Мальчишки, мои товарищи (сборник)

Как только с арифметикой было покончено, я отбросил книжку и громогласно спросил:

– Павлик, когда мы будем смотреть камень?

Я тут же прикусил язык. Взгляд Павлика пригвоздил меня к кровати, и мне захотелось провалиться в самый центр земного шара. Ведь я выболтал нашу тайну при девчонке! А Галка, конечно, сразу вмешалась не в свое дело:

– Какой камень, Павлик?

– Да так. Никакой.

– Жалко тебе, что ли, сказать? Ну и не надо…

– Нельзя. Это тайна, – вмешался я, пытаясь выправить положение.

Вот этого как раз и не следовало говорить. Как потом выяснилось, Галя больше всего на свете любила тайны. Услышав мое заявление, она просто взмолилась:

– Ну, Павличек, расскажи, пожалуйста! Я же никому не скажу!

– Ты все равно не поймешь ничего. Это игра такая.

Павлик боялся, что Галя не сможет увлечься нашей игрой, не увидит в глубине камешка моря и корабля, не поймет нашей сказки и, может быть, даже станет смеяться. Но она так просила, что Павлик не выдержал:

– Ладно. Дай честное слово, что сохранишь тайну.

– Самое-самое честное пионерское!

Снова засветился голубой глазок с туманным силуэтом шхуны. Напрасно боялся Павлик. Галя сразу разглядела в неясном пятнышке очертания корабля и сказала, что камень прозрачен, как морская вода в солнечный день.

– А ты видела море? – спросил я.

– Видела. Только давно. Мы жили в Ленинграде, а когда началась война, эвакуировались. Перед самой блокадой. Завод, где папа работал, сюда перевели.

– Расскажи, какое море.

– Ну как расскажешь… Оно разное. Но всегда очень красивое… И Ленинград красивый… Только фашисты там много разрушили, – добавила Галя тихо.

– Ничего. Все равно его восстановят. Ты расскажи про неразрушенный Ленинград. И про море, и про корабли…

Горел голубым светом камень с морского берега. Мы слушали Галю. Шхуна “Победа” шла в Ленинград.

Но она не успела. Свечка в жестянке сгорела, камень погас.

Павлик щелкнул выключателем. Света не было. В то время энергии не хватало и станция часто отключала районы с жилыми домами. Павлик зажег коптилку. Галя взглянула на часы-ходики и испугалась:

– Ой, уже девять часов. Меня дома потеряли. Я еще ни разу так поздно не приходила домой.

– Правда ведь, поздно уже, – забеспокоился Павлик. – Одевайся скорее. Где твои варежки?

Галя посмотрела на темные стекла и призналась, что боится идти одна.

– Что же делать? Андрейка, может быть, ты проводишь Галку? – спросил Павлик. Он не решался идти сам и оставить меня одного в доме, с коптилкой, где вместо керосина (которого тогда не хватало) был налит бензин. А идти вместе нельзя: взрослые вернутся, а дом заперт!

Мне идти, конечно, не хотелось. Страшновато будет возвращаться одному по темной улице. Но если я откажусь, Павлик пойдет сам, и мне придется сидеть в полутемной комнате наедине с огнеопасной коптилкой. К тому же, я сам был виноват, что Галя засиделась у нас: не сболтни я про камень, ничего бы не случилось.

– Валенок у меня нет, – сказал я.

– Мои надень, – оживился Павлик, почувствовав, что я готов согласиться. – Да и недалеко совсем идти, три квартала по нашей улице…

– Если ты боишься идти обратно, я отпущу с тобой Ричарда, нашу собаку. Он такой громадный, что с ним ничего не страшно.

Я в те годы еще не испытывал большого доверия к собакам, но Галя сказала, что Ричард очень умный и добрый пес.

Мы вышли на улицу. Было морозно. В окнах желтели огоньки керосиновых ламп и коптилок. Крупные звезды казались ярче этих огней. Я редко бывал на воздухе и теперь с удовольствием топал большими подшитыми валенками по скрипящему снегу. Дошли мы незаметно. Галя предложила мне зайти в дом, но я сказал, что хочу скорее идти домой.

– Подожди, – попросила Галя и через минуту вернулась, ведя на коротком ремешке громадного пса. Голова собаки достигала мне груди.

– Познакомься, Рик, – сказала Галя. – Это Андрейка. Слушайся его.

Рик обнюхал пуговицы на моем пальтишке и махнул хвостом. Я осторожно погладил Рика по спине и взял поводок. Мое недоверие к псу рассеялось.

– Если кто-нибудь полезет к тебе, скажи Рику: “Взять!”, и все будет в порядке. А когда придешь домой, напиши записку, положи под ошейник и выпусти его. Он прибежит, – напутствовала меня Галя.

Я отправился обратно. Ричард шел спокойно, не натягивая поводок. С таким спутником я чувствовал себя в безопасности.

Придя домой, я написал на обрывке газеты зеленым карандашом: “Всё в парятке”, а Павлик, хмыкнув, исправил ошибки и приписал: “Галя, приходи завтра”. Я сунул записку под ошейник, и мы (Павлик в калошах на босу ногу) вывели Рика за калитку. Крупными скачками он помчался к своему дому.

Галя стала приходить каждый день. Сначала она занималась с Павликом, потом мы начинали нашу игру.

Чтобы не бояться идти вечером домой, Галя приводила с собой Ричарда. Все время, пока мы были заняты, Рик лежал под столом или сидел, положив голову мне на колени. Короче говоря, вел он себя вполне прилично, и напрасно тощий кот с неоригинальным именем Васька каждый раз взлетал на шкаф и угрожающе шипел.

Павлик теперь ничуть не жалел, что мы посвятили Галю в нашу тайну. Она умела фантазировать не хуже нас. А как она рассказывала про Ленинград! Этот город стал родным портом нашего корабля. Отовсюду: от берегов Австралии, из портов Южной Америки, из полярных льдов возвращалась в Ленинград шхуна “Победа”.

4

А между тем приближался март. Все жили ожиданием весны и скорой победы. По вечерам мы слушали по радио салюты.

Однажды вечером мама сказала мне:

– Ну вот, сынок, кончается зима. Завтра первое марта.

А за окном гудела вьюга. Я спросил, слушая, как дребезжит от ветра оконное стекло:

– Завтра начнет таять снег?

– Нет, не завтра, конечно, но скоро.

Но весна началась именно “завтра”. Солнце слизнуло с окон морозные узоры, могучим теплым потоком хлынуло на снег, он начал таять, темнея и безнадежно оседая. С юго-запада на смену режущим февральским ветрам примчался теплый плотный ветер. Я весь день провел у окна. Встав коленями на стул и навалившись грудью на спинку, я смотрел, как буравит снег под окном капель, как веселятся на заборах воробьи. К вечеру у меня в глазах плясали зеленые пятна от солнечного света.

Вечером пришла Галя. Она была в резиновых сапожках и вязаной шапочке вместо беличьей ушанки. Ричарда в комнату не пустили, чтобы не оставил мокрых следов.