A.A. Рассказов

A.A. Рассказов
Влас Михайлович Дорошевич

«Скончался A.A. Рассказов.

Какое старое это имя!

Какого далекого, какого другого времени!

Все те светила, среди которых небольшой, но яркой звездочкой горел в Малом театре его талант, давным-давно перешли в „труппу Ваганьковского кладбища“…»

Влас Михайлович Дорошевич

A.A. Рассказов[1 - Впервые – «Русское слово», 1902, 6 августа, No 214. Печатается по изданию – Сцена.]

Посвящается «доброму» старому времени

* * *

Скончался A.A. Рассказов.[2 - Рассказов Александр Александрович (1832—1902) – русский актер, антрепренер, выступал в провинции, в 1853—1866 гг. работал в Александрийском и Малом театрах. В последние годы жизни содержал театр в Пушкино под Москвой. Был актером яркой характерности, особенно ему удавались роли в амплуа простаков. Лучшие роли: в пьесах А.Н. Островского – Бальзаминов («Праздничный сон до обеда»), Афоня («Грех да беда на кого не живет»), Белогубов («Доходное место»), Непутевый («На бойком месте»), Митрич («Власть тьмы» Л.Н. Толстого), Оргонт, Журден («Проделки Скапена», «Мещанин во дворянстве» Ж.-Б. Мольера).]

Какое старое это имя!

Какого далекого, какого другого времени!

Все те светила, среди которых небольшой, но яркой звездочкой горел в Малом театре его талант, давным-давно перешли в «труппу Ваганьковского кладбища».

Смерть словно забыла про старика.

– Наши все на Ваганьковском! – хихикая, говорил Александр Андреевич. – Кладбищенский отец дьякон основательно шутит, когда актера какого хоронят: «У нас на Ваганьковском-то труппа почище, чем у вас в Малом театре». А я держусь! На Ваганьковское часто езжу. То тот, то другой из сверстников подомрет. Езжу, – только назад возвращаюсь!

И старик смеялся хитрым и довольным смешком.

Деятельность Рассказова.

Мне попалась как-то афиша одного из первых представлений «В чужом пиру похмелье» – Островского.

Андрея Титыча Брускова[3 - …одного из первых представлений «В чужом пиру похмелье» Островского. Андрея Титыча Брускова… играл «г. Рассказов». – Премьера пьесы состоялась на сцене Малого театра 9 января 1856 г., в роли Андрея Титыча Брускова выступил С.В. Васильев (1827—1862). В Петербурге в Александрийском театре премьера прошла 18 января 1856 г., в роли Андрея Титыча Брускова выступил Ф.А. Бурдин (1827—1887), Рассказов в этом спектакле исполнил роль Капитона Титыча.], – кудрявого Андрюшу, – играл «г. Рассказов».

Какие исторические! Какие доисторические, можно сказать, времена!

Настоящая деятельность Рассказова протекала при Щепкине, при Шуйском, при Садовском.

«Настоящая деятельность», – потому что под конец своей жизни старик «больше не играл, а баловался», – «играл, чтоб не забыть», развлекался, чтоб не скучать.

Он жил на покое.

Жизнь началась для него трудно.

– Только тем и жил-с в молодых годах, что купеческих детей танцам обучал. Ведь мы в старину – и, батюшка вы мой, из театрального-то училища выходя, все знать должны были. Это не то, что теперь-с актеры пошли, которые ничего не знают: а мы и фехтованию, и танцам. Бывало, есть свободный вечер, в Замоскворечье и лупишь. Молодцы из «города» придут, купеческие дети к свадьбам готовятся. Огулом и учишь. Русским танцам, вприсядку. Но только купеческие дети больше французские танцы любили. Польку-трамблян, кадриль, вальс. Ну, и поклонам, и как даме руку подавать. Комплиментам тоже обучал. Из ролей комплименты брал и их говорить учил. Копеек тридцать-сорок в час платили. В старину-то просто было.

Под конец жизни старик отдыхал в своем «имении», под Симбирском, на берегу Волги.

Он всех звал к себе:

– Поедете, батюшка вы мой родной, по Волге, ко мне в «Рассказовское ущелье» заезжайте. Благодать, рай! Потому и не умираю, что умирать не надобно. Господи, Боже мой! – в каком-то восхищенье восклицал старик. – Чего мне еще от Господа надобно! Живу, можно сказать, барином! Все у меня, слава тебе Господи, есть! Все свое, не купленное! И морковка, и капуста, и репка, и прочая овощь всякая, и ягоды, и рыбка своя, и творог, молочко, сметана, масло. И огород, и сад, и луг свой, и пристань.

– Велико у вас, Александр Андреевич, имение? – спрашивал кто-нибудь из непосвященных. – Много десятин?

– Одна.

И старик продолжал с упоением:

– Ягод захотел, – садовнику сказал: «Набери-ка, братец ты мой, мне к обеду клубнички!» Редисочки захотел, – огороднику сказал: «Натаскай мне редиски». Рыбки захотелось, – рыболову приказал, – своя стерлядь-то в Волге! Поехал куда захотел, – кучеру лошадь заложить велел!

– У вас, значит, много, Александр Андреевич, прислуги?

– Один. Он у меня, батюшка, за все. Он у меня и огородник, он у меня и садовник, он у меня и за кучера, он у меня и рыболов. Землю копает, крышу красит и постройки возводит, плотничает.

– Много получает?

Александр Андреевич пожимает плечами:

– Я его не бью. Голоден не бывает. Ест, что даю, сколько хочет. Чего ему еще? Он человек молодой! Другой раз дашь рубль, скажешь: «Что ты, братец ты мой, какой неряха? На тебе рубль, сходи в город. Ты человек молодой, жилетку себе купи, сапоги справь, чаю, сахару приобрети, в баню сходи, мыла купи, – ну, а на остальные развлекись!»

Так доживал на покое и в довольстве свои дни и «торжествовал» Лев Гурыч Синичкин[4 - Лев Гурыч Синичкин – герой водевиля Д.Т. Ленского «Лев Гурыч Синичкин, или Провинциальная дебютантка» (1839), в роли которого выступал Рассказов.], как на закулисном языке звали Александра Андреевича Рассказова.

Он весь принадлежал прошлому, нового времени не понимал и не любил.

– И, батюшка вы мой, какие теперь актеры пошли! Жалованье спрашивает, ушам не веришь. «Тысяча двести рублей!» – говорит. – «В год?» Посмотрит так, губы отпятит, словно плюнуть на тебя хочет: «В месяц!» Потому и двойные фамилии имеют, что вдвойне жалованье получать желают. На Антона и на Онуфрия бенефисы берут. А прежде?

И Александр Андреевич умилялся:

– Берешь в труппочку любовничка чистенького, брючки у него непорванные, сюртучок незакапанный, цилиндрик и на левую руку перчаточка. Душа радуется! Семьдесят пять рублей в месяц ему дашь, матери напишет, чтобы в поминанье тебя записала! А удовольствия от него публике сколько угодно. Приятно такого молодого человека на сцене видеть. Вот тебе и семьдесят пять рублей!

И Александр Андреевич смотрел победоносно. Словно хотел сказать:

– Вы, нынешние, по тысяча двести рублей, ну-тка!

– Теперь, помилуйте, батюшка вы мой, какой актер пошел? – жаловался он. – Не актер, а магазин готового платья. «Я, говорит, – меньше восьми сундуков с собой не вожу!» Он любовника играет, – а на нем костюм сто двадцать рублей стоит. Портному только и смотреть! А в мое-то время! Служил я в Малом, – вдруг говорят: «Ты завтра Хлестакова играешь!» И воссиял, и обомлел. Карьера! А играть-то в чем? Хлестаков сам говорит: «пустил бы фрак, да жалко. Фрак от первого портного из Петербурга». А жалованья-то получал…

Я не помню в точности, сколько именно говорил A.A. Рассказов. Кажется, что-то около 7 рублей 33 коп. в месяц, – «капельдинерский оклад».

– На что тут «фрак от первого портного» заведешь? Что мне делать? Побежал я на Толкучку. В те поры хорошие портные, чтобы материала не портить, сначала, для примерок, из нанки костюмы шили. А потом уж дорогое сукно и кроили. «Нет ли, – спрашиваю, – пробочки?» Нанковые брючки и купил с костюмчиком за полтора целковых. Сшит-то у первого портного, – сразу видно. Что и требуется. А материал – кому дело? Так-с в нанковых брючках Хлестакова и сыграл. И успех имел, вызывали всем театром… А городничего играл Щепкин. С ним выходил кланяться… А нынешние в вигони[5 - Вигонь – ткань из смеси хлопка с грубой шерстью.] играют, да и то подавай им английскую.

Он был анахронизмом.

Анахронизмом для нашего времени, когда, за театром официально признают «государственное значение», когда театральный мир требует для себя того, чего не имеет даже печать, – особого, постоянного, твердого законодательства.

Александр Андреевич принадлежал к тому времени, когда актеру говорили: