Каторга. Преступники

Литографу действительно на Сахалине, где ни одного и литографского камня-то нет, делать нечего.

– Ну, а ты?

– Мы – плотники.

– Ну, плотнику легче найти работу.

– Где ж ее тут найдешь?! Поселенцу платить нечем. Сам бьется, как ни на есть сколачивает. А то у тех берет, кто на материк уезжает. А господ, на которых бы работать, у нас, сами изволите знать, нету.

– Ну, а ты кто?

– Печники будем.

Опять та же песня: поселенец сам печи кладет, платить нечем, а «господ» нету.

– Ты?

– По торговой части занимался… Дозвольте вам, ваше-скородие, заметить, для житья прямо никаких способов нет. Питаться нечем. Казенного пайка не дают. Прекратили.

– Да ведь не может же казна вас всю вашу жизнь кормить!

– Оно, конечно, так… Справедливо изволите говорить! Только и нам без пищи жить тоже никак невозможно.

– Зачем же вы сюда пришли, в пост?

– Работу найти думали. Как можно, все-таки – пост! Не поселье дикое.

– Ну и что ж? Нашли здесь работу?

– Нет! Какая здесь работа! На промыслах на рыбных все японцы. Вон Кармаренков господин, ему от казны вспомоществование вышло, каторжными ему и завод весь выстроили, – а он с японцами работает!

– Что ж вы здесь делаете, однако? Работаете хоть что-нибудь!

– Так, придется что – работаем. Какая здесь работа.

– Так слоняетесь?

– Так слоняемся.

– Воруете?

– Что здесь у них украдешь, – самим жрать нечего!

– Ну, а сейчас чем занимались, как мне прийти?

– Так… говорили промеж себя…

– Врете, братцы. В карты небось играли? Говорите – никому не скажу!

Домовладельцы переглядываются и улыбаются.

– Так точно, играли.

У всей компании оказалось, в общей сложности, сорок восемь копеек, которые они целый день и стараются изо всех сил выиграть друг у друга.

Где они достали эти сорок восемь копеек?

Заработали?

Возможно.

Украли?

Вероятно.

Резцов

– Да есть ли, наконец, у вас тут хоть один зажиточный поселенец, который разжился бы на Сахалине честным трудом? – уж в отчаянии восклицал я, исходив все поселье. – А то куда ни глянь, или нищета, или если зажиточный, то нажил деньги тайной продажей водки, кулачеством, ростовщичеством, самым алчным, жестоким, бесчеловечным обиранием своего же брата! Есть ли хоть кто-нибудь, кто разжился бы трудом? Или нет таких совсем?

– Как нет? Очень немного, но попадаются. Да вот вам Резцов. Зажиточный мужик и отличный человек. Он здесь даже старостой слободским одно время был. Про него слова дурного никто не скажет. На Сахалин пришел без гроша, здесь хозяйство – дай Бог всякому.

Слава Тебе, Господи! Иду смотреть эту «гордость Сахалина».

Резцов – отличный столяр и прекрасный хозяин. У него хорошие огороды, пятнадцать штук скота, – он разводит скотину и продает в казну. И, главное, все это нажито действительно своим трудом и бережливостью.

Резцов пришел в каторгу на семь лет за убийство в драке, окончил поселенчество, теперь крестьянин…

Захожу в избу – чисто. Веет зажитком.

Резцов, молодой еще человек, производит странное впечатление.

Не то что больной – нет. А словно вот-вот свалится. Такие лица бывают у людей, проводящих бессонные ночи, – у людей с измученными, издерганными нервами.

– Здравствуйте, Резцов. Пришел посмотреть, как вы живете-можете.

– Милости просим, барин. Живем ничего. Бога гневить не стану. Огороды есть, работников держу троих, скотина… Вот, Бог даст, все продам, на материк поеду…

– Как на материк? Да ведь у вас и тут хозяйство идет, сами же говорите, – слава Богу, столярничаете.

– Ну, это что! Какое здесь мастерство? Поселенцам столяр не нужен, а господа в тюрьме все себе делают задарма.

– Ну, скот у вас, хозяйство.

– А Бог с ним и со скотом, и с хозяйством. Только бы отсюда выбраться.

– Да почему ж, наконец?

Резцов вздохнул.