту сторону фронта. Основная миссия

После этого меня поздравил Берия, а Виссарионыч, сев на стул и взяв в руки трубку, поинтересовался:

– Товарищ Лисов, а после такой встряски чего вы нам можете сказать о том, что нас ожидает?

О, про это еще как сказать могу! А то охренели напрочь. Тылы уже сейчас от наступающих войск конкретно отстают. Что дальше будет? А дальше будет Сталинград, если вовремя мер не принять. В том, что их смогут принять, меня уже терзали смутные сомнения. Насмотрелся уже на командиров. У нас в армии нормальные ротные да комбаты. Ну, может, еще командиры полков. Комдивы уже слегка тупенькие. А командармы да командующие фронтов, такое впечатление, – вообще на немцев работают. Того же Власова вспомнить. Хотя насчет Власова пример некорректный. Обычный вышесредний генерал, награжденный, кстати, только за время войны орденом Красного Знамени и недавно совсем орденом Ленина. Он-то командовал как раз более или менее нормально, только вот его сунули во 2-ю Ударную армию, которая без продовольствия и боеприпасов должна была держать оборону. Интересно, чем? Голой жопой? Наш очередной гений тактики Мерецков поставил его части в такое положение, что после окружения армию просто размазали в волховских болотах. Солдаты там еще до окружения, бывало, мерли с голоду, такое снабжение было, что кору с деревьев ели. А уж когда окружили… Причем отцы-командиры даже после докладов Власова вовсе не спешили отводить его армию на соединение со своими. Бздели докладывать наверх о провале их гениального плана. И только когда уже было совсем поздно, такой приказ пришел. В итоге с этого приказа мы имеем Мясной бор… Это когда парней молотили изо всех видов оружия, а они шли как сквозь строй, по коридору шириной восемьсот метров. А сам Власов поступил, как поступили бы все карьеристы его времени, – взял и поднял руки. Он, конечно, мудак еще тот. Лучше бы застрелился, как его замы сделали. Но этот козел просто сдался. Правда, с немцами стал сотрудничать только после того, как его наши назвали изменником. Мол, сознательно угробил 2-ю Ударную и перебежал к фрицам. Это его начальники, просравшие армию, оставившие ее без всякого снаряжения и жратвы да еще требовавшие наступления, таким образом свою жопу прикрывали. Вот это Власова так возмутило, что он согласился на предложение гитлеровцев, что для него вполне закономерно потом закончилось виселицей. Я так считаю, что он получил по заслугам. Нефиг с врагами путаться. Но вот то, что рядом с ним должны были висеть те, кто армию слил и людей угробил, тоже считаю правильным. Только эти чудо-руководители остались на своих местах и дальше продолжали солдат класть почем зря. Именно Жуков повторял за кем-то из наших доисторических воителей козырную фразу про то, что бабы еще нарожают. Хрен вам во все рыло! Как сейчас, уже в мое время, выясняется – не хотят бабы рожать! Наверное, в них генная память работает. Не хотят, чтоб такие мудаки их детьми минные поля разминировали. А что – нормально. Танки денег стоят, да и техника разминирующая тоже. Солдат же ничего не стоит. Вот и посылали батальоны на смешанные минные поля, кто проскочил – считай, тому повезло. И только потом саперов, снимающих противотанковые мины. А вот уже за саперами шла техника.

И я начал выдавать усатому вождю свою версию событий. Сказал, что будет, когда мы зарвемся и немцы ударят. Даже на карте показал, как это будет. Сгустил краски. Сильно сгустил. В моей версии фрицы дошли Сталинграда и перешли Волгу. Когда же из-за бешеных потерь с Дальнего Востока сняли слишком много войск, туда ударила Япония. И тоже показал на карте. Прикрыв глаза, вещал как авгур, загробным голосом про упырей-генералов, готовых за звездочку на грудь или ромб в петлицу положить все население страны. Про карьеризм и вранье. Про то, что в результате потери грозненской и бакинской нефти самолеты практически перестали летать. Ну и танки, соответственно, ездить. В общем, обстановку нагнетал до предела. Сталин так впечатлился, что опять пробовал раскурить незажженную трубку. Берия ежеминутно протирал пенсне, при этом что-то записывая в большом блокноте. Это он что, меня конспектирует, что ли? Ну-ну. Когда закончил вещать, еще минуты две стояла тишина. Не верить мне сидящим передо мной людям резону не было. До этого говорил только правду, вот их и накрыло. А ведь они считали, что дела только стали налаживаться. Тут верховный наконец подал голос:

– А в ваших видениях не было хоть намека, как этого можно избежать?

– Вы знаете, товарищ Сталин, я видел несколько вариантов событий. Вам сейчас рассказал самый плохой. Он, так думаю, произойдет, если никаких мер прямо сейчас приниматься не будет. Был еще один вариант…

И начал рассказывать вторую версию событий. Как самолеты взлетают с раскисшей земли и перехватывают немецкие армады, идущие со стационарных аэродромов. А взлетают потому, что поверх грязи лежат металлические ячеистые ВПП. Как расстреливают генерала, загнавшего бойцов от большого ума атаковать позиции врага без артподготовки и разведки. Как наши войска строят глубоко эшелонированную активную оборону. Именно активную. То есть не держат тупо удары в лоб, а сами маневрируют, отсекают и уничтожают наступающего врага. Как противотанковые орудия не растягивают по всему фронту, а собирают их в маневренные узлы обороны. Как бойцы с гранатометами жгут немецкие танки. Как снимают маршала, допустившего большие неоправданные потери. Трындел минут сорок, наверное. Раза три горло пересыхало так, что прикладывался к графину с водой. Виссарионыч во время рассказа задавал вопросы. На некоторые я пожимал плечами, на некоторые отвечал. Когда закончил, Сталин прошел по кабинету и, тяжело вздохнув, тихо себе под нос сказал:

– Как много нам придется менять… – А потом уже громче, обращаясь ко мне: – Хорошо. Я принял к сведению все, что вы мне сейчас сказали. А вот вы сами, без помощи, так сказать, – тут он усмехнулся, – потусторонних сил, что можете сказать? Неужели у нас в армии настолько плохо? Мне докладывают совсем другое. Существуют, конечно, временные трудности и промахи, но не настолько же.

– Разумеется, Иосиф Виссарионович, не настолько. Только я все время в войсках провожу и могу рассказать то, что видел своими глазами.

И рассказал. Про то, как штурмовики без прикрытия переправу пытались бомбить. Так до нее даже не долетели – всех положили. И как совершенно целые танки, только потому, что их погнали маршем и не озаботились снабдить топливом, – подрывали, чтоб врагу не достались. И как один комдив не поддержал своего соседа, который вырвался вперед. Причем не поддержал то ли из тупости, то ли из зависти. И дивизию соседа перемололи. А потом принялись и за второго, который без приказа в носу поковырять не может. Рассказал еще много чего.

Вождь только желваками играл, слушая, да периодически с Берией фразами по-грузински перекидывался. Лаврентий Павлович иногда кивал, иногда пожимал плечами и что-то записывал. Потом верховный жестом руки меня остановил.

– Я понял… Видите ли, Илья, ваши группы докладывают нам общую обстановку на фронтах. Те частности, о которых вы говорили, идут в докладах достаточно редко. Мы это изменим. Я так думаю, что даже из-за такого, на первый взгляд, мелкого головотяпства и непрофессионализма может произойти ваш первый вариант. Что ж, будем больше работать, чтобы быть в курсе всего. А сейчас у меня еще один вопрос к вам – что это за смесь вы придумали? Судя по докладу, что мне предоставили, это вообще – библейский огонь с небес или жупел какой-то. Это что – тоже из разряда озарений?

– Так точно, Иосиф Виссарионович!

И я начал рассказывать про напалм. Вождь, слушая меня, даже повеселел, только в конце спросил:

– А почему напалм?

– Вы знаете – я даже не могу сказать… само собой это непонятное слово в голове появилось…

– Ну ладно, напалм так напалм. Звучит достаточно грозно, хоть и непонятно.

А потом, повернувшись к Берии, приказал:

– Лаврентий, это очень сильное оружие. Тут режим секретности должен быть как с реактивными установками, даже выше. Так что займись.

Комиссар кивнул и опять застрочил в блокноте. Тут я вспомнил про летунов, которых ненароком подставил.

– Товарищ Сталин! Разрешите личную просьбу?

Дождавшись удивленного кивка, продолжил:

– Тех летчиков, что из-за меня сняли с фронта, куда денут? Они опасаются, что хоть и дали подписку о неразглашении, их все равно могут на Колыму отправить. Вот я и хотел сказать – это только моя вина и нельзя ли обойтись без крайних мер?

Виссарионыч даже рассмеялся:

– Вы что, Илья, нас за людоедов считаете? Ничего с ними не будет. Хоть сведения и секретные, но вам могу сказать – на Чукотку они переведены. Нам союзники самолеты будут поставлять, так эти летчики их перегонять будут. Поближе к фронту. Ну а сами уже воевать не будут. Мы не можем допустить, чтобы человек, знающий секрет напалма, попал к немцам. А у летчика судьба такая, что в любой момент сбить могут над вражеской территорией. Так что они вам только спасибо должны сказать – теперь все живыми после войны останутся.

Покачивая головой и еще улыбаясь, Сталин подошел к столу и, видно, нажал какую-то кнопку, потому что через несколько секунд дверь открылась и зашел Поскребышев с папкой в руках. Отдав папку, он моментально смылся, а вождь извлек из нее маленькую красную книжечку. Точнее, корочку какого-то удостоверения. Открыв и почитав, что написано внутри, он поманил меня пальцем и, когда я подошел, протянул ее со словами:

– Есть мнение, назначить вас моим личным порученцем.

И видя, что я уже открыл было рот, жестом пресек возражения и продолжил:

– Вы остаетесь в группе Колычева и отныне будете не только моими глазами и ушами на своем участке фронта, как это было раньше, но также можете самостоятельно принимать решения, исходя из обстановки, или отменять глупые приказы, наподобие тех, о которых вы упоминали. Ну а если вам попадется такой комдив, который не поддержал своего соседа, как вы говорите его фамилия?

Я никаких фамилий не называл, но тут пришлось расколоться.

– Так вот, если вам попадется такой вот Дробенко, то вы можете привлечь его к суду военного трибунала. Или самостоятельно разобраться с ним, на месте.

Вот так ни хренаськи себе! Это кем же я теперь становлюсь? Никого привлекать к суду мне не хотелось. Тем более разбираться на месте. Хотя… с другой стороны, такие фрукты иногда встречаются, что их тут же шлепать надо, чтоб другие в живых оставались. Но все равно как-то не по себе. Становиться вот таким вершителем судеб было страшновато. Сталин же продолжал дальше быть Дедом Морозом, раздаривающим подарки.

– Вы после нашего разговора подойдете к товарищу Поскребышеву, он скажет – куда вам подойти за ордером. Так как память к вам не вернулась, а у человека должен быть дом, то мы решили, что квартира в Москве будет хорошим подарком Герою Советского Союза.

Офигеть! Надо же, на халяву хату в первопрестольной отхватил. Я про это даже и не думал. Зачем мне квартира, когда все время провожу на фронте? Но если так все повернулось, отказываться точно не буду. Теперь, приезжая, не в гостиницах кантоваться придется, а в личных апартаментах. Блин. А может, и не в личных, может, это комната в коммуналке будет? Хотя вряд ли усатый будет на мелочи размениваться.

Да ладно, схожу – увижу. После еще почти часа общения с вождем я наконец был отпущен. Только вот послезавтра мне следовало явиться в Кремль на награждение. И еще от щедрот был выделен аж десятидневный отпуск на обустройство. Во как! Получив у секретаря Виссарионыча адрес управы, где меня ждал ордер, поскакал туда. Город я знал фигово, хорошо еще хоть дали машину, которая довезла до места.

Главный раздаватель квартир – толстощекий шпак в сером полувоенном френче, который так любят напяливать на себя все закосившие от армии начальники, встретил меня, виляя хвостиком. Ему, разумеется, уже позвонили, и поэтому к моему приходу все было готово. Щекастый, изгибаясь, выдал все бумаги и выразил желание дать сопровождающего, который покажет мне местонахождение дома. Шариться в поисках нужной улицы по незнакомому городу не хотелось, поэтому благосклонно его желание удовлетворил. В сопровождение мне выдали мадам. Мощную мадам. Я обратил внимание, как пухлик на нее посмотрел, и сделал вывод, что он выделил в спутницы идеал своей красоты. Вспомнился фильм «Пятый элемент» и похожая ситуация. Это когда Брюс Уиллис, глядя на жену, предложенную ему генералом, твердо сказал – нет. Я же выделываться не стал, только подхихикивал полдороги. Остальную половину мрачно молчал, потому что мадам приняла мое хихиканье за заигрывание. Возле дома твердо пресек ее попытки показать квартиру и, распрощавшись, поднялся к себе. Открыв здоровенную входную дверь, только присвистнул. Однако – хоромы. В коридоре можно было в футбол играть, такой он был широкий и длинный. И комнат было целых три, не считая кухни. Только вот на фига козе баян? Я тут только на уборке умру. Мне бы и однокомнатной за глаза хватило. Пока оглядывал комнаты, в дверь кто-то осторожно постучался. Оказывается, тетка – управдомша. Поприветствовав нового жильца, она объявила, что я могу получить по каким-то накладным мебель и посуду для обстановки. От такого подхода даже несколько заколдобился. Уточнил – на халяву мебель давать будут?

– Ну разумеется, товарищ военный. Вам же вместе с ордером накладные выдали. Вы их мне отдайте, и я все приготовлю. Сегодня же вечером вам то, что положено, завезут.

В голове мелькнуло – коммунизм, коммунизм начался, только я не заметил его прихода. Уже не удивляясь ничему, отдал ей бумаги. Лишь спросил:

– А что тихо так? Дом полупустой, что ли?

– Нет, что вы! Просто на работе все. У нас всего четыре квартиры пустые стоят – опечатаны. Хозяева – кто в эвакуации, кто на фронте. Да и когда все собираются – не шумят. Народ здесь солидный живет. Профессора, военные, музыканты известные.

В общем, потрындел с теткой, а закончилось тем, что она расчувствовалась, когда узнала, что я с фронта, и меня на чай позвала. Ну, с управдомом надо быть в хороших отношениях, поэтому ломаться не стал и пошел в гости. Жила она в соседнем подъезде в однокомнатной. Когда зашли, обратил внимание на шинель, висящую в прихожей. Шинель была не хипповая, а самая что ни на есть фронтовая. Кое-где порыжевшая, кое-где подпаленная. А за столом в кухне сидел парень. Увидев меня, он неловко приподнялся и уронил костыль, стоящий рядом.

– Вот зараза. Извини старшой, никак не привыкну к ним.

А парень-то – без ноги. Вон, штанина по колено подвязана. Сын, наверное, управдомши. Повезло тетке – хоть и инвалида, но дождалась. Правда, когда познакомились и начался разговор, выяснилось – совсем даже не сын. Ее дети вовсю воюют. А это сосед, Игорь Селиванов – профессорский сын. С ним вообще петрушка получилась. Два месяца назад на Игоря пришла похоронка, и его отец, только эту страшную бумагу прочел, так и умер сразу – сердце не выдержало.

– Мы Георгия Ивановича всем домом хоронили. Антонина Петровна, жена его, еще в тридцать девятом году скончалась.

Рассказывала тетка, утирая глаза платочком. А потом тетя Надя, так зовут нашего управдома, сделала то, что положено было сделать по закону. Так как квартира осталась без хозяев, она ее опечатала и соответственно доложила по команде. Хата пустовала недолго. Чуть меньше месяца назад в нее заселились новые жильцы. Бывший председатель облпотребсоюза из Львова, с чадами и домочадцами. А три недели назад нарисовался живой, хоть и не совсем здоровый Игорь. Тетя Надя сама начала бегать по инстанциям, пытаясь помочь Селиванову, но не тут-то было! Ее футболили в лучших чиновничьих традициях. Потом ходил сам Игорь. Его послали еще дальше.

– Ты представляешь, сидит морда поперек себя шире и говорит, что у него фондов нет. А когда я в третий раз к нему пришел, вообще милицией пригрозил. Это когда я на него орать начал. Этот гад мне заявил, что лучше б меня действительно убили, чем я сейчас буду у занятых людей время отбирать и еще права качать.

Я курил подряд пятую папиросу, глядя на этого летеху с орденом Красной Звезды на гимнастерке. Во рту было погано, на душе тоже. Чувствовал себя, как большой чайник, который уже даже не закипал, а бурлил. Ну, блин, козлы – считай допрыгались! Вот, оказывается, когда эти чиновничьи сволочи, что в мое время буйно расцвели, зарождались. Ну да я их рождение под корень, в самом начале пресекать буду, по мере сил. Благо, сил у меня сейчас для этого немеряно. Затушив бычок в переполненной пепельнице, поднялся:

– Давай, Игорь, собирайся, пойдем опять к этому широкомордому сходим. На этот раз вместе.

– Илья, смысла нет. Сказали, чтобы раньше чем через три месяца и не появлялся. Тогда, может, комната в коммуналке появится.

Тут влезла тетя Надя: