Оранжевая книга. Сказки и истории

…Вечером февраля в холодном автобусе попытаться остановить оранжевую реку внутри своего глаза – и изморозь, и узоры (переливаются); было бы все равно, кто звонит мне, и где я был, когда началась осень из оранжевого вечера вчера; и она говорит мне о зеленом городе (когда она была молодая) и о птицах, которые сидят на спинке кровати и не хотят улетать, пока кто-нибудь не умрет в твоем королевстве, и о черном короле и зазеркальном лабиринте (человечек заводит граммофон и люди на площади танцуют) и кружится, кружится, но никогда не возвращается обратно…

***

Когда Ангел начинал носить газеты, его поразило то, что, по идее, из трёх или четырёх сотен подписчиков разные номера квартир должны встречаться примерно с одинаковой частотой. Ну, меньшие номера – немного чаще, так как не во всех домах квартир много, а нумерация обычно начинается с №1. Но всё оказалось не так. Например, жильцы квартир с номером 4 чаще выписывали «СПб Ведомости», а квартир с номером 90 – «Смену», причём распределение газет по участкам тоже не было равномерным – на одном участке 10 человек выписывали «Смену» – и не выписывали «Невское время», на другом – только «Невское время» – и никакой такой «Смены».

***

Мы с Ангелом договорились встретиться на «Василеостровской», на выходе с эскалатора. Я, как всегда, приехал раньше минут на 20 – и разглядывал пассажиров. Странные это были наблюдения. Мне показалось, что люди, выходящие с эскалатора, появляются на нём снова – минут через пять. По крайней мере, человек в драной кожаной куртке и с метлой, обёрнутой полиэтиленом, появлялся с завидной регулярностью. Я рассказал Ангелу. Ангел сказал, что думал о том же самом, когда ехал в метро. На «Маяковской» человек, сидевший напротив Ангела и читавший газету, сложил её, положил на сиденье и вышел. На Гостинке вошёл другой человек, взял газету с сиденья, развернул – и стал читать. Ангел подумал тогда о профессиональных пассажирах – людях, которые ездят с утра до вечера на общественном транспорте и получают за это зарплату. – Коля говорит, что вообще людей в Питере не 5 миллионов, а гораздо меньше, тысяч 100. Всё остальное – видимость. Профессиональные пассажиры, статисты. В конце 80-х по телевизору часто показывали заставку – городские кварталы ночью, а свет в окнах горит так, что получаются лозунги навроде «Слава КПСС». Хотя Коля говорит много странных вещей. Например, что в троллейбусе 34 ездит Убийца. Или – что Питер стоит на черепахе, которая плывёт по морю. Чувствует, как качается, когда ветер.

***

– Слушай, а как ты думаешь, дон Хуан был? На самом деле? Сэм сидел на краю крыши, свесив ноги в пропасть.

– А какая разница – был или не был. Даже если Кастанеда его придумал – он мог быть. Если кто-нибудь скажет – дон Хуан говорил то-то и то-то – ты ведь сможешь определить, говорил или нет. Значит, у тебя в голове он есть. Что-то похожее было ведь с Шекспиром – определили, что писал один человек, в то же время, когда, считается, жил Шекспир. Какая разница, как его звали? Хотя, Шекспир тоже у тебя в голове.

Я достал пачку, и мы закурили. Почему-то подумал про необратимые действия, что нельзя выкурить сигарету обратно. Что если Сэм сейчас упадет, он никогда не будет сидеть здесь и курить – вот так, как сейчас. Сэм щелчком отбросил окурок.

– А фиг его знает, может быть, если поверить, можно пойти по воздуху. Для всех окружающих ты умрешь, а для себя – сможешь пойти. Только никто тогда не узнает.

– Знаешь, одна наша общая знакомая, Киса, хотела узнать, что там. В церковь ходила, иконы у нее висели. Пока не заболела. Натерла в походе ногу, и началось заражение крови. Почти месяц лежала в бреду, а когда поправилась – все. Отдала соседке иконы, выбросила крестик. Теперь говорит, знает что там. Мы давеча бухали в Д’Акти, я говорю – пошли к Ксении желание загадывать, она и рассказала. Она вообще когда-нибудь рассказывала тебе о себе?

– Да нет, у нас вообще довольно странные взаимоотношения. То есть просто пока не возникало ситуации, когда она могла бы о себе рассказать.

***

Ступаков допил пиво и поставил бутылку около урны. Я спросил, не хочет ли он её сдать. – Это – как касса. Касса взаимопомощи. Когда у меня много денег, я оставляю бутылку, кто-нибудь, кому сейчас нужны деньги, находит её и сдаёт. Когда мне не хватает на что-то, я ищу бутылки и сдаю их. Ещё оставляю – с глоточком. Всегда найдётся человек, который захочет допить ништяк. Панки – не умерли, просто от них так пахнет.

***

Ступаков был уже изрядно пьян. – Ты понимаешь, это не Бог рулит вероятностями, сами вероятности и есть Бог. Чудо – это что? Помнишь – нулевой закон Ньютона – что Бог, единожды в своей неизъяснимой благости создав мир вместе со всеми физическими законами, более в них не вмешивается? Так вот, чудо – это флуктуация. Именно так Бог мог создать жизнь и всех нас. Кроме как через флук-ту-ацию Бога и не пощупаешь, а он есть, что бы ни делали эти святоши, каких бы крестов и гигантских Будд ни строили. Бог – он здесь, он рядом. С этими словами Ступаков обрушил лохматую голову на стол. Барменша Катя посмотрела на нас неодобрительно. Глухонемые продолжали играть в кости. – Опять придётся везти его на такси, – сказал Ангел.

***

Королева вышла из дома вечером, королева надела красное пальто. Ступаков ждал на углу. Было холодно, шёл пенопластовый снег. Королева перешла дорогу. Ступаков закурил, чиркнув спичкой. Королева дошла до остановки и посмотрела на часы. Ступаков поёжился, бросил сигарету в снег и тоже посмотрел на часы. Колокола на соборе начали бить. Шесть. Подошёл двенадцатый троллейбус. Королева вошла в переднюю дверь и села у кабины. Кроме кондуктора, в салоне не было никого. Троллейбус закрыл двери и уехал. Ступаков развернулся и пошёл по улице, опустив голову. Часы продолжали бить.

Если бы у Ступакова была кинокамера, он обязательно снял бы такой вечер. Пенопластовый снег, свет оранжевых фонарей и свои жёлтые ботинки, тонущие в шуге. Как королева выходит из дома, как садится в троллейбус. Бомжа, сидящего на ступенях парадной. Раскачивающиеся колокола. Бомжу было холодно, он пытался поднять воротник пальто, но у него это не получалось. Тряпка, намотанная на шею вместо шарфа, развязалась. Бомж рассердился и бросил её в грязь – под ноги Ступакову. Я – чёрный король – заявил он. Ступаков поднял тряпку и отдал её бомжу. А я – Ступаков, – сказал Ступаков.

Король был сильно пьян. Ступаков помог ему подняться и войти в парадную. Пахло кошками и табаком. Ступаков усадил его спиной к батарее, и король заснул. Вот и хорошо, – подумал Ступаков, прикурил и вышел на улицу. Снег уже кончился. Ступаков бросил пустой коробок в снег. Подошёл молодой человек в пальто и шляпе попросил прикурить. Ступаков протянул ему свою сигарету.

Королева уже подъезжала к метро, когда в троллейбус села компания подростков с гитарой. Вошедшие громко смеялись. Один из них, в шляпе, подошёл к королеве и подарил ей открытку с нарисованной улиткой. С обратной стороны открытки был написан адрес отправителя, адреса получателя не было. Подростки вышли на остановке около метро, никто не вошёл. Снег за окном кончился.

***

В тот день с утра было пасмурно, без просвета. Я бродил по Петроградке в поисках места, которое мне снилось уже неделю, но – ничего, ни единой зацепочки. И освещение было плохое – если что-нибудь сфотографировать, всё будет серым и плоским. Без пяти двенадцать я был на Большой Пушкарской. С выстрелом полуденной пушки начался дождь. Я зашёл в Д'Акти. В это время здесь всегда бывало пусто, как оказалось и сейчас. Только за дальним столиком сидел человек – в шляпе и тёмных очках. Никогда раньше я его здесь не видел. Я взял растворимый кофе, пирожное – и сел за столик. Человек мелденно пил портвейн из стакана и разглядывал меня сквозь тёмные очки. Я курил, пил кофе, писал этот рассказ, ел пирожное – и всё время чувствовал на себе его взгляд – не враждебный, скорее, изучающий. Минут через двадцать дождь закончился – по окну над головой перестали стучать капли – и в кафе заметно посветлело. Человек встал, сунул руки в карманы и вышел – не оборачиваясь – и не сказав ни слова барменше. Я вышел вслед за ним – но ни справа, ни слева, ни на противоположной стороне Добролюбова его уже не было видно. Я рассказал Ангелу о странном посетителе кафе. – Это был Сахарный человек. Ты видел его в самый страшный для него момент – когда он вышел из дома, и пошёл дождь. Его дом носит почтальон из нашего отделения, поэтому, как понимаешь, мне всё известно. Человек этот никогда не выходит в дождь, потому что думает – сахарный. И – растает. У него есть родственники где-то на Севере, они присылают ему деньги. Поэтому он нигде не работает. Целыми днями сидит дома, смотрит телевизор и пьёт портвейн. Хотя, вроде, пока ещё не совсем бухарик. Хотя так, конечно, живёт бОльшая часть народа у нас на участке. Только работать вынуждены. То есть он – как все, только дождя боится…

Ангел продолжил, – на самом деле, когда первый раз попал в больницу, меня испугало поразительное сходство между жизнью больных и здоровых людей. Только в больнице люди общаются, едят, пьют, смотрят телевизор в ожидании выздоровления, а чего ждут здоровые люди – мне кажется абсолютно неясным. Может быть, смерти. Может быть, <некоторые> прихода чудесного человека, который уведёт их в прекрасный новый мир. Только, думаю, люди будут там точно так же играть в больницу – если, конечно, не поводить их до этого сорок лет по пустыне.

***

– Молодой человек, а что вы сейчас бросили? – Окурок. – А куда вы его бросили? – В урну, то есть в коробку с мусором. – Предъявите документы. В «обезьяннике» на «Пионерской» сидели трое – человек лет 40 в дорогом пальто, бородатый БОМЖ и пьяный мужик в тренировочных и рваной куртке. – Фамилия, имя, отчество, число, месяц и год рождения, адрес регистрации? – Оружие, наркотики – есть? На столе оказывается содержимое карманов и рюкзака – записные книжки, нэцке, «И-Цзин», игральные кости, письмо в конверте, пачка «Примы», пластмассовый космонавт, шахматная королева и прочее, и прочее. Оружие и наркотики – отсутствуют. Достают письмо из конверта, читают вслух. «Май лежит на ладони и кажется холодным – и – не уходи – странник телефонной книги…» Смеются. Наркоманский бред. Складывают вещи в рюкзак, пишут протокол. – Пиши: «Я бросил окурок на землю, потому что не заметил урну». – Но после терактов у метро нету урн, только коробки. – Ты что, самый умный? Как сказано, так и пиши (поигрывает дубинкой). Старшина достаёт пухлую записную книжку. Пишет свидетеля: «Пётр Константинович Иванов, проживающий – Московский проспект…» Статья 44 АК, нарушение благоустройства города. Русский язык. Мужик в куртке храпит. Человек в пальто просит перевести с английского – для милиционеров – что он – подданный другого государства. Перевожу. Милиционеры смеются. – Можно позвонить? – Сиди. Ты – наказан. Через два часа, когда метро уже закрывается, БОМЖа, пьяного и человека в пальто увозят в отделение. Меня – отпускают. Последний автобус уже ушёл – и я, как всегда, иду домой пешком.

***

Я достал из кармана фигурку черной королевы. Ступаков слегка удивился. – Коля сказал, это та самая королева. Пешка доходит до восьмой линии и становится королевой. Поэтому о ней ничего не было слышно, когда она туда шла. Девушка, идущая по Лейтенанта Шмидта, девушка, слушающая плеер. Сейчас она вне доски, сейчас она за морем. Коля сказал, что пока она на Петроградке, она в безопасности. Ступаков взял фигурку, посмотрел, перевернул и попытался оторвать кусок фланельки с подставки.

– По-моему, это, все-таки не королева. Это – ферзь.

***

Мы нашли Чёрного короля через пару дней после разговора с Колей. В тот вечер мы с Ангелом сидели за столиком вдвоём и пили кофе. Играть в шахматы не хотелось, и мы играли в ассоциации. Ангел писал слово в записной книжке – и передавал её мне. Я писал то, с чем слово ассоциировалось – и передавал книжку обратно. Конечно, гораздо интереснее играть впятером, но была уже половина одиннадцатого, – и никто из наших не подошёл. Вряд ли уже подойдёт. Третий раз игра закольцовывалась – мы возвращались к Чёрному Королю. Видимо, под впечатлением от разговора с Колей, который, со свойственной ему загадочностью, утверждал, что Короля нужно найти в ближайшие дни. Крайний раз получилась цепочка Чёрный король – Белый рыцарь – Эдисон – Яблочков – ДК Красный Октябрь – педерасты – Меркьюри – Королева – 8-я линия – рокировка – Чёрный король. – Ангел достал шахматную доску и поставил ферзя на соответствующую клетку. Ладью, tower, поставил на клетку, где башня. Если была рокировка – то Король должен быть в доме …, верно? Ангел сказал, что знает этот дом. Мы сложили шахматы, расплатились – и пошли через Биржевой на Васильевский. Когда дошли до места, уже совсем стемнело. В нужном дворе никого не было. Мы вошли в подъезд. – Я здесь почти всех знаю, – сказал Ангел, – бабки и алконавты, ну, пара тёмных личностей, которые никогда не получают почту. Поднялись верхний этаж. Дверь на чердак была открыта, в каморке за ней была ещё одна дверь, за которой горел свет. Я заглянул в замочную скважину. За дверью оказался не чердак, а мансарда. С потолка свисала на мохнатом шнуре лампочка, на паркетном полу спал бомж в чёрном спортивном костюме. В другом углу комнаты стоял огромный сундук. Окно было разбито, из скважины сильно тянуло. Ангел открыл дверь. Бомж заворочался, но не проснулся. В комнате пахло бумагой и пылью. Обычно в комнате, где спят бомжи, пахнет совсем иначе. Я посмотрел на обитателя мансарды. Судя по длине волос и растительности на лице, он не стригся и не брился несколько лет. Ангел осторожно подошёл к сундуку. Сундук не был заперт, и Ангел открыл крышку. В сундуке были буквы. Огромный сундук букв – зазеркальных букв от печатных машинок, букв от наборных машин, букв от игры «Эрудит» и букв из касс букв и слогов. Ангел зачерпнул горсть букв и засунул в карман куртки. Мы вышли, аккуратно закрыли дверь, спустились, сели на лавку и закурили.

***

В холодной трубе из ларьков с кассетами доносилась музыка – кажется, Юрий Антонов. Довольно тихо, можно переорать. Народу не очень много, да и не в деньгах дело <а в чём?>. Можно начинать играть – хотя февраль, пальцы холодные, правая рука ничего не чувствует. Действительно, перекричать можно, только голос срывается – холодно, сыро. Подходит человек с пионерским барабаном. – Меня зовут Костя. Я играл в джаз-бэнде. Давай – вместе, а деньги – пополам. Играем джаз. Людей подходит значительно больше, кладут купюры. Медиатор ломается, приходится играть пальцами, холодно, кровь. Через сорок минут вся гитара в крови, рвётся третья струна – пора заканчивать. Считаемся. Денег – 80 рублей, как стипендия. Пополам – значит, пополам. Пошли в булочную на Караванной. Бублики, кофе, чай. Угощаю я. У Кости на лице оспинки, он смотрит подозрительно, щурится. – Где ты живёшь? – Я – на Ваське, у залива. – И я – на Ваське, на 7-й линии. – Встретимся завтра? – Может быть, может быть… Внезапно в булочную заходит Королева. Смотрит на нас пристально, идёт в хлебный отдел. Покупает бублик и выходит. Костя остаётся за столом, я хватаю гитару и бегу за ней. Бегу по Невскому, прижимая к себе гитару с порванной третьей струной – а Королева исчезает вдали, в сверкающей в свете фонарей ледяной крупке, сыплющейся с неба.

***

– Значит, завтра – в 11, в Румянцевском сквере.

– Значит, завтра. 8 марта ещё лежал снег. В Румянцевском сквере никого не было. Антон достал губную гармошку и заиграл «…How many roads must the man goes down…» Гитара была немного расстроена; играть было холодно. Антон был в ватнике, ему было тепло. Моё пальто продувал ветер. Поиграли час; в двенадцать нас ждали в булочной на Репина.

– 6 пакетиков чая и 6 бубликов, пожалуйста. Кипяток из самовара – сколько угодно. В булочной было тепло. К часу дня чай уже стал совсем прозрачным, бублики закончились. Сэм сказал – давай на Добролюбова, в Д'Акти. Где можно купить и разлить. Мы загрузились в трамвай – чтобы ехать на Добролюбова. Посередине Тучкова моста выяснилось – я забыл в булочной гитару.

– Как я могу вам открыть здесь дверь?! Видите – там, в будке – контролёр. Я вас выпущу, а мне – штраф. Доехали до Спортивной.

– До первой линии не подбросите – только денег нет? – Садись. В булочной уже играли на гитаре. Что-то из репертуара Юрия Антонова.

– А, это ты… А мы думали – не вернёшься. Забирай свою гитару, ладно. Пока трамвай ехал через мост, они уже допили первую бутылку портвейна.

– Может, пойдём к Королеве? Из Д'Акти позвонили Королеве. У Королевы был пирог и Ступаков. Ступаков играл на гитаре – «…How many roads must the man goes down…» Доели пирог. Наступил вечер. День 8-го марта заканчивался. Пора уже было – по домам.

***

«Здравствуйте, Ангел. Вы не знаете меня, знаете только почтовый ящик, серый металлический ящик с нарисованной улиткой, куда Вы почти каждый день носите письма. У меня будет к Вам просьба. Дело в том, что история с письмами сегодня заканчивается, и я, наконец, уезжаю в Шотландию. Я попрошу Вас оставлять у себя все письма, пришедшие на мой адрес. Пусть Вас не смущает, что письма адресованы мне – мы с Вами в каком-то отношении родня и ни я, ни те, кто писал, не будут возражать, если Вы или Ваши друзья прочтут их вместо меня.

Королева»

***

Он сидел за столиком под плакатом с Б-52, курил и смотрел на меня. Мне показалось, что он изрядо пьян, хотя, как оказалось потом, нездоровый блеск в его глазах не исчезал, даже когда он был трезв. Он встал и, пошатываясь, подошел ко мне. «Здравствуйте. Разрешите, я сяду за Ваш столик?» Вид у него был очень несчастный. Я кивнул. Он сел и закурил. Посмотрел мне в глаза и уже собрался было что-то сказать, но передумал, махнул рукой и выпустил дым. Потом все-таки решился.

– Извините, а та девушка, которая сейчас вышла – вы с ней давно знакомы?

– Давно. Только я не понимаю, при чем здесь Вы. (Только мордобоя сейчас и не хватало)

– Может быть, Вы и Королеву знаете?

– Знаю.