20 лет

20 лет
Владислав Март

Поток мыслей и воспоминаний накануне встречи одногруппников, которых давно не видел. Что было, что оказалось, какое это имеет значение. Рассказ.

Владислав Март

20 лет

***

Аркадий был старостой группы, состоявшей из дочек профессоров. Такую честь, познать долю лидера, он получил случайно или лучше сказать по рождению, по гендеру. Аркадий был парнем, единственным парнем в группе. Потому назначен был старостой ещё на самом первом общем собрании самого первого курса. Странная логика в девичьей группе сейчас, но вполне порядок вещей в девяностые. Миссия у старосты оказалась неглубокая. Подачи прогульщиков лекций не требовалось, так как все дети ходили к своим родителям за знаниями без пропусков. Писать списки получающих стипендию было не нужно, получали все, все были отличницами или близко к этому. Аркадий посещал восемь кружков, учил языки, занимался спортом и замечательно учился. Ему было на кого равняться, с кем сравнивать. За слегка завышенными оценками одногруппниц сложно поспевать. Но это был тот стимул учиться, какого не было ни у кого. Степень развития Аркадия как студента медвуза стала столь высока, что именно ему доверили прочитать клятву Гиппократа, присягу врача России, перед аудиторией выпускников. Нам, шестикурсникам, сидящим в мягких креслах, требовалось только периодически бодро кричать: «Клянусь!». И мы кричали. Не вставая. Потому что утомились цепью отмечаний окончания ВУЗа, чередой вечеринок официальных и общажных междусобойчиков. Мы утомились госаттестацией и ожиданием её результатов. Мы умучались выбором специализации. Мы сели в глубокие театральные кресла и были готовы клясться и делать что угодно лишь не нужно было куда-то идти и что-то отвечать по билету. Аркадий зачитал текст от волнения подобно рэпу, но все так устали учиться за шесть лет, что даже не пошутили над ним. «Клянусь быть достойным…» он читал так, как после него не читали никакие оксимироны. Рэп рождался с листа, лился на нас. Мы сидели в красных креслах актового зала и осознавали, что покидаем место, где стояли у каждого окна каждого коридора каждого строения на площади корпусов Медгородка. С нами выросли деревья на улице, состарились преподаватели, изменилась страна. Строились, открывались и закрывались торговые центры. На наших глазах становились популярными и уходили в небытие клубы и кафе. Мы учились так долго и так разнообразно, что даже гиппократов рэп не поразил нас. Ракамакафон, Аркадий! Раскачай трибуну! Клянись вместе с нами! Клянись лучше нас! Не все дошли до финала. И не то чтобы преподаватели мешали кому-то, придирались и гнобили. Было, но чаще человек сам решал, что пора уходить. Кто-то убыл в психушку, кто-то в тюрьму, кое-кто и на тот свет, сорвавшись с карниза по глупой браваде, имена позабылись. Мы учились так долго, что я забыл имена ушедших первыми. Из оставшихся главной звездой остался Аркадий. Он не участвовал в самодеятельности, не пил, не курил, не гулял с девушками, он, в отличие от большинства душ в красных креслах стал настоящим врачом уже на шестом курсе, досрочно, до распределений и интернатур. Немного его коробило, когда Стас мог поднять полную трёхлитровую банку своей сильной кистью, а Аркадий нет. Немного от того, что проигрывал мне в шахматы. Чуточку неловко чувствовал себя Аркадий в клубах, где в дыму разрешённых тогда сигарет и звоне разбитого стекла, мы играли во взрослых глядя на вьетнамские мультфильмы, идущие без звука с проектора на стену бара. Была такая тема. Это было ещё до того, как появился бильярд и караоке, которые он тоже не полюбил. Ему не нравилась «Рукивверх», медленные танцы и кровавая Мэри. Эти крохотные недостатки Аркадия были такими милыми, что за это любили его ещё больше. За его обидочки, за его мини несовершенства, его изюминки. Последней из которых стал гиппократов рэп с трибуны. Клянусь! Клянусь! Клянусь! Мы встали и разбрелись по общагам, к собранным чемоданам и ждущим автобусам. После клятвы мы что-то начали в своих городах, халатах и записных книжках. Я не видел как Аркадий сошёл со сцены после рэпа. После клятвы он исчез. Уехал в провинцию поднимать медицину и не связался ни разу, ни с кем. Мы все разлетелись как пудра после чиха, но он единственный не искал связи, не было его и в народившихся соцсетях. С большим трудом со Стасом мы узнали, что стал наш друг прекрасным клиницистом, женился, имел двух детей и рос по карьерной лестнице опережая нас на полпоколения. Ведущий, заведующий, зам, главный… Прошёл ещё какой-то год дежурств, компьютерных игр и Египтов. Аркадий обнаружился в интернете. Только однажды у нас вышел чат через «Одноклассников», первый за десять лет. Я порадовался за его успехи, предложил как-то чаще переписываться, встретиться, приехать к нему. Зачем-то рассказал про свою защиту, чем, показалось возбудил его конкурентный интерес. Заверил, что в городе где я работаю, где есть медунивер, плюнуть некуда, сразу попадёшь в кандидата медицинских наук. Аркадия это устроило. Но слово поддерживать связь он не сдержал. Дальше была пустота. Кто-то видел его в Смоленске, приезжал к родственникам, весёлый и большой. Кто-то читал, что он отмечен региональной премией. Но для нас, его друзей, была пустота. Потом нашлась немая страница «Вконтакте» с редкими записями странного характера. Незнакомые люди, по контексту его пациенты, писали о трагедии. Подробностей не было. Я провёл мини расследование контактировав с этими незнакомыми, сам Аркадий в чатах молчал. Спустя ещё довольно большое время, мало кто помог с информацией, через звонки в провинцию и чтение новостей мы нашли его. Аркадий стоял на крыше девятиэтажки и звонил родителям по мобильнику. Был январь, конец долгих праздников, снег и холод. На крыше, должно быть, был ещё и ветер. Он говорил в мобильный, о том, что не нужно ничего делать и всё хорошо. Говорил долго, успела приехать МЧС. Родители тоже успели приехать. Аркадий шагнул с крыши вниз и дошёл до самой земли. Лучше бы он оттуда читал нам рэп. Но он не читал. Отличник, спортсмен, семьянин, хороший врач, из тех, на ком земля стоит. А мы что, мы обсудили, порешили беречь себя и продолжили свой неспешный путь к врачебному успеху, к семье с двумя детьми. Я-то и в шахматы играл только с ним, после красного кресла в руки не брал. Клянусь.

***

Ожил один из чатов давно стоявший на беззвучном оповещении. Чат однокурсников. Единички появлялись и появлялись, в чат вступали новые незнакомые номера телефонов. В прошлом пандемийном году я не отметил никак 25-летие окончания школы. Про 20-летие окончания ВУЗа меня известили сообщения молчавшего чата. Дошло до персонального обзвона и резюме – встрече быть. Ориентировочная дата, большое число желающих, координатор, всё как у взрослых. Когда среди острожных приветствий появился бюджет и детали фотосессии, участники поверили в план окончательно. Это лето, как казалось тогда после завершающей четвертой волны коронавируса, соберёт выпускников смоленского медуниверситета, и это надёжно, это железобетонно. Авто и поезда из Калуги, Орла, Брянска, Калининграда, Москвы готовились. Сидячие места обрабатывались антисептиком, на лежачих взбивали матрасы. Встрече быть. Это будет моя первая встреча с сокурсниками за двадцать лет. Отчего так вышло? Пятилетие по стародавней традиции, заведённой не нами – не отмечали. Негоже юнцам собираться у стен альмаматери. Ошибка это. Согласен, ибо приходил на первый же год после выпуска школы и видел, что это такое. Слишком мало времени прошло и необычайно много дури помещалось у всех в головах. Встречаться так рано не стоит. Большое видится на расстоянии. Даже если потерял друга или чешется тебе рассказать о своих успехах, терпи, жди в засаде. Друг найдётся, если захочет. Успех подрастёт. Время, такая бодяга, которой надо настояться, опустить на дно осадок. На десятилетие я не пошёл сознательно. Работал тогда в хирургии, в Смоленске, более того, в одном этаже от организатора встречи, но не пришёл. Вызвал этим негодование коллег-одногруппников, непонимание. Мне отчего-то совершенно не хотелось их видеть. Не хотелось знать про их детей, работу, не интересно было кто оставил медицину, кто вернулся. Я не отошёл за десять лет от того, что как я сам решил «неоптимально» потратил время учёбы. Я мог больше, я заслуживал большего, видел перспективы, но не реализовал что-то очень важное тогда, на отсечке десяти лет. Хотя десять лет, это же почти в два раза дольше самой нашей учёбы. Некоторые однокурсники были со мной не с начала, я знал их два-три года, а тут прошло десять. Нет, не пошёл. И хоть был я тогда уже всамделишным хирургом, кандидатом наук, женатым и отцом, с недвижимостью и спортивными достижениями, без в/п, чего не было у большей части бывших студентов, сохранялась во мне какая-то ущербность. Я не пошёл на встречу из-за себя. Что-то говорило мне, что они там все весёлые и славные, а я собой недоволен. Было что показать и рассказать, да точно было больше, чем у многих, но не было у меня гармонии с самим собой. Как будто прятал я какую-то свою ошибку, как будто стыдно мне было, что я не такой как они. И водку не пью, и хочу большего, и не желаю про семью и работу говорить. И сегодня мало мне слов чтобы объяснить почему я не пошёл. Помню, что нашёл ещё таких же отказников. Немало их было. Даже в самом Смоленске несколько человек не пришли, которым и ехать издалека не нужно. У всех читалось что-то несказанное, истинная причина не лежала на поверхности. Как будто мы все знали почему мы не идём, но знание это было глубокой тайной, травмой детства с которой мы не справились. Перестал спрашивать. Сам ответить не мог. Мы не пошли и провели ту субботу каким-то самым примитивным способом, вместо праздника и рассматривания бывших приятелей. Можно было нечаянно пройти мимо, деньги не сдавать, позвонить кому-то одному. Нет. Рассмотрел фотографии с той встречи только через несколько лет. Увидел сразу в почте. Получил сразу. Рассмотрел через несколько лет. Только ещё через зимы и вёсны стало отпускать. Появились проблески уравновешенной жизни, гармонии с собой. Стало всё равно кто и чего достиг. И не в этом совсем оказалось дело. А в чём сам не знал. Набор фотографий казался не моим курсом. Я отрезался, откусился, отвалился от толпы, не испытывая сожалений. Не хотел смотреть на все эти лица, к слову не изменившиеся за десять лет.

***

Вова обладал немалым влиянием на друзей. Чем иначе объяснить то, что они ночью вынесли кровати из общежития и спрятали пружинные прямоугольники за котельной. Не отрезая как бы мост назад, но всё же вынесли довольно далеко. По пути столкнулись с ночными разносчиками дверей. Парни привычно тащили на себе двери снятые с подъездов на ближайшей улице. Кровати в общаге были ужасными, никакой матрас не компенсировал глубокую дыру в центре сетки. Просиженность до самого пола. Из-за чего невозможно было ни сидеть, ни лежать. О сне речи не шло. Кроме того, кровати были узки для народившихся качков-медиков, для их подруг и для раскладывания анатомических атласов формата А3. Ночной необходимостью стало воровство плоских полотен двери откуда-нибудь из подъезда поблизости. Дверь клали на опоры кровати и вот, она уже не звенела железом, а становилась по-спартански прямой и несгибаемой. Мягкая всякая ткань поверх и ты уже обладатель широкого ортопедического лежбища, ждущего тебя после пар. Двери приличных подъездов заканчивались. Было видно, что ночные носители устали, отдыхали на каждом этаже, тащили издалека. Вова пропустил их, обогнул своими друзьями и кроватями. Никто никому не удивился. Вова успел ещё раз нагнать и обогнуть несущих двери, когда шёл назад в комнату от котельной. Те правда запыхались, должно быть дверей вокруг общаги не осталось, искали новый Клондайк. Неработающий лифт мешал разворачиваться на крохотных площадках лестниц. Восьмой этаж, не шутка. В пустой комнате на троих, Вова, посылая подальше всех заглядывающих в проём, вбивал в дощатый, не крашенный после постройки пол, колышки для растягивания палатки. Его друг прибивал портрет Брежнева на длинную стену, второй на ранее вбитые гвозди развешивал гитару, горн и бардовый вымпел выданный за что-то кирпичному заводу №2. Было только два часа ночи и пятница, друзья никому не мешали. Раскладывание брезента, раскидывание одеял, сортировка учебников, что-то ещё заняло время, пока не сложилось задуманное. Посреди довольно большой и пустой комнаты стояла походная палатка на четыре персоны в окружении стен с разноцветными обоями, висевшими на крючках и гвоздях знатными советскими и походными атрибутами. Окно без штор с подоконником от края до края и почти до верха было заложено книгами и журналами. Вынуть из мегастопки что-либо, учебник, например, было страшно. Казалось, что эта тонна бумаги упадёт на тебя и долетит до палатки как лавина. В общем, сейчас в октябре, доставать что-либо с подоконника не требовалось. До сессии было очень далеко. Вове не нравился только встроенный шкаф в короткой стене. Но рубашки и джинсы тоже должны где-то жить. Он снял дверцы со шкафа и успокоился. Так стало отчего-то лучше. Друзья улеглись в палатку и уснули около четырёх утра. Дверцы-створки выставили на кухню, где курил весь этаж. Их быстро положили на разбросанные кирпичи превратив в скамейки. Кто-то из курильщиков, наверняка Миша, ушёл за чайником, что звал за поворотом коридора. Юлиан в шутку закурил чай, засыпав его в сигарету вместо табака, Костя вдарил медиатором по джетроталу. Банки наполнялись окурками, взгляды, как всегда были обращены через окно на кладбище, соседствующее с общагой.