Усилители смысла

Точнее, это он был пятым, а тот, идущий впереди – вторым. Но стоящему хотелось, чтобы было наоборот. И чтобы стало прохладней, зеленее и некоторое разнообразие вокруг.

Но хотеть в августовский полдень в полупустыне – это лишнее. Лучше идти дальше, потому что закапываться ещё рано – Второй говорил, что настоящая жара уже прошла, теперь всё плавно смещается к осени.

Хотя ему лично так совершенно не кажется.

Стоять на солнцепёке надоело, и он пошёл. Прибавить ходу, чтобы догнать второго… глухо дело. Всё равно он где-то остановится, и будет ждать, пока Пятый его не нагонит.

Но как же всё-таки жарко. Настолько, что в одиночку идти легче. Не надо на что-то показывать, подходить поближе, чтобы рассмотреть… да на последнем перегоне такого так и не встретилось.

Он переставлял ноги, ставя их шире, чтобы не мокло в шагу – там натёрлось уже и болело. Ничего стоящего в поле зрения не попадалось – даже саксофон, прислонённый к километровому столбу – это всего лишь саксофон, прислонённый к километровому столбу. Но он всё-таки притормозил – сквозь пелену жары к нему пробилось некоторое изменение происходящего к лучшему. Успокаивая зуд под черепом, он остановился.

Выжженная земля под ногами сменилась высохшей травой. Ближе к дну она приобретала зелёный оттенок и росла редким ковром. Раньше такого не было.

Сухой ветер сдул застоявшийся воздух, пробрался под рюкзак, подсушил взопревшую рубашку. Пятый дёрнулся от неожиданного ощущения. Кажется, он опять провалился в песчаный бред – когда теряешь чувство времени и бредёшь в каком-то направлении под какую-то назойливо зудящую фразу.

Пятый огляделся. В бред он впал достаточно давно, если его рельсы успели взобраться на холм. Вторая колея шла сейчас по другому склону, окончание же средней как-то проскользнуло мимо сознания.

От столба для проводов к электричкам отходила асфальтированная дорожка – в стене холма (склоны оврага плавно перетекли в близстоящие холмы с зажатой между ними долиной) была выемка, куда и текла изгибами асфальтовая змейка.

Пятый пожал плечами – кому и зачем нужна дорожка, ведущая из никуда прямо к железке?

Трава под ногами не уменьшила температуру, и солнце всё так же палило из зенита. Но теперь мысль идти дальше понималась легче.

Перед тем вновь пойти неторопливым шагом дальнего перехода, Пятый ещё раз оглянулся. Саксофон у столба ярко и холодно блестел своими клапанами, издалека выглядевшими как фигурчатые выпуклые узоры на поверхности, сходящие на нет у золотого пятна раструба.

За столбом вновь начиналась высушенная земля, превращая обычный бетонный столб для проводов к электричке в столб пограничный.

Пятый ещё раз пожал плечами и пошёл дальше. Теперь шлось легче – ботинки перестали выбивать из каменистой земли пыль, глаз цеплялся за травянистые пятна, всё более зелёные. Потом из-за вершины холма выступил кусок бетонного здания – наверно, склада или ангара. И впереди на другом холме из фона проступил Второй, сосредоточенно шагающий по тропинке вдоль рельс.

Холмы измельчали, долинка между ними сгладилась, обе колеи вновь сошлись вместе. Железная дорога стала такой как положено – обе колеи шли рядом на галечном возвышении. Слева стена холма постепенно сменилась бесконечным бетонным забором, из-за которого то и дело что-то торчало. Справа тоже мелькнул забор, но потом сменился жиденькими деревьями, затем вплотную к дороге подступили огороды, защищённые густо разросшейся ежевикой и заборами из десятка палок, обмотанных кое-как ржавой колючей проволокой. Затем их заменили сады.

В садах деревьев было больше, но сквозь их кроны Пятый различал белёные высокие каменные заборы. Но дома не прижимались к железной дороге, между ними и садами было строго соблюдаемое расстояние – видимо, обычная дорога.

Когда они дошли до переезда, Пятый убедился в правильности своего предположения: к переезду сходились три улицы, состоящие из одноэтажных домов. Центральная, самая широкая, постепенно поднималась вверх, где-то далеко во что-то упираясь. Правая и левая ничем особенным не выделялись, разве что левая, косвенно уводящая к городу, была больше усажена деревьями.

Пятый смотрел на них, пока будка ГАИ, сейчас безусловно пустая, не заслонила ему вид. Тогда он стал смотреть вперёд и влево. Там бесконечный забор отступил от дороги, прервался несколько раз, пропуская дороги и отдалился ещё дальше, отгородившись двумя стенами деревьев вдоль автомобильной дороги, тротуаром и узкой полоской кукурузного поля.

Пятый был бы не прочь сойти с рельсов и войти в город, но Второй сосредоточенно шагал по шпалам, упорно не замечая неритмичности своей походки. Ноги, чтобы идти через шпалу, были коротки, а наступать на каждую было слишком неудобно. Нога то и дело наступала на гальку, но Второй всё никак не отходил в сторону.

Пятый решил не вмешиваться, ведь ходьба – личное дело каждого. Второй слишком долго ходил, чтобы просто так сбивать себе ноги.

А в личные обеты Пятый старался не вмешиваться.

Тем временем забор слева прервался надолго. Вместе со стеной деревьев. В проёме виднелось полустеклянное здание с диспетчерской вышкой в качестве украшения. Пятый поднапряг глаза и прочитал вывеску «Аэропорт».

Значит, город был не так уж мал, если в нём пересекались два разных пути дальнего следования. Но…

– Море в сорока километрах на северо-восток отсюда, но порта там нет. Плавать некуда.

Второй всё-таки сошёл с неудобных шпал и пристроился идти рядом. Пятый посмотрел вперёд и понял причину – дальше путь занимал состав. И обозримого конца ему не было.

Они перешли на тропинку, которая шла вдоль рельсов. Второй, вынужденный идти рядом, оживился и заговорил о всякой всячине. За обсуждением важных пустяков они отмерили пару километров, а город всё не кончался. Даже наоборот, огороды то и дело сменялись замусоренными пустырями, а за заборами огородов стали проглядывать плановые четырёх- и пятиэтажки.

Огороды окончательно прекратились, и железная дорога стала отделена от города только пяти метрами полосы отчуждения и узкой полоской асфальта. Тут Второй ни с того ни с сего сказал «мне туда» – поднырнул под очередной вагон и оказался на другой стороне насыпи. Пятый постоял-постоял, да и полез за ним – Второй был левша и иногда его желание «быть слева от всего сразу» срабатывало быстро и радикально. Пятый к этому уже привык.

Но под днищем цистерны обнаружились разные выступы и неровности, которые совершенно перекрывали прополз на другую сторону. Пятый решил попробовать поползти под колёсами под следующий вагон – вдруг там будет удобнее. И хоть было это неудобно, низко и перемазался он пыльной смазкой, награды в виде удобного прохода не оказалось. Наоборот, дальше просветы были всё уже и уже – он даже и не подозревал о стольких неровностях под днищем железнодорожных платформ.

Единственный сколько-то пригодный просвет нашёлся только у колёс. Пятый уже подполз к нему и стал пристраиваться, чтобы вылезти, как вдруг понял, что если вдруг поезд дёрнется, его разрежет напополам.

Видение было ярким и объёмным – он слышал, как по составу идёт судорога, загрохочут сцепления, колёса дёрнутся на полметра туда-сюда. И как отполированная долгим употреблением ось (он почувствовал, насколько она тяжелее и больше его немаленького тела) накатывается на руку, давя её всей вагонной тяжестью. И он, зажатый между тележками и буксами (или как там конец вагона называется?) будет отталкиваться кровоточащим обрубком он неотвратимо надвигающейся смерти, а она будет его бездушно давить, срезая лишнее тонкой внутренней кромкой.

Они не раз и не два находили возле железнодорожных путей расплющенные болты, которые неизвестные шутники клали на рельсы перед проходящими поездами. От них оставались только плоские железяки с зубчатыми боками.

Его швырнуло наружу и он, обдираясь обо все эти подножки, краны и дополнительные крепления, полез, обдираясь и сдирая клочья одежды вместе с кожей на свою, правую сторону.

И, вырвав из одежды какую-то зацепившуюся пряжку – её торможение придало его отчаянию больше сил, он встал во весь рост, дрожащий и отдувающийся.

Его заколотил озноб и, чтобы прекратить трястись, он стал осматривать самого себя. Ужас преувеличил повреждения – пара крупных ссадин, грязная царапина и разодранная в паре мест одежда. Но на такой случай в рюкзаке были иголка и разноцветные нитки.

И только тут до него дошло, что колесо могло раздавить его не до конца. А придавить, раздробив рёбра и зажав между деталями. И Второй ничем бы не смог ему помочь. А если бы он не услышал крика о помощи? Эта мысль породила новую волну паники, которая почти погасила предыдущую, оставив его рефлекторно подёргиваться.

Когда до него дошло, что можно было перелезть поверху или через сцепление, он ощутил дикое одиночество.

Дом, в котором узкие лестничные пролёты зачем-то была вынесены на наружную стену (как по таким взбираться в ветреный или дождливый день?) и который он считал очередным, оказался последним. Сразу за пригорком, на котором он стоял, начиналось поле с неопределёнными скукожившимися кустиками. Метров через триста поле заканчивалось каким-то упорядоченным подъёмом – там, видимо, загибалась дорога, охватывая город по периметру.

И НИ-КО-ГО вокруг. Ветер, то и дело меняющий направление, искажал все звуки. Да и как услышишь почти неслышные шаги Второго, который иногда встраивался в пейзаж настолько, что не воспринимался вообще, пока не начинал говорить или двигаться по-другому.

Ужасом появившееся чувство не было – обычный острый приступ одиночества, когда будешь рад любому живому существу, даже враждебному. И ведь не крикнешь, не позовёшь – неудобно как-то. Хотя Второй услышит, поймёт и лишь понимающе хмыкнет, неожиданно оказавшись за спиной.

Но стыдно себе всё равно будет.

И, рубя в себе страх, он заставил идти себя идти вперёд – когда-нибудь состав кончится, и Второй вновь окажется рядом. И всё станет как было.

С тем Пятый и пошёл, морщась, когда задубевшая от пота одежда прикасалась к ободранным местам. Но состав всё никак не кончался, а когда кончился, дорога опустилась в низину, и по бокам возникли склоны из песчаника. Былая бодрость при виде зелени и городских построек испарилась, и в голове вновь зазвучала унылая песенка из зудящих нот, бесконечно повторяемая в такт тяжёлым медленным шагам.

Его не мучало одиночество, перестали надоедать ссадины. То есть и мучало и надоедало, но всё это отошло куда-то на второй план, а первого плана не стало вообще. Однообразие пейзажа – лента дороги под ногами да песчаные склоны по бокам выдавливали всякую постороннюю мысль, поддерживая инерцию действия «идёшь – иди, встал – стой, лёг – тут и умри».

Так он и шёл, пока не поравнялся с бетонным столбом под провода для электрички, как сбоку сказали:

– Ветер стих. Слышишь?

Сколько времени Второй шёл рядом с ним, Пятый не заметил. Но его появление не было неожиданностью, то есть шёл рядом достаточно давно.

И действительно – ветер, наполнявший уши и подталкивающий в спину, неожиданно стих. Удушливая жара, скопившаяся в низине, навалилась на спутников. Пятому даже показалось, что мир схлопнулся вокруг них и ничего, кроме этой бесконечной низины, нет и быть не может. А всё остальное – привидевшееся галлюцинация от жары и жажды. Звуки сразу обступили его, облепили всё вокруг и только ждали подходящего момента, чтобы сорваться со своего насеста и стукнуть его прямо в ухо своей твёрдостью и однозначностью.

– Мы здесь уже проходили. Не находишь?

Пятый натурально не поверил и сделал пару шагов, чтобы увидеть и доказать, но увидел прислонённый с другой стороны столба саксофон и подавился словами. В голове мелькнула шальная мысль, что так здесь на железной дороге обозначают начало и конец города. Но сделав шаг назад, мысль испарилась – он стоял в той же точке, что и два часа назад, когда только вышел из песчаного бреда.