Боевой 1918 год. Комбриг

– Нет. Ее приговорил трибунал.

Сталин, задумчиво вздохнув, решил взять меня на понт:

– Но на втором съезде смэртная казн была отмэнена…

Я покачал пальцем:

– Кроме как за активную контрреволюционную деятельность, убийство и разбой[2 - Реально смертная казнь была полностью отменена на 2-м съезде Советов 28 октября 1917 года. Но 5 сентября 1918 года в связи с принятием решения СНК РСФСР «О красном терроре» восстановлена.]. Кстати, гражданка Зильберт была приговорена именно за КРД.

Не смутившись отлупом, собеседник уточнил:

– Но она жива?

Я вздохнул:

– Жива… чего ей сделается? Но если через три месяца позицию не поменяет, то приговор будет приведен в исполнение.

Сталин на какое-то время задумался и тихо ответил:

– Я ее знаю. Она нэ поменяет своих взглядов… Но это вэрный товарищ. Настоящый революционер. Такых волэвых товарищей мало…

Выпустив клуб дыма, я в упор посмотрел на собеседника:

– Понимаю. В нашей жизни кадры решают всё. Их надо всячески беречь. Только ведь сейчас вреда от нее гораздо больше, чем пользы. И я даже не знаю, куда эту пламенную особу можно пристроить, чтобы ее деятельность не разрушала все, что мы создаем.

Тот помолчал и неожиданно выдал:

– А еслы я… Лычно я возму ее на поруки? Я знаю, чэм ее можно занят. Ви мнэ доверяете?

Вот офигеть! До этого наши пути никак не пересекались, только по газетным статьям друг о друге могли судить, а тут сразу – «доверяешь?». С другой стороны, зная кавказский менталитет, сказать «нет» сейчас, это вот так вот с ходу испортить отношения и заиметь если не врага, то стойкого недоброжелателя. Причем недоброжелателя, оскорбленного в своих лучших чувствах. На личностной, так сказать, основе. Блин… мелькнула было мысль просто предупредить Сталина, что это весьма серьезный шаг. Хотел привести в пример Михайловского с Бергом. Это когда Виктор, при взятии на поруки, голову свою в залог поставил. Хотел, но, честно говоря, быстренько передумал. Нет, нынешний собеседник пока и близко не напоминал одного из самых сильных правителей России, под руководством которого была выиграна страшнейшая война. Не напоминал он и человека, от воли которого ссался весь просвещенный Запад. М-да… не напоминал. Таким он станет (если станет) только лет через двадцать – двадцать пять. Но я-то знал, какой потенциал таится в этом грузине. И на пустом месте конфликтовать не хотелось. Тем более что «донна Роза» мне никуда не уперлась.

Поэтому на прямой вопрос просто кивнул:

– Вам – доверяю. Наслышан о вас от товарища Жилина. Так что можете ее забирать.

Собеседник важно наклонил голову:

– Благодару.

Как культурный человек, я не стал напоминать о необходимости проведения повторного заседания трибунала о диссонировании предыдущих обвинений. Иосиф Виссарионович не дурак, он и сам догадается. Также не стал говорить и о том, что в списках оппозиции, надиктованных Каменским, фамилия Джугашвили тоже присутствовала[3 - И. В. Сталин реально одно время входил в военную оппозицию.]. Вместо этого просто улыбнулся:

– Не за что. Только у меня встречная просьба будет.

– Сталин вопросительно посмотрел на меня. – Может быть, имеет смысл сразу договориться о правилах поведения на будущее? Так скажем, во избежание потерь нужных людей. Допустим, в вашей власти находится жизнь или свобода какого-то индивидуума. Но если за него поручился тот, кому вы доверяете, то человек должен быть отпущен. Хоть из тюрьмы, хоть от расстрельной стенки. Отпущен и передан товарищу, который за него поручился.

Собеседник задумался:

– В прынципе, так можно сдэлат. А у вас что – уже кто-то ест на прымэте?

Фыркнув, я отрицательно мотнул головой:

– Нет. На примете никого нет. Просто часто бывает так, что мы не можем оценить полезность определенного человека для какого-то определенного дела. И начинаем махать шашкой, не понимая его ценности. Вот как пример – товарищ Роза. Я бы ее шлепнул не задумываясь, потому как пользы от этой особы не вижу вообще. Но вы эту пользу явно видите. Не буду даже спрашивать, на каком направлении вы хотите использовать Зильберт, просто понимаю, что для вас это ценный кадр. А кадры, повторюсь, решают всё!

Сталин надолго замолк, лишь иногда раздраженно дергая щекой на особо громкие вопли, доносящиеся от стола, а потом тихо произнес:

– Хорошо. Ваше прэдложение – интересное прэдложение. И я готов его принять.

Я кивнул:

– Вот и славно. Так что в будущем, надеюсь, не будет казусов, подобных сегодняшнему. Не придется крутить странные операции, а достаточно просто телеграфировать о своем желании.

Виссарионыч мрачно посмотрел в сторону разборок и сокрушенно выдохнул:

– Нэ понымаю, чэм они вообщэ думали, когда это дэло затевали… Повэртэ, я об этом нэ знал…

– Верю.

Отделавшись одним словом, больше ничего комментировать не стал. А воспрянувший от моего короткого ответа собеседник тем временем стал задавать вопросы о наших действиях в тылах противника. Какое-то время пообщались, но потом пришлось прерваться, так как краем уха услышал спич Каменского и пошел обратно к столу. Разбираться. К этому времени наезды на залетчиков несколько прекратились, и Абрам Захарович оседлал своего любимого конька:

– Поймите, товарищи, царским офицерам не место в рядах Красной армии! Нам часто указывали, что ведение войны – это такая тонкая штука, что без военных специалистов мы никак обойтись не можем. Но на фронте им не место. Послать какого-нибудь генерала вести войну против однокашника, генерала Краснова – это все равно, что поставить охранять овец от бурого медведя серого волка… Пусть будут невинные ошибки наших доморощенных рядовых, – они менее принесут вреда, чем злостная, хитрая механика николаевских военных специалистов![4 - Реальные (и на первый взгляд довольно здравые) слова Каменского, сказанные им в статье «Давно пора» 25 декабря 1918 года.]

Я же, нависнув над столом, упер взгляд в замолчавшего Абрама Захаровича и спросил:

– Слушай, гражданин Каменский, ты действительно идиот или просто других за недоумков держишь? О каких генералах ты тут речь ведешь? Это и ежу понятно, что если сейчас во главе армии поставить царский генералитет, командирами дивизий, полков и так далее поставить царских офицеров и ввести жесткую дисциплину среди рядового личного состава, то мы получим пистолет, направленный нам в лоб! Тогда эта созданная нами армия нас же и сметет! Только вот почему ты говоришь исключительно о генералах? А?

Дзержинский заинтересовался:

– Не поясните, что вы имеете в виду?

– Конечно, поясню. – Выпрямившись, я ткнул пальцем: – Вот этот провокатор говорит исключительно о генералах, специально доводя ситуацию до абсурда. Но кто же их хочет видеть в Красной армии? Да никто! Нам они сейчас совершенно не нужны. Скажу за свою зону ответственности – на Южном и Крымском фронтах Фрунзе и Матюшин отлично справляются без всяких генералов.

Тут влез Сталин:

– Я что-то вас все равно не понимаю.

Остальные согласно закивали, и я, подняв руку, призывая к тишине, продолжил:

– Поясню на примере своего подразделения. Когда ко мне попала под командование сотня матросов, это был откровенный сброд. Они могли послать по матушке командира. Они могли не выполнить приказ. Они могли быть просто пьяными! При этом они же являлись наиболее сознательными революционными бойцами. То есть лучшими из тех, кто у нас вообще был. Только вот этих «лучших» три десятка офицеров в прямом бою положили бы, не особо почесавшись! Просто за счет своего опыта, спаянности и дисциплины. Поэтому первое, что я стал делать – это наводить порядок в батальоне. А вот этот хмырь, – опять тычок пальцем в «оппортуниста», – отрицает армейскую дисциплину! Тем самым пытаясь выбить краеугольный камень основы любого воинского формирования!

Каменский решил вякнуть:

– Не так! Мы отрицаем царскую палочную дисциплину, призывая к осознанной революционной дисциплине!

Я отмахнулся:

– Хрень полная! Не зря ведь я вам сказал про «сознательных бойцов» и свои первые впечатления от встречи с ними! Так что уясните одно – в армии демократии быть не может! Ясно? А то, что необходимая воинская дисциплина дополняется революционной сознательностью, то это лишь увеличивает боевую стойкость подразделения! Это я вам ответственно заявляю, как командир одного из лучших подразделений Красной армии!

Дзержинский скупо улыбнулся (так, наверное, сотни лет назад улыбался сам Торквемада) и, поощрительно кивнув, поддержал: