Сахалин. Каторга

Поселенец – молодой еще человек с добродушным лицом. Но в глазах, когда он рассказывает, светится много воли и решимости.

– Любил ты ее, что ли?

– Известно, любил. Не убивал бы, если б не любил…

– Ваше высокоблагородие! – пристает к смотрителю, пока я разговариваю в сторонке, пожилой мужичонка. – Велите меня из кандальной выпустить! Что ж я сделал? На три дня всего отлучился. Горе взяло – выпил, только и всего. Достал водки бутылку да и прогулял. За что ж меня держать?

– Врешь, паря, убежишь!

– Господи, да зачем мне бежать? Что мне, в тюрьме, что ли, не хорошо? – распинается беглец. – Сами изволите знать, было бы плохо – взял борцу, да и конец. Сами знаете, лучше ничего и не может быть. Борец – от каторги средство первое.

– Долго ли меня здесь держать будут? – мрачно спрашивает другой. – Долго ли, спрашиваю!

– Следствие еще идет.

– Да ведь четвертый год я здесь сижу, задыхаюсь! Долго ли моему терпению предела не будет? Ведь сознаюсь я…

– Мало ли что ты, паря, сознаешься, да следствие еще не кончено.

– Да ведь сил, сил моих, говорю, нету.

– Ваше высокоблагородие! Что ж это за баланду дали? Есть невозможно! Картошка нечищеная! На Пасху разговляться – и то рыбу дали!..

Мы выходим.

– Выпустите вы меня, говорю, вам…

– Ваше высокоблагородие, долго ли?.. Ваше…

Надзиратель запирает дверь большим висячим замком. Из-за запертой двери доносится глухой гул голосов.

Корсаковская кандальная тюрьма – одна из наиболее мрачных, наиболее безотрадных на Сахалине. Быть может, ее обитатели произвели на вас не только неприятное, отталкивающее впечатление?

Милостивые государи, вы стоите рядом с человеческим горем. А горе надо слушать сердцем. Тогда вы услышите в этом «зверстве» много и человеческих мотивов, в «злобе» – много страдания, в «циничном» смехе – много отчаяния…

По грязному двору кандальной тюрьмы мы переходим в «отделение исправляющихся».

Вольная тюрьма

Люди на работах.

В тюрьме остались только староста, каморщики, то есть уборщики камер, парашечники, вообще чиновники, как их насмешливо называет каторга.

Метут, скребут, чистят, прибирают. Везде белят. Из ельника делают очень живописные узоры и убирают ими стены.

Ждут приезда начальства, – и, конечно, тогда тюрьма не будет иметь того вида, какой она имеет теперь, в своем обычном, повседневном, будничном уборе.

Вольная тюрьма – и Корсаковская, и всякая другая на Сахалине – производит впечатление просто-напросто ночлежного дома. Очень плохого, очень грязного, где собираются самые подонки городской нищеты. Где никто не заботится ни о воздухе, ни о чистоте, ни о гигиене. Пришел, выспался – и ушел! «Пропади она пропадом!»

Грязные, тусклые окна пропускают мало света.

Нары – посреди каждого номера – скатом на две стороны. Нары вдоль стен.

Грязь – хоть ножом отскабливай. Мылом никаким не отмоешь.

Когда моют полы, поднимают одну из половиц, и грязь просто-напросто стекает под пол.

Мы застаем как раз такую картину.

– Ах, свиньи, свиньи! – качает головою смотритель, словно в этом виноваты одни «свиньи».

Пробую палкой, – палка чуть не на пол-аршина уходит в жидкую грязь в подполице.

На этом-то болоте из грязи стоит тюрьма. Этими испарениями дышат люди.

– Очень, очень скверная тюрьма! – подтверждает смотритель. – Теперь еще ничего, только сыро. А зимой – холод. Скверно, очень, очень скверно.

Почти во всякой тюрьме в каком-нибудь номере вы непременно увидите скрипку. Она висит обыкновенно на передней стене, где висит все, что есть наиболее ценного у тюрьмы, – образ, лубочные картины, какие есть, лучшее платье. Около этой стены стоит обыкновенно и отдельная, сравнительно чистая постель всегда чисто одетого в свое платье старосты.

Скрипка – любимый инструмент каторги.

Помню, я рассказал кому-то из каторжных ту сцену из «Мертвого дома», где Достоевский описывает, как загулявший каторжанин нанимает скрипача и тот целый день ходит за ним и пищит на скрипке.

Мой собеседник даже словно обрадовался.

– Вот, вот – для этого самого! Загуляет кто! Это господин, про которого вы изволите говорить, верно описал.

– Да ведь он описывал давнишнее время.

– Все одно и теперь. Скрипка – первая штука, ежели гулять. Веселый инструмент.

В одной из камер на стене висели самодельные картины одного из каторжных, Бабаева. Картины изображали скачущих верхами генералов.

– А где сам художник?

– На гауптвахте сидит. В одиночке содержится.

– Вот что, я возьму одну картину – на тебе рубль, передай Бабаеву. Ему чай, на табачишко, на сахар нужно! – дал я нарочно, чтобы испытать, передаст ли человек деньги своему еще более страждущему товарищу.

– Смотри же, передай!

– Помилте!

Деньги переданы не были.

Мастерские

Корсаковские мастерские – столярная, слесарная, токарная, сапожная, швальная, кузница – работают недурно. И у господ служащих, и даже во Владивостоке у многих можно видеть очень приличную мебель работы корсаковских мастерских.