Мимикрия пустоте

Мимикрия пустоте
Владислав Ярославович Ардалин

В забытый богом и властями окружной город N прибывает гастролирующий цирк, выступление которого должно стать финальным аккордом летней ярмарки и торжественным прощанием с августовскою порой. По прихоти фортуны долгожданное представление выпадает на день рождения смышленого местного парнишки Жени Орлова – быть может, это и не случайное совпадение, а некий знак? Во всяком случае, неожиданное знакомство мальчика с прославленным клоуном Мосье Жоржем Августом может изменить жизнь и судьбу обоих…

Владислав Ардалин

Мимикрия пустоте

К тому же людям присуще обманываться, особенно когда они чего-то сильно желают, так что в заблуждении или самообмане они не сообразуют своих начинаний со временем и плохо кончают.

Никколо Макиавелли. Государь

У всякого человека должно быть то, что он мог бы любить, во что он мог бы верить, что осмысливало бы его жизнь.

Андреев Леонид Николаевич

Ничто не превращает человека в монстра быстрее, чем потребность быть любимым.

Чак Паланик. Ссудный день

I

Дорогой редакции

литературно-политического столпа Российской Империи.

Ваше Благородие

Вукол Михайлович и Виктор Александрович!

Простите, Вукол Михайлович и Виктор Александрович, что утруждаю Вас чтением сего письма, которое появилось по причине наличия свободного времени и должной для рассказа истории. Прошу также простить за ненадлежащее умение писать подобного рода обращения, так как у покорного читателя Вашего в моем лице нет никакой возможности ознакомиться с чрезмерно популярными сегодня письмовниками.

Спешу сообщить, что меня часто спрашивают о старых событиях нашего славного города, поднявших ужасные толки в тот период по всей губернии. Тогда ни один из существующих журналов, в том числе и достопочтенная редакция Ваших Благородий не посчитали нужным рассказать о произошедшем. В совершенном почтении я допускаю возможность, что Вы не имели шанса знать местечковых интриг или были озабочены занятиями куда более многосложными.

Взяв на себя смелость и посчитав, что сведения о событиях тех непременно необходимы каждому честному лицу, а их незаурядная значимость способна с лихвой подстегнуть дополнительный интерес к и без того ведущему изданию, Ваш скромный читатель решил написать, как оно обстояло на самом деле. Смею курьезно – во избежание проволочек с завистливыми кровопийцами – ремаркировать о полном разрешении и добровольном согласии на дальнейшее Вами пользование изложенного.

Поражающие тонкую материю события, о которых пойдет речь, соткали полотно истории, чей посыл, при должной сноровке, можно легко уложить своим началом и концом в одно предложение. Однако наблюдая за пролетающей мимолетом нашей с Вами жизнью и, словно приливы с отливами, уходящими и приходящими переменами – безошибочно ясно понимаешь неверность такого подхода к повествованию, будь оно письменным или устным. И причины того могут незаметно ускользнуть от неопытного глаза, умеющего смотреть, но не видеть.

Прожив неприличное для нашего бедного города количество лет – целых пять десятков – я невольно наблюдал, как разношерстные приезжие делятся своими историями, а местные завороженно им внимают, словно пришедшие из восточных сказок загипнотизированные гремучие змеи. Многие из них изъявляли желание выслушивать с интересом даже те повествования о приключениях, в которых любой здоровый ребеночек распознал бы откровенную ложь.

Здесь я с глубоким благоговением прошу прощенья, ибо не оставляет моя фундаментальная идея ничего другого, кроме как ненадолго опуститься в стиле и с твердой уверенностью передать Вам, что есть и второй тип рассказчиков. Те, кто без лишних красок и книжных словесов, сообщают единственно мысль, звучащую обычно как: «Васька помер». Такие новости нашим насытившимся обыденностью народом никогда с интересом не воспринимались. Тем удивительней – должен отметить я – что именно местные чаще прибегают к лапидарности.

Ее выгодное отличие от ветвистого типа невелико и кроется, разве что, в краткосрочных последствиях. Ибо пусть из вас – здесь и далее я обращаюсь не к Вам лично, а подразумеваю строго общий образ – пусть из вас выйдет самый хитрый выдумщик иль завораживающий дыхание рассказчик, насыщенная история неуклонно оставляет осадок слишком тяжелый, и ограниченная сила слушателей всенепременно уйдет на его процеживание. Подобный процесс лишает публику самобытной отрады услышанное обсуждать и анализировать.

С другой стороны моей своевольно разведенной полемики, второй тип повествования предоставляет слушателю уже заваренный и готовый к эстетичному распитию чай.Иными словами, сообщив только, что Васька помер, и не более, вы совершите акт, схожий с монологом в староанглийском театре, когда на сцену выходил разодетый человек, гордо сообщал, что он король и что теперь он пребывает в состоянии войны со своим соседом. Остальное любезно оставалось предоставлялось домыслитьувлеченному зрителю, но ведь не останусь я в дураках, если скажу, что жизнь не театр!

Здесь я снова вынужден пасть в манере изъяснения – за что сердечно извиняюсь – и сделать акцент уже на долгосрочных последствиях данного повествования. Оставляя слушателю пространство для размышлений чувственных и рациональных, вы также вручаете ему в наследство непаханое поле для разноречивых слухов. Да будь убережен всякий от них, ибо затмевают слухи все положительное и не остается честному, но краткому в своих выраженьях человеку ничего, кроме как начать писать завещание ореховыми чернилами.

Поэтому, если вы хотите, чтобы вашу историю не извращали всякие подлецы и мерзавцы, и со временем она не превратилась в то, что Васька кого-то убил – рассказываете, все же, максимально полно. Не стесняйтесь добавлять краски, главное убедитесь, что не оставили в своей истории излишнего простора для маневров изувеченной фантазии. Только тогда вам удастся вызвать настоящий отклик у слушателей и бережно донести до умов желаемое, ведь эмоции и умственные силы их уйдут не на вольные трактовки услышанного, а на переживания уверованного. Такова суть обретения бенефиций.

И пока Ваш покорнейший читатель ожидает в тамбуре свою любимую женушку Марию Антоновну, чтобы отправиться на похороны Васьки – собаки нашей, недавно почившей после десяти лет преспокойной жизни, – прилагаю к данному прозрачному в своих намереньях письму удивительную историю, которая произошла семь лет назад до всей этой – не побоюсь сказать – бессмысленной и заведомо пораженческой кутерьмы с Японией.

История моя может представиться Вам, как позволено было выразиться выше, интересной по ряду причин: политических и социальных. И хотя в этот, неоспоримо тяжелый для русского человека, час Вам полагается быть до нее безразличным, так как наверняка Вы справляетесь с движением прогрессивным, я все равно имею легкий налет наглости отослать вымученную рукопись в надежде на дальнейшее Ваше с ней ознакомление. Уверяю Вас – прочтите! и Вы воспримите сию историю как срез Русской Империи с ее замысловатым укладом.

Долгих семь лет мне понадобилось для приведения суматошных мыслей в порядок, и пусть не пугает Вас столь большой срок, ибо года эти ушли на совершение умственных выводов, неочевидных с первого рассмотрения. Бесконечно глупо – не в оскорбление Вам – считать историю безнадежно устаревшей, особливо рассматривая тенденции изменения мира нашего, с его политическими и философскими настроениями.

Если же вы, Ваши благородия Вукол Михайлович и Виктор Александрович, решитесь опубликовать приложенную мною рукопись – что в наше время равно проверке капризной Госпожи Фортуны, – желаю, чтобы город, мною описываемый, остался неизвестен широкому читателю, ибо в нем он так или иначе узнает свой.

Милостиво прошу Вас также использовать следующий абзац как эпиграф:

Никогда не берите в качестве субъекта для подражания клоуна. Право, это неимоверно ужасная идея, последствия которой безапелляционно приведут к разочарованию. Я уверяю вас в этом, как человек, наблюдавший за внутренним разложением представителя данной неблагодарной профессии, который не только потянул на дно свою жизнь, но и способствовал падению созданий, однажды ему доверившихся. Впрочем, судить надобно по наступлении вечного покоя, ибо до тех пор велено нам до семижды семидесяти раз прощать всякого впадающего в грехи.

Примите уверение в совершенном почтении

и искренней преданности, с коими имею честь быть.

С уважением и верой в светлое русское будущее,

Морозов Сергей Дмитриевич.

23-го мая 04

II

В окружном нашем городе N, забытом не то что эфемерным богом, но и настоящими властями, крупнейшим радостным событием на протяжении последних трех лет, сразу же после череды сорняком укоренившихся праздников в виде Масленицы, Нового года, Рождества, Пасхи, Татьяниного дня, коронации, юбилеев, словом, после вереницы плодов союза религиозности, язычества, мракобесия и государственности – крупнейшим событием, повторюсь, являлась летняя ярмарка.

Год, о котором здесь и далее скромно пойдет речь, не стал редким исключением. Его единственным отличием от предыдущих трех представился гастролирующий цирк, удачно назначенный стать закрывающим событием ярмарки и торжественным прощанием с августовскою порой.

Думается, любой внимательный читатель без лишней с моей стороны помощи, легко и играючи сделает из вышесказанного вывод, что шанс насладиться пьянящей атмосферой крупнейшего события выпадал городу N неизменно на последние недели лета, вынуждая детишек умоляющими мордашками упрашивать родителей потратить изволившие заваляться без дела рубли. Купцы впадали в изнуряющие мигрени, страшно коверкающие их лица в наиграно доброжелательные гримасы, способные продать абсолютно любой товар. А взрослые: родители, дедушки и бабушки, вмиг оказавшиеся против своей воли между внуками и детьми, торговцами и собственными возможностями – занимали боевую позу и стоически держали натиск в неравной борьбе, стараясь не оставить в чужих руках последнюю честно заработанную копейку.

Совру ли! если в этих строках наш славный город в своем ярмарочном угаре будет сравним с любвеобильным Парижем или светлейшей Венецией, где в воздухе царит интимное предвкушение нового, а мирские заботы становятся ржавым ведром с водой, поставленным рядом с океанскими пучинами. Мужчины превращаются в трубадуров, посвящая свою волнующую сердца поэзию прекрасной даме – бутылке с иноземным гостем; женщины делаются des grandes duchesses, нежные les еpaules которых готовы примерить лучшие меха, а утонченные les cous покрыться блестящими украшениями; дети облачаются доспехи храбрых первооткрывателей неизведанного мира развлечений.

Но не стоит обманываться, дорогой читатель, и думать о столичной зажиточности заброшенного в недра отечества окружного города. Достаточно будет сказать, что наш, вечно переносящий тяжелые испытания, словно осел пожитки бедного путешественника, народ не далее, как пять лет назад серьезно страдал от сурового голода.

Помощь пришла от местного губернатора в виде поддерживающего письма председателю земского самоуправления. В нем чрезмерно сопереживающий губернатор выразил крайнюю обеспокоенность происходящей ситуацией, с горечью сообщил о невозможности помочь, а взамен продовольствия сопроводил конец письма известной – по его словам – истиной, которая гласила, что в жизни любая трагедия всегда падает лишь блеклой тенью комедии.

Стоило только председателю зачитать на собрании спасительные строки, как город тут же изволил перестать умирать от недоедания, и всего за несколько зим, подобно Атланту, крепко встал на ноги; а ровно через год добродушно расположил между ними ярмарку. Забылось слово предел! и выбилось по камню ликованье. От августа к августу люди постепенно заполняют чашу весов нетерпения, и последней каплей становится Успенский пост в начале уходящего лета. Думаю, не стоит ронять со своих уст совсем неуместные здесь описания, и лучше позволить рациональному мышлению каждого индивидуально умозаключить о величине царящего в первые дни ярмарки ажиотажа.

Правда, ровно до осознания неприятнейшего момента определенным кругом особо возбужденных лиц, что деньги имеют неуместное свойство быстро кончаться. Тогда эстафету подхватывают другие авантюристы, незадачливо обнаруживая себя в положении обладания средствами в куда большем количестве, чем изначально предполагалось.

Итогом становится тонко настроенный механизм приобретений и утрат – вечный, словно путеводная звезда, неугасающий спутник нашей ярмарки. Если изволите, она ничем разительно не отличается от других, разве что находится в размерах несколько меньших, чем ныне существующие Нижегородская или Ирбитская.

Как известно, данное событие приходится особенно выгодным всякому купцу, будь то торговец тканью, кожей, мехами, чаем, медом, воском, хмелем, книгами, украшениями, пряностями – богатых лесов нашей губернии не хватит на количество бумаги, необходимой для письменного запечатления всевозможных дельцов. Однако ярмарка не только ежегодный способ удачно поторговать, но и возможность встретиться со старыми знакомыми, терпеливо выслушать новости из других губерний, поделиться интересными историями, пустить коварные слухи, и в целом, наесться до отвала и напиться до упаду так, чтобы целый календарный год – ровно до следующей ярмарки – пришлось бы горько жалеть.

Ребятишки же этою порой, находясь в обычном подчинении родителям – иногда необоснованно суровом – во многом изменялись характером, а, следовательно, и поступками. Отъявленнейшие из любопытных превращались в нарушителей порядка, обрекая себя на частые пропуски важных действ, будь то помощь семье, учеба, или – если ребенок был постарше – работа. Скромнейшие из смиренных становились судебными следователями, ежедневно выспрашивая у родителей тоскливыми вечерами частичку информации о заоконном торжестве жизни. А ужаснейшие из непорядочных примеряли роль преступников, продумывая возможности что-нибудь испоганить или украсть. И так далее, и так далее.

Но, как это всегда и бывает, не обходилось без исключений – детей, судьба которых по тем или иным обстоятельствам отличалась от бытия общих, так легко определяемых, масс.

Одним из таких был до жути озорной Женя Орленок.