Усилители смысла

Он не стал пугаться – было слишком жарко. Посмотрев мир, доходя до каждого места на своих двоих, Пятый понимал, что не всегда прямая – самый короткий путь, и что без чертовщины на дальних перегонах не обойтись.

– И что теперь? Назад пойдём?

Второй с недовольным видом ковырял языком в зубах – в данный момент это действительно его волновало больше закольцевавшейся железной дороги. Так ничего не выковыряв, Второй сказал с видом человека, излагающего прописные истины:

– Вперёд пойдём – всё по новой проходить придётся. Попытаем счастья по асфальту – он в другую сторону идёт.

То, что идя назад, они пойдут назад не в город, а дальше – обратно в пустыню, из которой шли днём, Пятый понял, когда дорога услужливо полезла вверх, справа (теперь уже справа) вновь раскинулось поле, ограниченное по краем канав низкими деревьями, а слева-впереди вновь завиднелась многоэтажка с лестницей на стене. То есть закольцевалось странно, но представлять себе схему заворотов в пространстве Пятый не рискнул – слишком уж жарко.

На этот раз Второй шёл слева от состава, и перелазить было незачем. И как только появилась тропинка в сторону дороги, он тут же перешёл на неё. Пятый последовал.

Тропинка шла по неровным периодическим кочкам. Пятый опознал в них косые грядки, идти по которым было ещё неудобнее, чем по шпалам. Но тут грядки кончились, пошла обочина и потом – дорога.

Пятый поднял голову и увидел, что дорога разветвляется – одна действительно идёт в обход, а вторая – вдоль железной дороги. В прошлый раз он её не зафиксировал – поглощён был одиночеством.

Но Второй в её сторону не смотрел – уверен был, что там их тоже завернёт.

Наверное.

Пятый уверен не был – просто шёл рядом.

Миновав заброшенную милицейскую будку со шлагбаумом, намертво вознёсшим узкий конец своей полосатой трубы в небо – эдакая детская пародия на мелкокалиберное зенитное орудие. Если бы дети умели делать такие большие металлически-бетонные игрушки.

Дорога по дуге поднималась на холм. Пятый почему-то отметил для себя, что раскалённый асфальт не спешит липнуть к подошвам – то есть асфальт хороший. Да и выглядела дорога… ухоженно, что ли? Объездные дороги в маленьких городах так не содержат. Даже главные улицы не всегда такие ровные.

Дорога выпрямилась и стала взбираться на холм ещё круче. Пятый не имел ничего против подъёма, но сухой ветер хлестал в лицо редкой мелкой пылью, а нагретый асфальт блестел, отдавая своё тепло двум людям, рискнувшим пойти по нему по солнцепёку. Часов у Пятого не было, но он знал, что вот-вот начнётся сиеста. Это когда надо спать за закрытыми ставнями под кондиционером, а не тащиться в гору по дороге, где тень только от тебя и твоего рюкзака.

Сухо было невероятно – бетонные канавы по бокам дороги шелушились от безводья. Даже засухоустойчивый репейник попадался эпизодически – там, где в бетонном покрытии канавы были проделаны круглые дырки.

Крутой подъём смягчился, но дорога упорно шла вверх. Заодно обнаружился источник мелкого песка, который ветер настойчиво сыпал в полуприкрытые глаза – дорога немного расширялась, выдавив из себя обрамлённый низким бордюром газон, где функции насаждений выполняли фонарные столбы с давно выбитыми плафонами – в таких местах почему-то любят селиться осы. Пятый не любил их до дрожи, хоть его ни разу не кусали. Страх перед ними был инстинктивный и мог быть выражен формулой «одну дави, больше – беги». Поэтому Пятый переместился идти на обочину. В голове от перегрева и усталости стучали молотки, а тело так и подмывало улечься в канаву, где была хоть какая-то надежда на слабый тенёк.

Второму тоже приходилось несладко, но всё «несладко» заключалось в закушенной губе и отсутствующем взгляде. А перебирающие пальцы на лямке рюкзака заменяли ему необходимость занимать голову пустыми рассуждениями. Пятый подозревал что раньше Второй профессионально занимался музыкой и теперь просто проигрывает партии «внемую».

Или привычка въелась настолько глубоко, что когда он занят чем-то серьёзным, руки самостоятельно находили себе применение.

Унылые разграбленные военные склады за разодранной колючей проволокой, позволили сменить себя огромному строительному крану, безвольно повесившему свой хобот, словно хотя опереться о склон холма, но застряв в тисках ржавчины. Бетонные плиты противовеса оторвались и лежали разбитой грудой там, внизу, на невидных отсюда рельсах.

Пятый наверняка подошёл бы поближе и разглядел занимательную разрушенную конструкцию – а то из-за марева ничего точно не видно. Приходится верить тому, что голова достраивает, совмещая две размытые картинки. Но жарко, жарко, жарко! Даже внутренний нервный озноб, то и дело пробегающий по позвоночнику, заставляя время от времени непроизвольно содрогаться, уже не нёс намёка на холод. Просто неконтролируемая нервная судорога, предвестник болезни Паркинсона.

Дорога выполаживалась – вершина холма была уже близко, потом точка неустойчивого равновесия медленно, но верно сменится спуском, всё более пологим…

За таким смыслом он вышел на самую верхнюю точку дороги и… сбавил ход, чтобы увидеть открывшуюся картину, ранее закрытую крутым боковым склоном малого холма.

За редкой пиковой решёткой покоилось здание. Именно покоилось – настолько величественно выглядело четырёхэтажное здание, строенное по тем ещё стандартам, когда потолок на четыре метра от пола – это немного, но для квартиры достаточно. Массивное – дань климату, чтобы сохранять прохладу в стенах, а не производить её с помощью кондиционеров. Да и не было предусмотрено мест в огромных окнах, отделённых друг от друга выдавленными наружу узкими бетонными блоками, образующими высокие ниши, для этих безвкусных четырёхугольных ящиков.

Но массивность не делала здание тяжёлым. Его строили не для того, чтобы нависать над окрестностями. Да, оно доминировало, но не угрожало. Оно просто было. Пятому пришло в голову, что так могла бы выглядеть первая ступенька к Московскому МГУ. Метафорически, конечно – если понимать образование как ступени к пьедесталу.

Но начальные школы не строят такими… величественными. Им это просто незачем. Если только… учащимся с самого начала не призвано внушить чувство глубокого внутреннего достоинства. Впрочем, никому из учащихся эта школа не внушит ничего. Потому что не достроена.

Пустые проёмы окон, никогда не знавшие рам и стёкол. Проржавевшие железные детали конструкции, так никогда и не узнавшие краски. Зависшая над невидным внутренним двором стрела ещё одного циклопического крана. Коробка, сданная под ключ задолго до его рождения и навсегда замороженная. Потому что исчез смысл её существования. А попытки приспособить её под сиюминутные нужды (видные невооружённым глазом из-за жестяного блеска и свежим мазкам бетона) – бессмысленны. Потому что незаконченное здание, ориентированное на вечность, невозможно докончить простыми вложениями. Для вечности деньги – пыль.

Для неё нужно что-то большое. Большие деньги, например. И большое понимание необходимости этой самой вечности. А остальное – суета суёт и всяческая суета. Даже обхватывающая периметр решётка и засохшие ёлочные саженцы у подножия холма. Они исчезнут, сгинут в пыльном ветре, а здание останется.

Увлёкшись рассуждением и разглядыванием несовершённой гармонии, Пятый не заметил, как под его пыльными ботинками оказалась пустота.

Каким чёртом он упал на спину, вместо того чтобы ухнуть в бездонную пропасть…

При падении он потерял ориентацию в пространстве. В спину упёрлись острые и твёрдые грани из рюкзака, только смягчённые обмотанным спальником. И Пятый бестолково болтал руками и ногами в поисках опоры, пытаясь подняться, кусочком себя понимая, что барахтается как перевёрнутый на спину жук.

Ошарашивающий свет солнца заслонило облако, а потом более мелкая, но близкая тень встала рядом с ним. Его дёрнули и потянули за руку, поворачивая набок. Обрётший опору Пятый подобрал под себя ноги и кое-как сел.

Убедившийся в его устойчивом неупадении Второй тоже принял сидячее положение. Именно так. Потому что уловить движение в котором Второй стояще-идущий становится Вторым сидяще-передыхивающим, Пятый не мог. Раз и всё. Сидит как влитой, будто тут ему самое место. А потом – р-раз и пошёл дальше. Будто всегда так шёл. Странный человек.

Пятый посмотрел вбок, чтобы на четвереньках подползти к краю пропасти и заглянуть в неё. Взгляд прошёлся по видимой части дороги, уже начавшей уходить вниз и ни за что не зацепился. Второй и третий взгляд были такими же.

Пятый уставился расширенными глазами на Второго. Тот сидел у бордюра, согнув ноги – вытягивать их по горячему асфальту было бы неразумно, закрыв глаза, тихо-тихо втягивая воздух через приоткрытый рот. Краешки губ то и дело дёргало в горькую усмешку – то ли в такт внутренним мыслям, то ли нервным тиком. Слабый ветерок шевелил волосами, которые не прилепились к мокрой от пота голове.

Очень бы хотелось его спросить, но Второй устойчиво молчал. А раз молчит, значит, не знает.

Пятый прислушался к своим ощущениям. Нет, ему не померещилось – пропасть оказалась у него под ногами. Это не замаскированная ловушка – там ноги успевают ощутить поверхностное натяжение маскировочного слоя, прежде чем тот прорвётся под тяжестью тела. И не поворачивающаяся плита – там чувствуется нарастающее скольжение. И удар другого конца по лбу – если плита достаточно длинная.

Он ещё раз осмотрел асфальт. Ни-ка-ких нарушений. Тогда он перевалился на карачки и осторожно пополз вперёд, ощупывая всё перед собой. Асфальт. Пыльный, выщербленный, потрескавшийся. Очень горячий, но не липкий. Положенный сюда давным-давно и с тех пор не тревоженный. Даже заплатками. Хороший асфальт. Надёжный. На века.

Его ухватили за воротник и поволокли вперёд.

– Хорош.

В этом весь Второй – минимум слов, смысл которых понимай как хочешь. Сам виноват, если понял неправильно. Иногда от него у Пятого трещала и шла кругом голова. Но Второго состояние спутника не волновало. Или волновало, но этого он никак не показывал. Из-за чего Пятый иногда был не прочь его убить. Чаще всего на ночёвке, когда Второй часами без движения пялился в закатное небо. Или так же часами палочкой расковыривал землю. То ли от дела, то ли от балды – Пятый никогда не мог уловить выражение его глаз, чтобы понять наверняка.

Метра через два, когда Пятый преодолел инерцию движения на четырёх конечностях, воротник отпустило. Идти не хотелось, но торчать весь день на солнцепёке без движения – слишком невыносимо. Он и не стал учинять претензию – Второму всё равно она была бы по барабану. Их никто не заставлял идти вместе – просто два человека сошлись и пока им удобнее, они идут вместе. Тяготить станет соседство – разойдутся.

Уйти им далеко не дали. Звук, похожий на удар огромной кувалды по огромной ржавой бочке с протухшими отрубями, плотно обступил их. Пятый закрутил головой, определяя источник звука. Пока не догадался посмотреть на Второго и проследовать за его взглядом. Там медленно оседал белёсый неровный столб – видимо, водяной.

– Э-э… это… что?

Второй облизал пересохшие губы, скривился от боли при прикосновении к запёкшимся кровяным коркам и с каким-то мазохистским злорадством сказал:

– Малая противокорабельная мина образца надцатого года. Нарвались-таки.

Место первое. Прохладность воды

Пока Второй, прихватив его для надёжности за руку, волочил куда-то в сторону от дороги, в безвольно мотающейся пересохшей голове Пятого с глухим стуком деревянных шариков стукались, подпрыгивали и закатывались на стенки две мысли: «на ровных дорогах не бывает бесследных ловушек» и «мины для кораблей ставят в море». На большее его не хватало.

Идти по высохшей земле опять было неудобно – неровности опять попадались периодически. Грядки? Да и что могло расти на этой каменной от безводья земле, которая уже не трескалась – настолько давно она не знала воды. Кактусы в этом направлении земного шара не растут. Или растут?

Впрочем, и эти мысли развития не получили.

Они оказались на асфальтовой аллее, усаженной колючими деревьями, чьи безлистные куповидные кроны переплелись между собой. А некоторые ветки отросли так низко, что можно было запутаться в них нестрижеными волосами. Или оцарапаться макушкой, этими волосами прикрываемой.