Никита мог бы сбить его с ног одним ударом, но гнев и обида уже отступили, а ударить беззащитного человека, вся вина которого заключалась в желании поймать нарушителя порядка, он не смог. Взмахнул посохом, в надежде, что кто-то из ротозеев отпрянет.
– Стой! – послышалось позади.
– Сдавайся, тать!
Первый голос грубый, словно охрипший от беспрестанного крика. Второй – юношеский, звонкий.
– Держи! Держи вора! – уже надсаживался кто-то в задних рядах. Какие слухи начнут гулять по Москве завтра, и думать не хотелось.
Очень хотелось, чтобы Нютку не задавили в толпе. И чтобы не пришлось никого убивать.
Может, лучше сдаться? Повинную голову, как говорится, меч не сечет.
Развернувшись, парень увидел еще двоих всадников, подъезжавших с боков. Явно намеревались зажать наглеца «в клещи». Один – мальчишка, не старше самого Никиты, но горя и беды не нюхавший, а потому сохранивший детское восторженное выражение на лице. Второй – седобородый. Черные глаза пронзительно сверкали из-под мохнатых бровей. На щеке – шрам. Не такой причудливый, как у Горазда. Просто белесая полоска, выделяющаяся на загорелой коже.
Юноша замахнулся копьем.
К его чести, он попытался достать Никиту тупым концом оскепища[33 - Оскепище – копейное древко.]. Очевидно, несмотря на все случившееся, не воспринимал посох как оружие, а потому не хотел бить острием безоружного.
Двигался он медленно.
Нет, может, чтобы мастерового или купца с дороги прогнать, этого удара хватило бы. Но не обученного бойца, которого день и ночь гонял наставник, не знающий, что такое снисхождение к детским жалобам на потянутые связки и боль в натруженных мышцах.
Никита отвел древко копья полукруговым движением посоха.
Краем глаза заметил, что седобородый не собирается его атаковать, а, опершись кулаком о переднюю луку, с интересом наблюдает за их забавой.
– Ах, вот ты как! – покраснел и обиженно надул губы юноша. Перехватил копье для удара острием. Сверху вниз. Так бьют скорее охотники, чем воины.
Опять слишком медленно.
Пока он замахивался, Никита успел шагнуть вперед и ткнуть посохом в лицо противнику. Конечно, он не собирался убивать или калечить мальца (почему-то предполагаемый ровесник казался ему совсем зеленым, «сопливым», как говорится), а потому задержал удар, способный без труда сломать кость, в полувершке от переносицы всадника.
Этого хватило.
Испугавшись стремительно летящей ему в лицо деревяшки, юнец отшатнулся, безалаберно взмахнул руками и полетел через круп.
Только подошвы сапог мелькнули. Чистые – в грязь еще не становился.
В толпе захохотали. Не смогли горожане сдержаться…
– Ну, держись, грязный смерд!
Оказывается, первый сбитый с коня противник уже поднялся на ноги и теперь приближается, держа двумя руками меч. Клинок зло мерцал. Будто волк зубы показывает. Боярин кривился и пытался отереть щеку о богатый плащ. Но он забыл, что плащ окунулся в липкую жижу вместе с хозяином, а потому лишь размазывал грязь по лицу.
«Кто ж из нас грязный?» – невольно подумалось Никите.
– По спине бьешь, да? Обманом норовишь? – Поверженный в грязь удалец изо всех сил пытался разжечь в себе обиду и праведный гнев.
– Я первым не бил, – твердо отвечал парень.
– Да кто ты таков есть? Как смеешь дорогу боярину заступать?
Острый кончик клинка двигался вправо-влево. Похоже, этот дружинник не дурак подраться.
– Бабка твоя с медведем снюхалась, слышь, лапотник! – встал рядом с боярином юнец с копьем.
– Назад, Мишка! – тут же загремел с коня седой. Он не только не обнажал оружия, а даже пальцем к рукоятке шестопера не притронулся. Зато смотрел с неподдельным любопытством, примечая каждое движение.
«Наверное, он наставник молодого боярина! – догадался Никита. – Учит его драться, как дядька Горазд меня. Потому и не спешит в бой ввязываться. Хочет посмотреть, на что ученик способен. А малец – стремянный, не больше того…»
Мишка обиженно засопел, но не посмел ослушаться. Отступил.
– Пять кун на Емелю Олексича! – послышался задорный голос в толпе.
– Хитер-бобер! – ответил густой бас. – Наверняка хочешь? Ясное дело, палка супротив меча не катит!
«Ну, я вам покажу – не катит!»
– Ниче! – встрял третий любитель биться об заклад. – Палкой он тоже могёт!
– Точно! – продолжал сварливый женский голос. – Вдоль хребтины боярина приголубил-то… Шустрый!
– Пустое мелешь! Не можно с палкой мечника победить! – это басистый.
– Принимаю! Пять кун на вьюношу! – крякнул еще кто-то. – Пущай он уделает Емелю-то!
– Дырка не круглая!
– А вот и поглядим!
«Поглядите, поглядите…»
Никита закрутил посох над головой.
Восторженный шепоток прошелестел по толпе.
«Ну да… Такого поди ни разу не видели».
Будто крылья стрекозы раскрылись под сумеречным осенним небом.
Мерцающий круг, в котором и не различишь, где один конец палки, где второй.
Боярин замедлил шаг, вытер правую ладонь о богато вышитую ферязь[34 - Ферязь – старинная русская мужская и женская распашная одежда. Неширокая, без воротника, длиной до лодыжек, застегивалась посредине груди на пуговицы с накладными петлями.].
«Волнуется, – отметил Никита. – Значит, не так уж и уверен в своих силах».
Парень перебросил посох из правой руки в левую, но не так, как могло бы прийти в голову обычному человеку, а за спиной и застыл на одной ноге, устремив кончик деревянной палки в лицо Емельяну Олексичу.