Бахтарма

Бахтарма
Елена Ивченко

Екатерина Казанкова

Наталья Славина

Екатерина Ильинская-Мораг

Арина Остромина

Юлия Комарова

Таня Манов

Ольга Баринова

Елена Шальнова

Светлана Волкова

Максим Урманцев

Екатерина Саможнева

Елена Ахматова

Юлия Комарова

Анна Занадворова

Сергей Седов

Арина Остромина

Лада Щербакова

Пятнадцать иллюстрированных рассказов о магии, чудесах, проникающих в наш привычный, обыденный мир. Женщина, чьи руки в трудную минуту обрели волшебные свойства, становление шамана, старушка-похитительница, зеленые поезда, увозящие тоскующих и печальных людей, песочный человек, девочка, мечтающая о полёте. Истории веселые и грустные, жизнеутверждающие или полные мрачного юмора, но в каждой из них есть какая-то тайна.

Сборник – часть проекта "Околесица", посвященного исследованию чудесного. Семь сборников в различных жанрах, где чудо рассматривается с разных, порой весьма необычных сторон.

Арина Остромина, Юлия Комарова, Таня Манов, Максим Урманцев, Елена Шальнова, Наталья Славина, Елена Ивченко, Ольга Баринова, Екатерина Ильинская-Мораг, Екатерина Саможнева, Екатерина Казанкова, Светлана Волкова

Бахтарма

Таня Манов

Чистые руки

«В плюс: восемьсот за уборку, шесть тысяч пятьсот зарплата. В минус: тысяча пятьсот за жилье, шестьсот пятьдесят на садиковскую продленку, электричество, вода, выплата в больничную кассу, городской налог, телефон. Данькины штаны все короткие, а ботиночки, что Лиат отдала, великоваты, но это к лучшему, на зиму хватит. Но куртка… И тысяча четыреста – выплата за ссуду – чтоб он сдох, сволочь. А если снова карантин? Тогда шесть пятьсот убираем, три двести прибавляем – пособие. Не хватит, не хватит, не хватит…»

Привычные мысли заевшей пластинкой отщелкивают список, пункт за пунктом. Не дай бог забыть, упустить мельчайший должок: вырастет, раззявит пасть и сожрет их с Данькой, только косточки хрустнут.

Семь тридцать пять утра. Накрапывает. Улитки тянут блестящие нити от мокрых кустов к влажным стенам. В банкомате на углу осталось тридцать пять тысяч триста шекелей, у женщины в машине на перекрестке бриллиантовые серьги, в сумке – бутерброд с колбасой и йогурт.

Юлька чувствовала мир со всеми его скрытыми соблазнами. Так, не поднимая глаз от книги, знают – по зябкому касанию ночного сквозняка, что окно за спиной прикрыто неплотно, а по звонким редким шлепкам представляют капающий кран и миску в раковине. Радар Юлькиного желания сканировал пространство, выхватывая из бесцветных сумерек призывно рдеющую вожделенную добычу. Беззащитную – только помани – за любыми стенами, любыми дверьми.

Светофор загорелся зеленым, женщина уехала, увозя свой бутерброд и серьги. Юлька привычно подавила инстинкт, перевела внимание. Данька уже в садике, а ее ждет уборка в крохотной квартирке на Дизингофф. Старики-хозяева будут медленно шаркать из комнаты в кухню, и нужно вежливо улыбаться и делать вид, что она совсем не торопится. Зато предложат кофе с печеньем.

Желудок заурчал. Чем тревожнее денежные расчёты, тем злее голод, гудит и ревет, как пламя в топке. Свой бутерброд да остатки Данькиных хлопьев, и все мало. Вот бы в садике тарелки за детьми подчистить, может, наелась бы. Живо представилась громогласная Данькина воспитательница Сарит, объемистая тетка в бархатном тюрбане. Вот бы она закудахтала, застав «эту русскую», тайком подъедающую кускус с томатным соусом с детских тарелок!

Смешно, конечно, что Юра вернулся в Россию, а она, русская, застряла в Израиле. Ну, да какой выбор оставил ей муж, когда взял в банке ссуду на общий счет – пятьдесят долбаных тысяч! – и слился, оставив ее выплачивать долг? Долбаный супружеский долг.

В памяти привычно всплыл жаркий сонный день, роман Донны Тарт, который она читала, сидя за кассой, звонок из садика: почему не забираете ребенка? Юрин телефон не отвечал, ни тогда, и никогда больше. Дома ждала записка: «Юля, я возвращаюсь. С твоими способностями вы не пропадете. Привет Даньке!»

Привет Даньке. А потом привет из банка.

Просроченный кредит, минус на счету, муж выехал из страны. Официальных доходов – ее зарплата продавщицы в книжном. Юльке закрыли границу, и это было даже смешно. Будто бы им было, куда ехать.

Юля, сдвинув бесцветные брови, споро протирала мутное зеркало в ванной, пахнущей лекарствами. У свекрови вот так же квартира валерьянкой провоняла. И снова всплыла в памяти Юркина записка. С твоими способностями… Подлец. И проживем! Без способностей.

Зива, хозяйка, позвала пить кофе и, шаркая, побрела за деньгами, оставив Юлю наедине с мгновенно исчезнувшими крекерами. Сотка пахла нафталином, и так же пахли еще тысяча восемьсот на полке в скрипучем шкафу. Запах пропитал одежду: платья прежней пышной Зивы и костюм Шимона, оставленный на похороны, и альбом с фотографиями их старшего сына, погибшего на Шестидневной войне, и пожелтевший платочек – память о маме Шимми. Нафталин и тонкий, как давнее воспоминание, аромат духов, исчезающий, если распахнуть дверцы, и накапливающийся вновь в зыбкой темноте.

Пора было бежать, и Юля на мгновение замерла, чувствуя чужой дом, как уютный заношенный свитер на плечах: запах дождя из окна, картины на стенах, потертые золотые кольца в шкатулке, слои краски на дверях, как годичные кольца на дереве, застоявшаяся тишина гостиной, запылившиеся ботинки в шкафу и окаменелая мочалка под раковиной, хрустальные рюмки в серванте, а в узкой вазочке наверху – иссохшая моль. Она поманила тайком, вежливо улыбаясь хозяевам, и легчайший серый трупик рассыпался в пыль в ладони. А вазочку она через неделю протрет.

В десять ноль пять подняла решетку, закрывающую витрину русского книжного «Зеленая дверь». Переоделась в подсобке, включила чайник и день потянулся. Звякал колокольчик, спрашивали все больше детские книги. За окном декабрьский дождь неустанно лупил по тротуару, стекал с выгоревшего козырька над входом. Половина ноября да начало декабря – меньше месяца магазин открыт после второго карантина. Покупают мало, выручки с гулькин нос. Юля внимательно читала новостную статистику: сколько заболевших, сколько подключенных к аппаратам. С каждым днем все больше. Вот-вот снова страну закроют.

Первые месяцы карантина, с марта по апрель, они сидели с Данькой дома на пособие по безработице, и счастье еще, что банк заморозил временно выплаты по ссуде. Летом магазин с перебоями, но работал, а осенью снова пришлось уйти в отпуск без содержания. Все запасы, которые еще оставались у нее, иссякли. Вот она, безысходность, дышит за последней чертой.

Навязчивые мысли. Привычный гнетущий страх. А ведь у хозяина соседнего киоска в ящике за стойкой двадцать пять тысяч, розовой резиночкой для волос перехвачены. Юля чувствовала эти деньги, могла бы рассмотреть каждую банкноту. Одно усилие, поманить – и…

Она невольно глянула на свои ладони, подержала их лодочкой перед глазами, перевернула и вгляделась в обкусанные ногти.

Чистые руки, мама, у меня чистые руки. Ну, почти.

Заварю еще кофейку.

В четыре пришел Константин Иосифович. Неловко обнялись, не снимая масок и старательно отворачиваясь. Юльку больно кольнуло: как он постарел после карантина! Глубоко запали потерявшие блеск глаза, обмякла кожа, стала тоньше переносица над маской и посерел лоб. Она отвела глаза, пробормотала приветствие и с облегчением выбежала на улицу: забирать Даньку с продленки. Сарит вынесла подарок: кулек с детскими кофтами, забытыми с прошлого года, и – вот это да! – яркую желтую куртку со Спайдерменом на спине. Сказала, бросили в ящик для пожертвований, что у ворот. Везет им с Данькой сегодня!

– Ты ведь помнишь, что завтра начинаются каникулы, а, Юлия? – крикнула вслед Сарит. Юлька обернулась, открыв рот:

– Что?! Да садики только открылись после карантина!

– Ханука, милая! Веселого праздника!

– Веселого праздника, – пробормотала Юлька растерянно. Три года в Израиле, и каждый чертов раз детские каникулы налетают на нее, как коршун на зазевавшуюся мышь!

По дороге задержались на детской площадке – крутануться разок на мокрой визгливой карусели под сеющим дождем. Из жратвейки на углу шел умопомрачительный аромат, и Юлька, не сдержавшись, мысленно потянула за ниточку запаха – и поспешно разжала кулак, зашипев сквозь зубы. Горстку раскаленных чипсов умяли в секунду, и, слизывая с пальцев масло и соль, она спокойно подумала: «Вот следы греха на руках моих, мама».-

– А ты знаешь про Хануку, мама? Я тебе расскажу! – болтал Данька, мешая языки, и она привычно повторяла за ним по-русски, поправляя.