В Москве они должны изображать «псов», в Париже петухов!
Вы помните Коклэна?
Кто видел его хоть раз, – не забудет никогда.
Квадратное лицо. Вздернутый нос. Что-то задорное, и масса иронии в глазах.
Настоящая «маска комика».
Это был талант большого диапазона.
От забавного m-r Перришона[8 - От забавного m-r Перришона, – в русской переделке «Тетеревам не летать по деревьям»… – «Тетеревам не летать по деревам» (1872) – переделка С. Райского (К.А. Тарновского) комедии французских драматургов Э.-М. Лабиша (1815—1888) и Э. Мартена «Путешествие господина Перришона» (1860).], – в русской переделке «Тетеревам не летать по деревьям» – и до героического Сирано де Бержерака.
Мне лично, чем больше Коклэн приближался к комическому полюсу своего таланта, – тем нравился больше.
В «Сирано де Бержераке» он напоминал своего же «Дон Сезара де Базана», а в «Дон Сезаре де Базане» напоминал Фальстафа.
Как жаль, что он не играл Фальстафа.
Какой чудный Фальстаф умер!
Но он вряд ли даже и подозревал, что у Шекспира есть что-нибудь подобное.
Какой же он был бы француз!
Да еще французский актер!
Да еще человек, близкий к французским литературным кругам!
Тут поневоле вспомнишь эпизод с Тургеневым и Виктором Гюго.
Виктор Гюго говорил о немецкой литературе:
– Гёте, который написал два замечательных произведения: «Фауста» и «Разбойников»…
– Pardon, cher maНtre![9 - Извините, дорогой метр! (фр.).] «Разбойников» написал Шиллер! – робко заметил Тургенев.
Гюго посмотрел на него величественно:
– Видите ли, мой друг, я не читал ни того, ни другого. Но понимаю их больше, чем те, кто знает наизусть!
Эдмонду Ростану посчастливилось сделать открытие:
– Гете – хороший писатель!
Бедный Коклэн так и умер, не подозревая, что на свете жил:
– Великий комик Шекспир.
И мы остались без «Фальстафа».
Ярче всего у него искрился и сверкал, конечно, Мольер.
До свиданья, и, вероятно, до долгого свиданья, Тартюф[10 - Тартюф – герой одноименной комедии Мольера (1664—1669).]! До свиданья, Гарпагон[11 - Гарпагон – герой пьесы Мольера «Скупой» (1668).]! И прощай, совсем прощай, Маскарил[12 - Маскарил, Маскариль – герой пьесы Мольера «Шалый, или Все невпопад» (1655).]!
Ты уже не будешь рассказывать мне, как ты переделал в мадригалы[13 - Мадригал – в XIV—XVI вв. небольшое музыкально-поэтическое произведение любовного содержания, с XVII в. – стихотворение-комплимент.] всю римскую историю, и я не буду умирать со смеха.
Маскарил умер вместе с Коклэном.
Во всю свою жизнь я не увижу больше «Жеманниц»[14 - «Жеманницы», «Смешные жеманницы» (1659) – комедия Мольера.]. Это будет мой траур по Коклэну.
Замечательно, что этот человек, заставлявший зрителей умирать от хохота, сам оставался холоден и спокоен.
Коклэн был сторонником «выучки» и противник всяких переживаний на сцене.
– Плачьте, смейтесь у себя в кабинете, когда проходите роль. На сцене вы должны быть как на дуэли. Спокойным и сохранять полное самообладание, чтобы наносить верные удары!
Все должно быть «сделано» до спектакля.
И Коклэн любил приводить эпизод из своей жизни.
Где-то на гастролях он устал так, что, действительно, заснул на сцене, где, по пьесе, следовало спать.
На следующий день он прочел в газетах похвалы всей роли, за исключением одной сцены.
Сцены сна.
– Эта была сцена неестественна.
Коклэн хранил эти вырезки как трофеи.
– Все должно быть «сделано».
То же мне приходилось слыхать и от другого великого артиста Эрнста Поссарта.
Но однажды в парадизовском театре, в «Уриэле Акосте», – я не только любовался искусством.
В сцене «отречения от отречения», когда Акоста схватился за священный семисвечник и загремел его голос:
Неужто ж солнца яркий свет
Затмить хотите вы вот этими свечами…
я почувствовал, что еще момент, и у меня сделается удар. Кровь кинулась в голову.
Таким Поссарта я никогда не видел.
Я вошел в антракте в его уборную.