Бриг «Артемида»

В дороге казалось ему иногда, что привязанность к дому на Ляминской, к прежней жизни похожа на длинную пружину, которая не рвется, а лишь растягивается от растущего расстояния и все сильнее тянет назад. Не всегда так было, но часто. Потом пружина будто лопнула, стало легче. Солнце сделалось ярче.

Долгое однообразие дороги скрашивал Николай Константинович. Не раз он в кибитке доставал из баула твердую тетрадь и свинцовым карандашом рисовал в ней фигурки парусников и отдельные корабельные части. Объяснял, что такое бриг, а что фрегат и линейный корабль, как называются разные мачты и паруса, что такое морская миля, скорость в узлах, широта и долгота. Гриша забывал о печалях, впитывал эти уроки и запоминал накрепко… А порой капитан Гарцунов говорил о своих плаваниях, вспоминал штормы и шквалы и пояснял, что главное при них – всегда выполнять свое дело и не терять головы…

– Более всего люди в море гибнут от страха. А пока ум сильнее ужаса, есть надежда…

Гриша вспомнил картину „Девятый вал“ и спросил, как думает Николай Константинович: спасутся ли те люди на обломке мачты. Капитан Гарцунов ответил кратко:

– Нет сомнения.

Вообще-то капитан был немногословен, лишних слов не говорил, каждое – в точку. Но в этом не было резкости или недовольства, была лишь деловитость, потребная всякому настоящему моряку. А смотрел он своими желтоватыми глазами всегда мягко, порой даже ласково. И Гриша в конце пути стал уже ощущать привязанность к дядюшке своих пусть и не родных, но любимых сестер. И порой хотелось назвать его не по имени-отчеству, а „дядичка Николай“, но Гриша не смел без разрешенья. А Гарцунов не предлагал такого…

Москва встретила приезжих печальными колоколами Великого поста. Остановились в небогатых номерах Тишкина в переулке за Тверской. В ресторанном зале Николай Константинович заказал на обед мясные щи и жареную рыбу. Гриша опасливо вскинул глаза:

– Пост же…

Капитан сказал понимающе:

– Морякам в пути дозволено. Есть на то разрешение церковного начальства. Надобно беречь силы и здоровье…

Москву видели мало. Успели проехать через Кремль, поставили свечки в церкви у Никитских ворот (там когда-то венчался Александр Сергеевич Пушкин, сочинивший „Руслана и Людмилу“), заглянули ненадолго к знакомым Николая Константиновича (Гриша их не запомнил) и к ночи отправились на новый, еще не достроенный Николаевский вокзал. Путь до Петербурга предстоял по чугунной дороге, с паровой тягловой машиной. Про такое чудо Гриша слыхал, конечно, только не верилось как-то, что может это быть по правде. Другое дело пароходы, которые видел он в Турени много раз (и однажды плавал даже на таком с дядичкой в Тобольск), но чтобы пар тащил дома? на колесах посуху… Будет что рассказать мальчишкам.

Впрочем, все оказалось не столь удивительным. Внутри было почти как в кибитке, только просторнее. Жидким желтым светом горели свечи в фонаре, который равномерно качался у потолка. Тяжелое стуканье колес вскоре сделалось привычным. Гриша съежился на обитом сукном диванчике и провалился в сон. Умотался, бедняга…

Петербург оказался совсем иным, чем Москва – пестрая и шумная даже в пост. Он был спокойным, просторным, со строгой красотою каменных дворцов над застывшим простором Невы. Нева – она не в пример шире родной Гришиной реки в Турени, даже сравнивать смешно. Низкие кружевные мосты тяжело висели над бегущими по крепкому еще льду тройками, над вмерзшими у набережных корабликами. Небо розовато-табачного цвета устало гасло над крышами и куполами, и цепи фонарей повисали вдоль холодных берегов.

Сухопутная часть путешествия в Петербурге еще не кончилась. Оказалось, что бриг „Артемида“ стоит не здесь и не в Кронштадте, а в Архангельске, где надежные люди готовят его к дальнему плаванию.

Гриша спросил – отчего так.

Капитан Гарцунов объяснил коротко и не очень охотно, что таково распоряжение начальства. Из Архангельска уходить спокойнее. Еще прошлой осенью предвиделись осложнения с Францией и Англией, которые поддерживали турок в их споре с Россиею из-за Святых мест в Иерусалиме. И, ожидая блокаду Кронштадта, Финского залива и всей Балтики неприятельским флотом, Морской штаб распорядился, чтобы судно для исполнения важного задания снаряжали подальше от неприятельских глаз.

Какое задание, командир „Артемиды“ подробно не объяснял. Гриша знал только, что предстоит плавание к Антильским островам, среди которых самый большой – остров Куба. Край, где лежат Антильские острова, – тропический. Почти у самого экватора. О тропиках Гриша знал немало и думал о встрече с ними с таким волнением, что даже останавливалось дыхание и забывался на время дом в Турени. Но пока до тропиков было далеко, и даже не верилось, что где-то есть они на самом деле.

2

В Петербурге стало ясно, что капитану второго ранга Гарцунову теперь вовсе не до мальчишки. Он долгими часами пропадал то в Морском штабе, то в министерстве, то в каких-то канцеляриях. И сидеть бы Грише целыми днями в унылом гостиничном номере, но нашелся счастливый выход. Николай Константинович познакомил мальчика (которого называл для всех „моим неожиданным племянником“) с доктором Петром Афанасьевичем. Доктор этот (он и врач, и ученый, называвшийся длинным словом „ес-тество-испы-татель“) тоже собирался в плавание на „Артемиде“. Для каких-то научных исследований в тропическом мире. Петр Афанасьевич отнесся к будущему юному попутчику с живым вниманием и заботою.

Доктор был человек уже в годах, но бодрый и неутомимый. Этакий жизнерадостный холостяк, украшенный аккуратной лысинкой, похожими на клочки пакли бакенбардами и голубыми глазками, близко сидящими у круглого пористого носа. А перед глазками блестели маленькие продолговатые очки – вроде тех, какие Гриша видел на портрете Петра Павловича Ершова, автора „Конька-Горбунка“.

Петр Афанасьевич решительно переселил Гришу из гостиницы в свою квартиру, полную пестрых птичьих чучел и развешенных по стенам карт. В этой холостяцкой квартире командовала громкоголосая и костлявая кухарка Агриппина (доктор ее малость побаивался). Затем Петр Афанасьевич несколько раз катался с Гришей по столице, показывая то Медного всадника, то Петропавловскую крепость, то дом, в котором жил и умер после дуэли с подлым иностранцем Дантесом Пушкин. Сводил его в Кунсткамеру, где было немало всяческих редкостей и вещей из тропических стран. Была там и восковая фигура императора Петра Великого, про которую Гриша слышал давно еще, что она совсем как живой царь. Однако живою фигура ему не показалась и была даже неприятна. Сидит, таращится стеклянными глазами, топорщит усы. Сразу видно, что кукла…

Во время этих поездок доктор поведал Грише то, о чем избегал говорить командир брига. Видимо, Петр Афанасьевич сразу понял, что Гриша Булатов – человек надежный и никаких секретов никому не разболтает.

Доктор объяснил, что есть такое торговое общество – Российско-Американская компания (сокращенно называется РАК). Создана она давно, чуть не сотню лет назад, знаменитым купцом и путешественником Григорием Шелиховым. Владения Компании весьма обширны, они лежат и на Камчатке, и на островах в камчатских и американских водах, и на полуострове Аляска, и даже на западном побережье Северной Америки – есть там русская крепость под названием Росс. Богатств у Компании немало, торговый оборот весьма широк – по разным странам. Но немало и трудностей. Не секрет, что император Николай Павлович до последнего времени не очень-то жаловал РАК, и были тому серьезные причины. Среди мятежников, которые в двадцать пятом году выступили на Сенатской площади („Помнишь, мы были там вчера“) против государя и с тех пор поминаются под именем „декабристы“, оказались и люди из дирекции Компании. В том числе известный поэт Кондратий Рылеев… Какой резон был Николаю Павловичу любить этих торговцев бобровыми шкурами, не так ли? (Гриша насупленно кивнул.)

– Однако же времена меняются… Государь на то и самодержец всея Руси, чтобы думать не только про обиды, но и помышлять об интересах отечества… Ты ведь помнишь карты мира и глобус, который разглядывал вчера? – (Гриша на ходу кивнул опять; шли вдоль решетки Летнего сада.) – Обратил внимание, конечно, что две Америки – Северная и Южная – соединены тоненьким перешейком. В самом узком месте он всего-то полсотни верст. С давних времен разные ученые умы выступают с планами прорыть этот перешеек каналом, чтобы моряки могли попадать из Атлантического океана в Тихий и обратно коротким путем, а не вокруг мыса Горн, где каждый год бури губят немало кораблей…

– А мы мимо того мыса не пойдем? – не удержался Гриша. – Вы не думайте, что я боюсь, но… просто любопытно.

– Нам к Капгорну пока не надобно. Наш путь в Караибское море, к острову Кубе… На этом острове, коим нынче владеет Испания, небывалые богатства сахара и табака. И вот смотри: ежели бы прорыли канал, у РАКа открылся бы совсем недалекий путь на Кубу и новые возможности торговых дел. Да и сами работы по строительству канала сулят немалые выгоды. Для таких дел создаются особые компании, которые выпускают ценные бумаги – называются „акции“. Умелые обороты с акциями могут принести владельцам новые капиталы. А значит, и государству…

Гриша кивнул очередной раз. Про акции и обороты он краем уха слышал не раз от дядички Платона Филиппыча; правда, не испытывал тогда к тем разговорам интереса…

– …А значит – будет и выгода всему государству, – продолжал доктор. – Правители Кубы наверняка тоже имеют к тем делам интерес, вот и везет им наш Николай Константинович правительственные бумаги. А с другой стороны, должен туда добраться представитель РАКа. Сперва сухим путем, через Мексику. А затем – по Мексиканскому заливу…

– А нынешняя война – не помеха этому предприятию? – со взрослой солидностью спросил Гриша.

Он знал уже, что британская королева Виктория и французский император Наполеон (племянник того, давнего Наполеона) в середине марта объявили России войну. Флот английского адмирала Непира вступил в пределы Балтики. Правда, льды в заливах не давали ему возможности сунуться ни к Риге, ни к Гельсингфорсу, не говоря уже о Кронштадте, но ведь Пасха уже близится, а за ней придет лето (Гриша мельком вспомнил Агейкино стеклышко).

– Война войною, да она не на все времена, – обстоятельно рассудил Петр Афанасьевич. – Государь и правительство помышляют и о более дальних интересах… А к тому же… как знать, возможно, в бумагах, которые везет на Кубу „Артемида“, говорится и о каких-то российских военных интересах в Антильских водах. – И добавил то ли шутя, то ли всерьез: – Вдруг государю пришел в голову план обзавестись русской эскадрой в Караибском море?… Но в точности про это не знает и наш капитан. У него задача простая: передать документы. Кроме того, в пути, в определенных местах и в назначенное время, он будет вскрывать пакеты с предписаниями: как поступать в разных случаях. Есть такое правило у военных моряков…

Гриша же, спрашивая про войну, думал не о государственных интересах, а о себе и о бриге. „Вот как прищучат нас где-нибудь в океане британские или французские фрегаты, будет „Артемиде“ на орехи…“ Впрочем, беспокойство царапалось не сильно – слишком уж ненастоящей казалась опасность. Больше было в душе любопытства и этакого азарта – как при забавах в туренском логе, когда играли в разбойников…

А у Николая Константиновича Гарцунова тревоги были, конечно же, настоящие. Впрочем, сейчас, по прошествии более чем полутора веков, мы можем лишь смутно догадываться о них. Командир „Артемиды“, не зная даже в подробностях целей своего поручения, понимал его серьезность. Недаром же военное судно, несмотря на объявленную кампанию, отрывали от флота и посылали в дальние воды. Да к тому же командиру его недавно присвоили до срока звание капитана второго ранга, хотя бригами обычно командовали капитан-лейтенанты, а то и просто лейтенанты…

Не могли не тревожить его и соображения о своем воспитаннике. Пока не была объявлена война, плавание мальчика не казалось чем-то необыкновенным (изредка случались такие дела и раньше). Но теперь… Может быть, не раз Николай Константинович размышлял: не отправить ли мальчика обратно, найдя для него подходящих попутчиков? Что его удержало от такого решения? Надежда, что опасность невелика и шансы встретить противника в громадном океане ничтожны? Или боязнь поранить душу мальчика разбившимися мечтами? Или… ожидание, что при благополучном исходе плавания в Морском корпусе появится юный кадет с фамилией Гарцунов? Пусть и не родной, а приемный, но все-таки – свой… У кого из флотских офицеров нет мечты продолжить среди будущих моряков свою фамилию?

Про все эти размышления мы тоже можем лишь гадать…

Как и про то: получил ли капитан второго ранга позволение у начальства взять с собой мальчика или сделал это на свой страх и лишь после отхода внес его в судовую роль? Если так, то он немалым рисковал, но… опять же, что мы можем знать о причинах его поступков?

Понятно, что и Гриша ничего этого не знал. Он жил в нервном ожидании, в смеси радости и беспокойства, которые смягчались лишь беседами с доктором. Гриша скоро привык к Петру Афанасьевичу, и тот стал ему казаться даже больше „своим“, чем Гарцунов.

Здесь, в Петербурге, догнали Гришу и Николая Константиновича письма из Турени. В них говорилось, что дома все благополучно, что весточки, отправленные Гришей с пути, получены и что все по нему скучают (Гриша неловко покряхтел, глотая комок и пряча от доктора глаза). И все расписались, даже кухарка Арина крупно нацарапала свое имя. А Лизавета-красавица приложила к листу ладошку, которую старшие девочки обвели чернильной линией…

Письмо пришло к Пасхе. А в середине пасхальной недели командир „Артемиды“, доктор и Гриша по тракту с раскисающим снегом отправились в Архангельск. Там офицеры и команда брига (люди, по словам капитана, отменно надежные) давно уже готовили судно к плаванию.

3

В Архангельске пахло отсыревшим деревом. Весь город был деревянный, не то что Петербург. Это напомнило Грише Турень.

На дорогах сверкали лужи, сугробы рыхло оседали у заборов, и зеленая (как Агейкино стеклышко) трава смело пробивалась в проталинах. Гавань, однако же, была наглухо скована белым, отражающим солнечное сияние льдом, и в этот лед там и тут вмерзли торговые суда. А среди них, у самого причала, и бриг „Артемида“.

По сравнению с другими судами „Артемида“ казалась вовсе даже не большой. Издалека глянешь – этакая игрушка с двумя мачтами. Но когда Гриша оказался на палубе – он задрал голову и уронил шапку. Понятно стало, что грот-мачта – не ниже колокольни Михаило-Архангельской церкви, которая рядом с Ляминской улицей в Турени. Да и передняя – фок-мачта – немногим меньше. Матросы перекатывали бочки и разбирали тюки, сложенные между небольших чугунных пушек (Гриша впервые так близко увидел настоящие пушки и уважительно погладил холодный металл).

Гриша еще в прошлом году прочитал книгу с мифами Древней Греции, и в названии брига для него не было загадки. Одна из богинь Эллады, Артемида-охотница… Ее фигура, вырезанная из коричневого дерева, была укреплена под бушпритом брига – небольшая, ростом с Гришу. От пояса до пяток закутанная в хитон со складками. Левой рукой она прижимала к боку лук с пучком стрел, а правой обнимала за шею прильнувшего к ней оленя. По правде говоря, богиня эта не очень понравилась Грише. „Деревяшка, вот и все“, – подумал он. Олень – и тот казался более живым… Ну да ладно! Все равно настоящая корабельная фигура!

Поселились в гостинице главного постоялого двора – большущего бревенчатого здания с хитрой резьбой (Гриша сразу вспомнил соседа Кондрата Алексеича Лукова – тот свои деревянные узоры готовил не хуже здешних мастеров). В номерах и на лестницах, как и повсюду в городе, пахло деревом.

Потянулись дни ожидания. Солнечная теплая погода сменялась неожиданными сырыми метелями. Гулять по городу было неинтересно, смотреть особо нечего. Капитан с рассвета до темноты был занят на бриге (а дни становились все длиннее, миновало равноденствие). Доктор что-то писал все время в своей комнате, хотя порой и тратил время на беседы с Гришей. Он принес мальчику откуда-то растрепанную книжку „Путешествие на бриге „Рюрик“ флота капитан-лейтенанта Отто Коцебу“, и Гриша читал часами, улегшись животом на гостиничное одеяло.

Он выяснил что „Рюрик“ и „Артемида“ – похожие суда. Только „Рюрик“ даже чуть поменьше. Длиною не достигал сотни футов, а осадкою был чуть больше сажени. Команда у него была меньше сорока человек, а на „Артемиде“ – полсотни… А вообще-то – Гриша это знал – на военных бригах полагалось по полному счету служить не менее, чем ста человекам. Больше сотни было, например, на героическом бриге „Меркурий“, который на Черном море вздумали захватить два громадных турецких корабля, да получили от русских крепкого перцу… Ну да в плаваниях, где опасности военных схваток почти нет, много народу ни к чему, только лишний расход на провиант…

А правда ли, опасности не было? Приходили известия, что Непир блокировал заливы и на подходе еще и французы. Правда, у Белого моря противника пока не наблюдали. Видимо, враг думал, что лед еще не скоро пустит его к Архангельску, а русских держит там крепче пушек…

Здесь автор повести должен сделать оговорку. Прежде всего напомнить, что это сказка. Или „почти сказка“. Правда, без драконов, принцесс, эльфов и магов, но все-таки… И на основе этой сказочности автор вправе сделать некоторые допущения. Без них невозможно объяснить, как в первые дни мая из архангельского порта смогло выйти и пересечь Белое море маленькое парусное судно. Обычно в эту пору там стоят ледяные поля. В нынешние времена с ними легко разделываются ледоколы и порт работает круглый год. А весной 1854 года… Друзья автора, опытные моряки, говорили ему, что это невозможно… Ну, разве что небывало теплая весна или какие-то отклонения в природе… В общем, то ли теплые ветры двинули льды и образовали в них разводья, то ли течение Гольфштрем (идя навстречу решению российского государя) заплеснуло к Архангельску свою струю, но появились в ледяных полях проходы. И по этим проходам, на буксире у тяжелых гребных вельботов, отодвигая великанскими своими веслами (были и такие!) подступающие льдины, бриг „Артемида“ выбрался на чистую воду, где Гольфштрем уже являл свою силу и не давал царствовать льдам…

Поставили нижние паруса, марсели и стакселя. Судно взяло ветер… А Гриша Булатов, не успев порадоваться началу плавания, свалился с непонятной хворью.