– Я не появлялся. Я там. И я здесь. Сразу… Стасик! Я пока сам не могу понять.
– Что понять?
– Много. Про тебя и про себя.
– Про меня… я могу объяснить.
– Лучше я сам прощупаю твое информативное поле. А ты – мое.
– Я не умею…
– Тогда отключайся. У тебя циклический потенциал на исходе. Накопишь энергию – снова будет контакт…
Стасик хотел спросить о чем-то еще, но поплыл, поплыл в ласковой синей тьме среди неярких огоньков. Огоньки эти вдруг превратились в маленькие желтые окна. Словно засветился в сумраке уютный вечерний город… А потом всю ночь Стасику снились хорошие сны, но он их не запомнил…
Утром Стасик проснулся с ясным и радостным осознанием, что у него есть чудо, сказка, друг. Сунул руку под подушку.
– Шарик…
– Стасик…
И в этот миг Стасика накрыл тугой удар. Чужой подушкой.
– Вильсон! Чё возишься, опять поплыл в Сиксотное море? А ну, вставай! Матросы на зарядку не опаздывают, они герои!
И снова – трах подушкой! Так, что он слетел с кровати, а шарик запрыгал по половицам.
Стасик метнулся за шариком. Но тот был прыгучий, легкий, его пнули, поддали, он заскакал от койки к койке.
– Ура! Мишка, пасуй мне! Хрын, сюда, дурак!..
– Не надо! Отдайте! Ну, пожалуйста! Это мой!
– Не ври, Матрос!.. Ребя, это он вчера в первом отряде стырил! Они ругались: Вильсон пошел искать и не принес!..
– У, жулик! Прибрал – и под подушку!
– Ребята! Ну отдайте, он мой! Я его нашел!..
– А ты поймай! Попрыгай!
– Воришка зайка серенький за мячиком скакал!..
Как им доказать? Как их убедить – гогочущих, орущих, ненавистных? Чем хуже Матросу Вильсону, тем лучше им – веселящейся, вопящей толпе… Вертлявый Степка Мальчиков скачет по койке, как бешеный клоун, поднял над головой шарик:
– Эй, Матрос – накурился папирос! Поймай!
Стасик бросился к нему. А наперерез – глупый Хрын. Стасик пнул его так удачно, что он согнулся и засипел. А Степка кинул шарик другим!
– Отдайте!
– Что тут такое? А ну, смир-р-рна!
– Валерий Николаич, это Вильсон! То есть Скицын! Мячик у первоотрядников украл, а сейчас психует!
Валерий Николаевич – курчавый, цыганистый студент Валера, вожатый первого отряда – старался быть очень строгим. Иначе с этой «кучей опилков» не совладать.
– Кто украл? Ты, Скицын?
– Они врут! Я нашел!.. Он теперь мой, потому что… – «Господи, ну как объяснить? Как упросить?» – Не надо отбирать! Я за него все на свете отдам… Только пусть он будет мой!
Валера сунул шарик в карман. При общем нехорошем молчании. Стасик ухватился за его рукав:
– Валерий Николаич, отдайте! Я…
– А ну, отцепись! Смирно!
Стасик сказал с бессильным отчаянием:
– Какие вы все… прямо как фашисты.
Вожатый – бац его по щеке!
– Сопляк! Ты их видел, фашистов?!
– Видел… вы…
Снова – бац!
– Сволочи… – шепотом сказал Стасик. Было уже все равно.
– Во дает Вильсон, – заухмылялся Хрын.
Валерий Николаевич аж зашипел:
– В щелятник паршивца! Ш-шкура…
«Щелятник» – это кладовка за столовой. Туда сажали тех, кто натворил что-нибудь ужасное: например, курил и колхозный сарай с сеном поджег, как двое из первого отряда…
– Посиди, пока начальник не приедет! А там разберемся… Не идет? Тащите!
Ох, как бился, как извивался Стасик. Никогда с ним такого раньше не было. Криком и слезами хлестали из него горе, тоска и ярость. Мама, мамочка, ну что же это со мной делают!
Его втолкнули в изрезанную яркими щелями темноту, в запах гнилых рогож и сырых опилок. Сзади за дверью тяжело брякнула железная щеколда.
«Ох, Стасик, не дай тебе Бог услышать, как за спиной задвигается тюремный засов». И вот случилось. Услышал. Железный лязг разом отрубил все – как топором. Тихо стало, слезы кончились. Солнечные щели резали глаза. И не только глаза, а всего Стасика. Будто бритвами. Он зажмурился, закружилась голова. Стасик быстро лег на какие-то тряпки. От них воняло. Стасика затошнило, он перекатился на занозистые половицы. Лег ничком, уткнулся лицом в ладони. Он понимал, что дальше в жизни его ждет только плохое.
Шарик потерян навсегда.