Судьбы местного значения

– Так и было, – признал тот.

– Ладно… – ротный посмотрел на ранец и мешок. Отстегнул клапан вещмешка…

– Я не советую ничего внутри трогать, – сказал Горохов.

Старлей глянул раздраженно на Михаила.

– Мина там, – пояснил сержант.

Позади охнул старшина, а лейтенант со старлеем отшатнулись от стола.

– Не бойтесь, если не вынимать, то не рванет.

– Комаров, саперов кликни-ка.

– Не стоит, товарищ старший лейтенант, – возразил Горохов. – Там документы важные. Особо важные. Поэтому заминировано. Документы эти могу только сотруднику НКВД передать или командиру полка.

– Брешешь, поди? – недоверчиво сказал старлей.

– Незачем мне врать, – пожал плечами Горохов.

– Ладно, не будем пока трогать мешок. А ранец тоже с миной?

– Нет, – отрицательно покачал головой Семен. – Можно открыть…

Осторожно отодвинув от мешка ранец и открыв его, командиры заглянули внутрь и принялись выкладывать на стол – четыре перемазанных кровью зольдбуха, две стопки перевязанных бечевой немецких удостоверений, початая пачка галет, банка сардин, пакет из плотной бумаги с красной этикеткой…

Быстро просмотрев зольдбухи, старлей повертел в руках консерву, затем взял пакет. Из него вдруг вывалился прямоугольник в фольге.

– Зот-тер… – прочитал по слогам надпись лейтенант, – пан-зер-счо-ко-ладе.

– Шоколад, что ли? – почему-то обрадовался старлей и зашуршал оберткой. – Ну-ка…

– Не стоит, товарищ старший лейтенант, – сказал Бесхребетный. – Нельзя его есть!

Старлей немногим до рта батончик не донес. Так и замер с раскрытым ртом.

– Там дрянь какая-то намешана. На время придает сил и бодрости. Долго спать не хочется. Но дуреют с него. Звереют даже.

– Вот тут ты точно врешь! – уверенно сказал старлей, но батончик положил на стол. – Это с шоколада-то дуреют?

– Не вру. Это не простой шоколад, откуда знаю – скажу только сотруднику госбезопасности. А то, что дуреют… на себе испытал…

Где-то заголосил петух. За дверью громко всхрапнули. Горохов повернул голову, Семен тоже приподнялся. Никто на петушиный ор кроме караульного за дверью не откликнулся, видать остальные петухи в округе на суп пошли. От мыслей о еде забурчало в животе…

Покормили их один раз, после обеда. Ржаная черствоватая краюха и подгорелая «шрапнель»[7 - Шрапнель – шутливое название перловой каши.] была проглочена мигом и показалась самым вкусным блюдом на свете. Правда, запить принесли колодезной воды, и то хлеб. Вечером кормить не стали, только оправиться вывели раз, посоветовав терпеть до утра. Мол, нечего на них время и продукты тратить. Вот приедет особист и кранты вам. Он строгий и резкий. Приставит к стенке…

Причина такого отношения была проста – сутки назад на батальон вышли четверо. Нейтралку миновали тихо, без стрельбы. Встретившим их бойцам сказали, что по тылам долго бродили. Приняли их с пониманием. Покормили. Тут особист приехал. Расспросил, проверил документы и вдруг приказал всех арестовать. А потом пояснил – документы-то липовые. Гимнастерки слишком чистые для долгого шатания по лесам, и рожи откормленными выглядят. После чего устроил головомойку всем, за потерю бдительности. Так настропалил…

У Семена и Михаила иначе. Лица худые, уставшие. Документы… в порядке документы. Не зря лейтенант скрепки ногтем тер. Ржавые они. А у немцев блестят, хоть все зольдбухи перебери – все не ржавеют. Галифе и гимнастерки у обоих только на честном слове держатся и на въевшейся грязи. Того гляди расползутся. Зато сапоги, ножи, да не один, а сразу по паре на брата, карабин, пистолет немецкие. Консерва, галеты и шоколад специальный…

Шпион? Конечно шпион. Только так шпионы и выглядят!

Идиоты!

Мысли переключились на особиста. Станет ли слушать? Ротный точно им не поверил, но инициативничать не рискнул. Распорядился окруженцев запереть и вестового в штаб отправил.

После обеда кто-то из начальства появился – слышались четкие доклады. Горохова с Бесхребетным никуда выводить не стали, сквозь худую крышу рассматривали…

– О чем думаешь, Сема?

– О том, что приедет особист и слушать нас не станет. Приставят нас к стенке поутру-то.

– Не приставят. Есть кое-что, и слово заветное знаю.

Заветное слово и у Семена имелось, и все, а у Михаила тетрадка особой важности. Недаром гранатой заминирована. Эх…

– Не вздыхай, все путем будет, замолвлю словечко.

Семен лишь улыбнулся.

– Идрит твою! – Горохов поднялся, морщась на боль, потрогал щеку, где темнел смачный фингал. – Как же хочется нажраться!

– В смысле напиться?

– Не, именно нажраться – мяса хочу и хлеба свежего. Консервы эти в печенках сидят уже, чтоб немцам всю жизнь их жрать! Хотя мясо под водочку тоже мысль хорошая. Кстати, – прервался Михаил, – ты мне про шоколад ничего не сказал. Что там за хрень намешана?

– Извини, друг, тут как с тетрадью твоей. Пусть особист решает – важно, али нет.

– И правильно, – согласился Горохов.

– В баньке бы пропариться, – посетовал Семен. – Коростой уж покрылся, вот-вот отваливаться сама начнет.

– Да-а-а, в баньку не помешало бы сходить, да пивка после вволю напиться!

– Где ты тут пиво-то найдешь?

– Неважно, литру сразу бы выдул!

– Обдуешься с литра-то.

– А может, и нет, – и Горохов вдруг тихо засмеялся. На вопросительный взгляд Семена, пояснил: – Да случай с пивом смешной вспомнил.

– Рассказывай, раз вспомнил, – и Семен откинулся на стену, заложив руки за голову.

– До войны наш батальон в самом Новоград-Волынском дислоцировался, – начал рассказывать Михаил. – Так в субботу мы в увольнительной были и к вечеру в пивную заглянули. А там… – Горохов мечтательно зажмурился, – аж два сорта, «Жигулевское» и «Ленинградское»!

– Врешь, поди, – не поверил Семен, – я часто в Тагиле в пивную захаживал по случаю, так всегда только «Жигулевское» было. А в артель и вовсе привозили простой сорт – пиво.