Эволюция вдвоем. Или любить нельзя помиловать

Чувство может быть выражено либо посредством сублимации в эмоцию (см. выше), либо через непрерывную, но низкоинтенсивную трансляцию своего «душевного состояния». Например, написанная на лице депрессия может быть вполне конкретным посланием «я не хочу здесь быть, оставьте меня в покое». В этом случае чувство также становится инструментом воздействия.

Как связаны эмоции и чувства? Существует мнение, что эмоции есть инструмент выражения чувств. Мне кажется, что это не совсем так, или не только так. В общем случае, чувства и эмоции могут быть не связаны вообще. Например, мы вполне можем любить кого-то в целом (это чувство) и злиться на него в конкретной ситуации (это эмоция).

Другое дело, что если какая-то эмоция снова и снова подавляется, не имеет выхода, она капля за каплей оседает внутри и формирует общее, фоновое отношение (к человеку или миру в целом). Т.е. собственно чувство. И это чувство, как накопленный заряд, может потом выходить спонтанно и без привязки к конкретной ситуации. Но порой неуместно и неадекватно. Такая связь между чувством и эмоцией вполне может существовать.

Если же эмоция не подавляется, она с большей вероятностью приводит к исполнению желания, и это уже не про чувство, а про ощущение от обладания желаемым. Но не про чувства к нему. Эти процессы (чувства и ощущения) не пересекаются в моменте. И в этом случае оказывается, что чувства и эмоции не связаны никак, это параллельные процессы.

И это не «баг», а очень даже «фича»[4 - От англ. Bug – на ИТ-жаргоне, ошибка в программе; и Feature – черта, особенность.], как говорят программисты. То есть не ошибка, а характерная особенность. Чувства и эмоции обслуживаются разными частями мозга, связь между которыми разная у разных людей.

В переводе на человеческий язык это значит, что ярко эмоциональный человек, который не сдерживает свои эмоции, не ограничивает свое влияние на окружающих и как следствие чаще получает желаемое – возможно, никаких сильных чувств не имеет вообще. Вот так внезапно. Вы с легкостью найдете массу тому подтверждений, оглянувшись по сторонам.

Например, может оказаться, особенно у людей с повышенной эмоциональностью, что тот поток, который они непрерывно изливают во внешний мир – это не выражение чувств, а наоборот, попытка их скрыть. Даже более того – попытка скрыть не чувства, а их отсутствие. Они убеждают, в первую очередь самих себя, что эмоциональный равно чувствующий. И непрерывный поток эмоций нужен именно для отвлечения от чувств или их отсутствия. Своего рода «генератор шумовых помех». (Сравните: кто много говорит, редко умеет слушать). Страх встретиться со своими глубинными травмами, неумение и нежелание впустить другого человека внутрь себя прикрывается навязчивой эмоциональностью. Соответственно, партнер в этом случае не получает приглашения разделить их внутренний мир. Равно как и внутренний мир партнера тоже никому не интересен. Наоборот, «эмоции» существуют как некий фантом, иллюзорная область, созданная специально для того, чтобы вытеснить и подменить собой внутреннюю реальность обоих партнеров, и эта подмена выдается за близость. Даже если созданная иллюзия прекрасна, ощущение ее фальшивости всё равно остается.

И наоборот, человек, привыкший сдерживать свои эмоции и отказывать себе в желаниях – неизбежно носит в себе много разных чувств. Именно потому, что не умеет проживать свои эмоции в полной мере в той ситуации, в которой они возникают, но как бы откладывает их на потом, как корова жвачку. Простите за грубое сравнение, ничего плохого про коров. Что постепенно трансформирует (а по сути – искажает) его восприятие, создает своего рода фон для всех последующих событий. Независимо от того, позитивный получился фон или негативный, это все равно искажение.

Сенсорика (сенситивность, телесность), в отличие от чувств и эмоций, имеет два легко различимых аспекта: это ощущение и движение. Мне кажется понятным даже без дополнительных разъяснений, что ощущения обеспечивают получение информации из внешней среды, а движение (действие) есть инструмент воздействия на внешнюю среду. Тем не менее, они являются аспектами целого и обрабатываются одной частью мозга.

Аналогично эмоциям, суждения рождаются как на основе ощущений – краткосрочного контакта с реальностью, так и на основе чувств – длительного контакта с реальностью. В первом случае это короткие быстрые однозначные умозаключения, предназначенные прежде всего для регуляции собственного поведения, например: «огонь обжигает». Во втором случае, суждения возникают в результате длительного наблюдения и обработки большого количества данных, предоставляемых чувствами (потому что ощущения скоротечны и быстро забываются). Этот тип суждений оперирует, скорее, вероятностями: «если сделать вот так, то результат будет вот таким, с вероятностью N%, с периодом полураспада M лет».

Аналитическая работа по пониманию реальности, вычленению причинно-следственных связей – это внутренний процесс. А суждения, возникающие в результате такой работы – это уже инструмент, с помощью которого можно влиять на других людей.

Таким образом, мы имеем четыре функциональных блока психики: чувства, эмоции, сенсорику и рассудок. Каждый из этих блоков имеет два аспекта, один из которых обеспечивает получение информации, а другой является инструментом воздействия:

– Для сенсорики (сенситивности, телесности) – это ощущение плюс движение. Здесь разница достаточно очевидна.

– Рассудок – это анализ плюс суждение. Здесь различие тоже легко заметно.

– Для эмоций разница тоньше, и не имеет хороших названий. Тем не менее, разница есть и она важна. Эта разница была описана выше.

– Для чувств разница еще тоньше, и тоже не имеет хороших названий. Она также была описана выше.

Для каждой конкретной личности, в каждом функциональном блоке обычно преобладает один из аспектов – восприятие либо влияние. Их взаимосвязь имеет строгие закономерности[5 - См. например И. Калинаускас «Игры, в которые играет МЫ»]. Мы еще вернемся к этому позже, в главе «Третье противоречие. Чувства и поступки».

Часть I. Страхи

Как рождается страх

Прежде всего, нужно определить понятия. Что такое страх? Страх бывает разный.

Сразу оговорюсь, в этой книге я не рассматриваю посттравматический синдром (ПТС). Он, безусловно, сильно влияет на жизнь и принятие решений, но в данном случае речь пойдет об условно здоровых людях, без острого травматического опыта. Итак.

Быстротечный страх, или испуг, возникает как естественная реакция на потенциально опасную, т.е. непонятную, ситуацию. (Здесь зафиксируем промежуточную точку отсчета – неопределенность и сопутствующий страх неизвестного.) При этом наряду с испугом, также возникает любопытство и интерес. Иными словами, на непонятную ситуацию наше сознание реагирует парой противоположных откликов: испуг и любопытство.

Обе эти реакции естественны, бороться с ними невозможно и не нужно. Краткосрочный испуг, изначально, не является проблемой.

Какое-то время эти реакции борются внутри нас, и в конечном итоге одна из них побеждает. Если страх побеждает чаще, формируется привычка бояться. Если чаще побеждает любопытство, возникает привычка исследовать.

В качестве синонима к слову «любопытство» можно использовать также «интерес», «исследование», «влечение». Влечение в широком смысле, как установка на сближение. Без сексуальных коннотаций. (Сексуальное влечение является важным, но частным случаем влечения общего). В отличие от страха как установки на избегание. В дальнейшем в этой книге я буду часто использовать термин «влечение» именно в этом, широком, смысле, наряду с термином «любопытство».

Сознание ребенка, обладая изначально высокой адаптивной способностью, склонно выбирать любопытство. Любопытство предполагает дальнейшее взаимодействие с объектом, которое действительно может быть опасным, а может быть и приятным в зависимости от навыка ребенка.

Если взрослый поддержит детское любопытство и поможет ребенку научиться взаимодействовать, это закрепит паттерн любопытства. Если же взрослому «некогда» и «не до того», он попытается остановить потенциально опасное взаимодействие, вербально или невербально. Т.е. подменив объективно наступающие последствия собственным психическим или физическим насилием. (Зафиксируем две промежуточные точки – страх психического или физического насилия.) Т.е., запугав или наказав ребенка. Зачастую – превентивно, еще до фактического взаимодействия, до возникновения опасности. При этом, фигура матери чаще прибегает к вербальному психическому насилию, а фигура отца – к невербальному физическому.

Постепенно у ребенка формируется привычка бояться – но не реальной опасности, а фигуры родителя, которая стоит между ним и реальным миром. Эта привычка бояться образует фоновый процесс, когда ум, прежде чем оценить реальную ситуацию, сперва оценивает родительскую реакцию на эту ситуацию. Формируется перманентный фон сознания, вечно бдящий внутренний цензор, основная функция которого – поддерживать нужный уровень внутренней тревожности и страха.

Поскольку нервная система может эффективно развиваться только в состоянии покоя (хотя направление развития задается стрессом), постоянный фон тревожности тормозит развития сознания, делая его, в конечном итоге, неполноценным. Зафиксируем этот момент, тоже.

Таким образом, именно поведение родителя определяет, куда качнется маятник, и станет ли быстротечный испуг в сочетании с любопытством хронической тревожностью, или любознательностью и смелостью.

Именно скопированный с родителей внутренний цензор оценивает потенциальную опасность ситуации прежде реального опыта взаимодействия, и оценивает достаточно произвольно. Общение ребенка с миром происходит, в большинстве случаев, через призму родителей. Превращение краткосрочного испуга в хроническую тревожность – это вклад родителей. Внезапно оказывается, что страх как фоновый процесс сознания, или хроническая тревожность,существует только в области человеческих коммуникаций, если точнее – в области коммуникаций родитель-ребенок. Тревожность лежит в основе отношений родитель-ребенок; нигде за пределами этих отношений ее не существует. Фактически, хронический страх и тревожность – это отражение страха перед фигурами матери и отца.

Отец и мать обладают разными навыками и системами ценностей, а значит, общение ребенка с ними строится по-разному. В разных типах общения страхи немного различаются, например, страх брошенности и физического насилия чаще рождается в отношениях с отцом, а страх отвержения и вербального насилия – в отношениях с матерью. Но общая закономерность остается.

Кроме того, поскольку мать обычно проводит с ребенком больше времени, чем отец, именно образ матери соответствует страху как фоновому состоянию: тревожность будто «размазана тонким слоем», и редко достигает пиковых значений. Соответственно, реакция на такую тревожность также предполагается «размазанной», не резкой.

С другой стороны, отец обычно проводит с ребенком меньше времени, и склонен упаковывать свою «заботу» более плотно, оформляя ее в короткие вспышки ярости или гнева. Реакция на такие вспышки также предполагается острой, скоротечной.

Сознание матери соответствует скорее коллективному мышлению и системе взаимодействий «я-идея» и «я-они»; сознание отца соответствует персональному мышлению и системе отношений «я-ты» и «я-он (а)». И в основе обоих типов мышления тревожность (фоновый страх) оказывается прошита как базовая особенность.

При этом, сплошь и рядом, мы пытаемся компенсировать персональные страхи социальным взаимодействием, а социальные страхи – взаимодействием персональным. Это само по себе создает путаницу. Но и без такой путаницы, никакая компенсация страха не устраняет его причину. Сравните: искать у мамы защиты от папы, и наоборот. Хотя и мама, и папа – части одного целого, вносящие равный вклад в сознание ребенка, и такое искание превращается в бегство от самого себя.

По мере взросления ребенка, фигуры отца и матери формируют генеральные механизмы общения. Роль матери формирует механизм общения с коллективом, роль отца – механизм общения один-на-один.[6 - Подробнее см. в моей книге «Решение родительского конфликта».]

Здесь нас подстерегает ловушка: в поисках спасения от агрессивного отца мы стремимся раствориться в толпе, но отношения с толпой основаны на материнской тревожности по определению. Аналогично, в поисках спасения от психически подавляющей матери, мы пытаемся уйти в личные отношения и раствориться в партнере. Но и здесь, спрятаться не удается – мы встречаем точно такой же фоновых страх,основанный уже на отцовской тревожности.

Кроме того, мы неизбежно приносим с собой тот тип общения, к которому привыкли и которому обучены. Если мы ищем в слиянии с одним партнером спасения от материнского «коллективного» страха, мы с большой вероятностью будем общаться с одним партнером как с коллективом, просто по привычке. И наоборот, убегая в толпу от персонального отцовского страха, мы начинаем общаться с коллективным так, будто это один человек. И то и другое, неизбежно рождает непонимание и конфликты.

В каждую новую ситуацию, мы сами приносим те страхи, от которых хотим убежать. В аду нет огня – каждый приходит со своим.

Удивительно, как от «страха смерти» мы бежим в слияние, растворение, по сути – небытие. Действительно, если нет субъекта, то страхи как бы не мои, их легче переносить. Но страх смерти по определению свойственен только тому, кто жив. Такой вот парадокс. Так может, это не страх смерти и небытия, но страх жизни и бытия?

Нервная система будто балансирует в неопределенности, будучи не в силах решить, куда ей двигаться дальше – вперед в индивидуальную жизнь в отделенности, или назад в индивидуальную смерть слияния.

Получается, что фоновый страх как состояние ума – суть нейрологическое эхо незавершенной сепарации, свойство несформированного мозга, который не может решить, быть ему или не быть, и в чем собственно разница.[7 - В значительной мере такая неопределенность закладывается, если ребенка после рождения не отдают сразу матери, а изолируют на несколько дней, как это принято у нас в роддомах вот уже несколько поколений. Но это еще не страх, а лишь затяжная неопределенность, которая делает сознание уязвимым к последующему внушению.]

Значит, единственный способ преодолеть страх как состояние ума – завершить формирование индивидуального сознания, сделать состояние «я есть отдельно» устойчивым по энергии, осознать и принять свое одиночество.

С другой стороны, за пределами межчеловеческих коммуникаций страха гораздо меньше. Может быть краткосрочный испуг, но не перманентный страх как движущий мотив. Действительно, если убрать из сознания фигуры отца и матери, – то кого бояться? Посмотрите на маленьких детей. Разве они боятся реальности? Скорее наоборот, они бесстрашно ее изучают. А вот мама и папа, в стремлении оградить ребенка от реальности, запугивают его и внушают страх и привычку бояться. Попутно, незаметно подменяя в сознании ребенка фактическую реальность своими грозными фигурами. Но если убрать эти фигуры – что остается?

Упражнение 1: найдите в себе фигуры матери и отца и попробуйте их убрать.

Займите удобное положение. Убедитесь, что все ваше тело расслаблено. Убедитесь, что ваше лицо расслаблено. Убедитесь, что ваши глаза, лоб, скулы и язык также расслаблены. Заметьте свое дыхание. Какое-то время просто наблюдайте свое дыхание, не пытаясь вмешиваться в него.

Просканируйте внутреннее пространство своего тела и найдите ту его часть, которая ассоциируется со словом «мать». Позвольте области вашего тела, которая соответствует «матери», обрести конкретную форму, размер, очертания. Попробуйте удалить из себя этот образ. Поучается? Что вы при этом чувствуете?

Теперь, просканируйте внутреннее пространство своего тела и найдите ту его часть, которая ассоциируется со словом «отец». Позвольте области вашего тела, которая соответствует «отцу», обрести конкретную форму, размер, очертания. Попробуйте удалить из себя этот образ. Получается? Что вы при этом чувствуете?

Позвольте своим глазам плавно открыться.