«Недаром помнит вся Россия…» Бородинское сражение в историческом сознании русских и французов (по следам 200-летнего юбилея)

«Наполеон на Бородинских высотах». Худ. В. Верещагин, 1897 г.

Действительно, если следовать логике Н. А. Троицкого – ярчайшим образцом излишнего преувеличения исторической роли Кутузова является Бородинское сражение, бездарно им проигранное. Армия Наполеона, уступавшая русским войскам в численности личного состава и артиллерии, полностью владела инициативой и, потеряв, как минимум, в 1,5 раза меньше солдат, чем ее противник, захватила ключевые пункты русских позиций при Бородине, а затем вынудила «расстроенные»[32 - Троицкий Н. А. 1812. Великий год России. – С. 178.] (т. е. разбитые) русские армии продолжить отступление и сдать Москву. Правда, Троицкий не решился прямо назвать Бородино поражением России. Пафос ученого был направлен на опровержение версии о том, что русские одержали решающую военную победу в этом сражении.

Впрочем, эти усилия Троицкого выглядят напрасными и представляют собой, как говорят французы, coup d’еpеe dans l’eau (удар шпаги по воде).

Во-первых, восприятие Бородинской битвы как Русской Победы (без разделения оной на «нравственную» и «материальную») давно стало частью русской культуры и русской ментальности. Поэтому нападки на историков Л. Г. Бескровного и Н. Ф. Гарнича, отчасти – на П. А. Жилина и др., пытавшихся доказать поворотное значение Бородина для хода всей военной кампании 1812 г. или, по крайней мере, факт военной победы русских при Бородине, не вполне корректны в культурном контексте. Любая великая нация – а русские и французы, несомненно, принадлежат к числу великих наций – создавала (и вправе иметь) свои исторические предания (легенды, мифы), степень достоверности которых не поддается рациональному осмыслению. Так, во Франции на протяжении последних двух столетий сохраняется предание о «непобедимом» Наполеоне, выигравшем все сражения и войны, но погубленном суровой русской зимой, а также коварством бывших союзников и собственного окружения. Колыбелью этого предания стали шедевральные апокрифы обожателей Наполеона – французского графа Э.-О. Лас-Каза,[33 - См.: Las Cases E. Mеmorial de St.-Hеl?ne (любое изд.).] ирландского врача Б. О’Мира[34 - См.: О’Мира Б. Голос с острова Святой Елены: Воспоминания. – М., 2004.] и мн. др. Русским историческим преданием, более локальным и скромным по содержанию, и в то же время – более реалистичным, стало Бородино. Оно нашло отражение в русских военных мемуарах, в стихотворении М. Ю. Лермонтова «Бородино», в романе Л. Н. Толстого «Война и мир», в трудах ряда отечественных историков. Троицкий мог бы, конечно, выступить в роли ниспровергателя «мифа». Но он сам отказался от такой роли, заявив: «Бородино – национальная гордость России, символ ее непобедимости, один из самых знаменитых и дорогих нам памятников русской воинской славы».[35 - Троицкий Н. А. Указ. соч. – С. 181.] Уместно ли после слов о «непобедимости» и «воинской славе» России, добытых в Бородинском сражении, обосновывать тезис о военной (тактической и стратегической) победе Наполеона?

«Император Наполеон и его маршалы». Литография

Во-вторых, в трудах ведущих представителей советской наполеонистики – Е. В. Тарле[36 - См.: Тарле Е. В. Наполеон. – М., 1991.] и А. З. Манфреда[37 - См.: Манфред А. З. Наполеон Бонапарт. – 3-е изд. – М., 1980.] мы нигде не встречаем бравурных «ура-патриотических» оценок Бородина. Свой рассказ о Бородинской битве Тарле заканчивает картиной отступления русских войск, безуспешно пытавшихся вернуть захваченные французами позиции и теперь методично расстреливаемых французской артиллерией. Вывод Тарле насчет итогов сражения был очень умеренным и взвешенным. Отметив, что в битве полегла «половина русской армии» и что Кутузов «категорически решил спасти другую половину и отдать Москву без нового боя», академик даже с некоторой долей сатиры писал о русском главнокомандующем: «Это не помешало ему провозгласить, что Бородино было победой, хоть он и был удручен. Победа моральная была бесспорно.

А в свете дальнейших событий можно утверждать, что и в стратегическом отношении Бородино оказалось русской победой все-таки больше, чем французской».[38 - Тарле Е. В. Указ. соч. – С. 272–273.]

«М. И. Кутузов». Литография худ. Д. Адама

Таким образом, Н. А. Троицкий, в принципе, позаимствовал формулу Е. В. Тарле, говорившего о «моральной» победе русских, но указывавшего на их огромные потери и отступление с поля боя. Стратегическую же победу Тарле, как политическую – Троицкий, присваивал русским лишь «в свете дальнейших событий». Наконец, Тарле был готов признать военную победу Наполеона в Бородинском сражении, но соглашался сделать это с одной оговоркой: победа Наполеона не была бесспорной. По словам Тарле, «когда Наполеону в ночь после битвы доложили, что 47 его генералов убиты или тяжело ранены,[39 - По уточненным данным, используемым современными историками, в Бородинском сражении выбыло из строя 50 французских генералов; из них 12 было убито и 38 ранено.] что несколько десятков тысяч солдат его армии лежат мертвые или раненые на поле битвы, когда он лично убедился, что ни одно из данных им больших сражений не может сравниться по ожесточению и кровопролитию с Бородином, то (хотя это тоже не помешало ему провозгласить Бородино своей победой) он, одержавший на своем веку столько настоящих, бесспорных побед, не мог, конечно, не понимать, что (…) для Бородина нужно придумать какое-нибудь иное определение».[40 - Тарле Е. В. Указ. соч. – С. 273.]

Не менее сдержан в оценках Бородина и А. З. Манфред. Он счел необходимым «напомнить для понимания последующего, что это генеральное сражение, к которому так стремился с первого дня войны Наполеон, не дало ожидаемых результатов. Солнце, поднявшееся над Бородинским полем, не стало «солнцем Аустерлица», как приветствовал его Наполеон в ранний утренний час 7 сентября, – оно не принесло ему победы. Заметив, что Бородино (фр. «bataille de Moscova» – «битва под Москвой») оказалось «самой кровопролитной и самой ожесточенной из всех известных до того времени битв», о чем «можно судить не только по огромным потерям с обеих сторон и по отсутствию пленных, но и по числу погибших в сражении генералов», Манфред дал анализ правомерности сравнения Бородинского побоища «с битвой при Прейсиш-Эйлау» (1807). Манфред писал: «Черты внешнего сходства были лишь в том, что, как и при Эйлау, по окончании Бородинского сражения каждая из сторон считала себя победительницей. Но на этом, пожалуй, внешнее сходство между двумя сражениями кончалось. Различие было не только в том, что руководство русской армией на Бородинском поле было в руках крупнейшего после Суворова русского полководца – мудрого и многоопытного М. И. Кутузова, а под Эйлау армией командовал несопоставимый с ним Беннигсен, различие было и не в масштабах битвы и тех последствиях, которые они имели для последующего хода событий. Различие было прежде всего в историческом значении этих сражений.

Эйлау в конечном счете осталось эпизодическим крупным сражением, не давшим Наполеону победы и не изменившим даже хода кампании 1807 года; оно не оказало влияния на последующую судьбу наполеоновской Империи. Бородино было переломным сражением, битвой великого исторического значения. 7 сентября (н. ст. – В. В.) на берегах реки Колочи переламывалась судьба Наполеона, судьба его империи, судьба народов Европы».[41 - Манфред А. З. Указ. соч. – С. 675–676.]

Итак, Манфред отказывает Наполеону в праве считаться победителем в Бородинской битве и дает, в отличие от Троицкого, самую высокую оценку полководческим способностям Кутузова. Далее он цитирует знаменитый отрывок из романа Л. Н. Толстого «Война и мир» о «победе нравственной», одержанной «русскими под Бородиным».[42 - Там же. – С. 676.] Но последнее утверждение было конкретизировано Манфредом в духе, полностью исключавшем произвольное толкование «победы нравственной» как решающей военной победы над Наполеоном, после которой Москва была сдана побежденным французам из чисто тактических соображений и только во имя грядущей окончательной победы над уже разгромленными захватчиками. «То была победа нравственная, – пояснял Манфред, – но еще оставалась нерешенной задача достижения материальной победы над вторгнувшейся в Россию армией. Бородино не дало решающего перевеса ни одной из сторон и потому в сложившейся обстановке не могло предотвратить оставление Москвы русской армией».[43 - Там же. – С. 677.]

Вышесказанное дает основания утверждать, что «новое слово» об итогах Бородинского сражения, сказанное Н. А. Троицким в условиях «перестройки», на деле больше походило на «хорошо забытое старое». О «победе моральной», «победе нравственной» русских при Бородине говорили Л. Н. Толстой, Е. В. Тарле, А. З. Манфред. При этом Тарле и Манфред были очень далеки от того, чтобы объявлять Бородинскую битву решающей военной победой русских войск в Отечественной войне 1812 г. Да и советский генерал-лейтенант П. А. Жилин – тот самый, который осуждал «буржуазную историографию» за «грубую фальсификацию – стремление представить Бородино как победу Наполеона», также подчеркивал, что перелом в войне 1812 г. мог наступить лишь в результате «качественного изменения самого характера боевых действий», «перехода армии от обороны к наступлению».[44 - Жилин П. А. Гибель наполеоновской армии в России. – 2-е изд. – М., 1974. – С. 142.] Троицкий даже похвалил Жилина за то, что он «давно и доказательно опроверг» мнение о Бородине как о «переломе в ходе всей войны».[45 - Троицкий Н. А. Указ. соч. – С. 181.] Остается только недоумевать, неужели новаторский пафос Н. А. Троицкого был растрачен на опровержение двух старых работ Н. Ф. Гарнича и Л. Г. Бескровного – 1956 и 1962 гг. выпуска?[46 - См.: Гарнич Н. Ф. 1812 год. – 2-е изд. – М., 1956; Бескровный Л. Г. Отечественная война 1812 г. – М.,1962.]

«Русские ополченцы 1812 г.» Акварель неизв. худ.

«Забил заряд я в пушку туго…»

Худ. В. Г. Шевченко,1970-е гг

Правда, Н. А. Троицкий обогатил отечественную историографию Бородинского сражения рассуждениями об ошибках, допущенных Кутузовым и Наполеоном в ходе баталии. Но трудно представить себе военачальника, который не допустил бы ни единого просчета в такой грандиозной битве. Главнокомандующий Кутузов и император Наполеон, наверное, не были исключениями. Кроме того, действия каждой из сторон в условиях боя всегда направлены на то, чтобы вынудить неприятеля совершить некоторые ошибки, ведущие его к конечному поражению. Поэтому можно предположить, что недостаточная инициативность Кутузова при Бородине была вызвана как широкомасштабным и решительным наступлением французов на русские позиции, так и опасениями русского главнокомандующего, что непродуманное и поспешное контрнаступление, на пути которого были способны встать гвардия Наполеона и другие свежие силы, приведет к полному разгрому русских войск и поражению в войне. Артиллерию же Кутузов берег на случай прорыва неприятеля в русский тыл и иных катастрофических последствий французских атак. В свою очередь, перечисленные историком «просчеты» Наполеона могли быть порождены: во-первых, невозможностью сокрушить правый фланг русских войск – армию М. Б. Барклая де Толли, которая занимала выгодную и хорошо укрепленную позицию на берегу р. Колочи; во-вторых, измотанностью французских войск после захвата «флешей» и Курганной батареи и, в-третьих, опасениями Наполеона, что, двинув в бой гвардию, он рискует, в случае ее неудачной атаки,[47 - Гвардия Наполеона могла попасть под удар русской артиллерии, превосходившей, по мнению того же Н. А. Троицкого, артиллерию французскую.] лишиться своего главного резерва. Наконец, читая мудрые мысли историка об ошибках двух незаурядных полководцев в генеральном сражении, нельзя не вспомнить бессмертный афоризм из великой поэмы Шота Руставели «Витязь в тигровой шкуре»: «Каждый мнит себя стратегом, видя бой со стороны».[48 - В своей рецензии на 2-е изд. книги Н. А. Троицкого «1812. Великий год России» (М., 2007) А. И. Попов, в частности, упрекнул автора в том, что он «не учел десятки статей и книг, вышедшие за последние 20 лет» по тематике Бородинского сражения, а также выделил несколько фактических ошибок и неточностей, допущенных Троицким при описании хода сражения (Известия Самарского научного центра Российской академии наук. – 2008. – № 4. – Т. 10. – С. 1302). Если принять во внимание, что уточнение множества подробностей Бородинской битвы продолжается и 200 лет спустя, то едва ли следует удивляться, что в самый день побоища оба полководца располагали, мягко говоря, не самыми выверенными сведениями. Это имело следствием принятие решений, не всегда адекватных остроте быстро менявшейся ситуации.]

Тем не менее, заслуги Н. А. Троицкого в изучении проблем Отечественной войны 1812 г. являются весьма значительными. Труды ученого сумели вновь пробудить огромный научный и общественный интерес к событиям, оценки которых в отечественной исторической литературе длительного предшествующего периода обрели, казалось, свою твердокаменную незыблемость. Результатом стал выход десятков новых работ российских историков, в которых по-новому осмысливаются ход Отечественной войны и значение Бородинского сражения. Кроме того, многие положения, выдвинутые Троицким, прочно закрепились в современной историографии данной проблематики.[49 - См.: Отечественная война 1812 года и освободительный поход русской армии 1813–1814 годов. Энциклопедия. В 3 т. / Отв. ред. В. М. Безотосный, А. А. Смирнов. – М., 2012; Безотосный В. М. Все сражения русской армии 1804–1814 гг. Россия против Наполеона. – М., 2012; и др.]

Так, В. М. Безотосный приводит во многом сходное описание хода и итогов Бородинской битвы, соотношения сил сторон и понесенных ими потерь. По версии Безотосного, численность русских войск составляла около 150 тыс. чел. (в т. ч. 9,5 тыс. казаков и 28 тыс. ополченцев) и 624 орудия, численность армии Наполеона – 135 тыс. чел. и 587 орудий. Сражение окончилось тем, что «вечером французские части были отведены на исходные рубежи. Русских победить не удалось». Русские войска потеряли убитыми и ранеными 40–50 тыс. чел. (прекратила существование 2-я Западная армия, которой командовал смертельно раненый при Бородине князь П. И. Багратион), французы – примерно 35 тыс. чел. Обе стороны захватили в плен примерно по 1 тыс. чел. Среди русских генералов было убито и смертельно ранено 4, ранено – 23; французы потеряли 12 генералов убитыми и 38 – ранеными. Вопрос о победителе в Бородинском сражении Безотосный считает «в целом спорным», так как, во-первых, «иностранные авторы, как правило, отдают предпочтение Наполеону, большинство же отечественных историков – Кутузову, лишь немногие считают итог ничейным»; а во-вторых, «ни один из противников не решил поставленных задач и не добился существенных результатов. Наполеон не разгромил русскую армию, Кутузов не защитил Москву». Историк также саркастически отозвался о Кутузове, который своими, «виртуозно» написанными «по горячим следам», донесениями императору Александру I (от 27 и 29 августа 1812 г.) представил исход Бородинского сражения в выгодном для себя свете, но при этом, по мнению Безотосного, грубо исказил реальность. «Даже не знаешь, как односложно оценить бородинскую реляцию Кутузова, назвать ли ее прямым обманом императора, умело составленной дезинформацией, хорошо рассчитанной придворной комбинацией или пиар-кампанией? – пишет Безотосный. – Написана она была мастерски, вполне в духе XVIII столетия, даже была сказана почти правда, но далеко не вся».[50 - Безотосный В. М. Указ. соч. – С. 323–328.] Действительно, через 5 дней после сражения – 31 августа царь произвел Кутузова в генерал-фельдмаршалы с пожалованием 100 тыс. руб.; жена главнокомандующего – Екатерина Ильинична (урожденная Бибикова) стала статс-дамой императорского двора. Но после того, как 2 сентября 1812 г. Наполеон занял Москву, Кутузов, разумеется, оказался в «незавидном» положении. Известно, что Александр I нередко смещал своих военачальников за проступки гораздо меньшие, чем сдача «первопрестольной» неприятелю. Однако на этот раз государь оказался бессилен наказать проштрафившегося главнокомандующего, ибо совсем недавно сам «известил всю Россию» о его «победе». Ловкий маневр Кутузова, в самых изысканных выражениях доложившего царю об успешном генеральном сражении (хотя в его реляциях предусмотрительно было опущено слово «победа»), немедленно вызвал ответную монаршую милость, и дезавуировать ее, по мнению автора, было уже невозможно. «Как-то было не с руки отменять «победу», – поясняет Безотосный, – да и как уволить признанного «победителя», к тому же еще только что произведенного в генерал-фельдмаршалы. Нужно было сохранять правительственную версию, подождать, пока не прояснится и не изменится ситуация дальше. Главное – существовала армия, значит, не все еще было потеряно». По словам Безотосного, Бородинское сражение имело «промежуточное значение», оценивать эту битву следует применительно к «судьбам каждой армии». В этом отношении Бородино, несмотря на все оговорки, видимо, все-таки признается шагом на пути к полному поражению Наполеона в войне 1812 г. Свои рассуждения Безотосный подытожил следующим образом: «Русские войска, находясь на своей территории, за короткий срок все же имели шанс восстановить численность своих рядов (даже несмотря на то, что оставили на поле сражения более 10 тыс. раненых). Для Наполеона самым ощутимым оказалась большая убыль конного состава. Бородино стало кладбищем французской конницы, что пагубно сказалось во время второго этапа войны. Недостаток кавалерии и потеря, вследствие этого, маневренности в военном отношении стали одними из основных причин катастрофической гибели наполеоновской армии в России».[51 - Там же. – С. 328–329.]

«Смертельное ранение генерала Багратиона на Бородинском поле». Худ. А. Велхадзе, 1948 г.

«Бородино. Бой за Багратионовы флеши». Худ. А. Ю. Аверьянов

Основной смысл рассуждений и выводов В. М. Безотосного о Бородинской битве продублирован в большой энциклопедической статье А. А. Васильева, Л. Л. Ивченко, А. И. Попова и В. Н. Земцова «Бородинское сражение».[52 - Васильев А. А., Ивченко Л. Л., Попов А. И., Земцов В. Н. Бородинское сражение // Отечественная война 1812 года и освободительный поход русской армии 1813–1814 годов. Энциклопедия. – Т. 1. – М., 2012. – С. 211–224.] Правда, здесь авторами внесены некоторые коррективы в характеристику личного состава русских войск перед генеральным сражением. Русские войска, предназначавшиеся для участия в Бородинском сражении, насчитывали около 150 тыс. чел.; из них лишь 113–114 тыс. составляли регулярные войска, около 8 тыс. – казаки и 28 тыс. – ополченцы. Эти данные сопровождены важными уточнениями. Во-первых, в состав регулярных войск входило 14,6 тыс. новобранцев, приведенных генералом М. А. Милорадовичем. Во-вторых, численность русских и наполеоновских войск перед сражением «поныне» остается дискуссионной. В-третьих, «Кутузов исходя из данных разведки оценивал силы противника в 165–195 тыс. чел.», что приводило его к осознанию весьма вероятного отступления «с поля боя» в случае, если русские войска не будут подкреплены дополнительными резервами. Используемые В. М. Безотосным данные о потерях сторон, как и об их первоначальной численности, снабжены оговоркой: «Вопрос о потерях сторон остается дискуссионным». Анализ «просчетов» Кутузова и Наполеона, инициированный в современной отечественной историографии Н. А. Троицким и отчасти продолженный В. М. Безотосным, имеет место и в этой статье. Кутузову вновь приписываются «первоначальные просчеты», связанные с отсутствием должной инициативы и неудачной, по мнению авторов, диспозицией его военных сил в начале сражения. Кутузов исправлял эту «ошибку» ценой «крупных потерь», постоянно «латая дыры» в обороне. «Просчетами» французской стороны были названы «отказ Наполеона от глубокого обхода через Утицкий лес» (т. е. от удара в тыл русских войск посредством обхода их крайнего левого фланга), и «его решение не рисковать последним резервом – Императорской гвардией», продиктованное пребыванием императора Франции «на удалении 800 лье от Парижа». Авторы убеждены, что «этот шаг лишал его единственного шанса одержать решающую победу и заключить мир». Ссылаясь также на мнение ряда историков, что Наполеон, из-за «физического недомогания», проявил «недостаточную личную активность»,[53 - По поводу разглагольствований некоторых историков о насморке и «лихорадочной мигрени», из-за которых Наполеон во время Бородинского сражения «с трудом садился на лошадь» и которые помешали ему «разгромить русских», В. М. Безотосный резонно заметил: «В то же время почему-то не упоминают о старческих недомоганиях тучного Кутузова, уж он-то точно, в силу своей немощи, редко взбирался на лошадь. Может быть, он из-за своей старческой болезненности не разгромил Наполеона? Вопрос почему-то так не ставится» (Безотосный В. М., Указ. соч. – С. 327).] приведшую к неполной скоординированности «французских атак» и действий «всех четырех группировок Великой армии», авторы указали на главный, по их словам, парадокс Бородинского сражения: «обе армии проявили высочайший героизм, а оба полководца оказались не на высоте».

«М. И. Кутузов у портрета Суворова». Литография

Памятник М. И. Кутузову у Казанского собора, г. Санкт-Петербург. Скульптор Б. И. Смирнов. 1837 г.

Памятник М. Б. Барклаю де Толли у Казанского собора, г. Санкт-Петербург. Скульптор Б. И. Смирнов. 1837 г.

«Портрет генерал-фельдмаршала князя М. Б. Барклая де Толли». Литография

Концепция Н. А. Троицкого, с различными ее модификациями, приобрела к настоящему времени во многом доминирующее значение для современной отечественной историографии Бородинского сражения. Между тем, сформировавшись как инструмент разрушения старых неповоротливых догматов, эта концепция со временем сама отчасти превратилась в некое подобие догмы. Первоначально выстраиваясь на «марксистско-ленинских» началах в их «перестроечном» варианте, она провозглашала творцом истории народ, а творцом победы в Отечественной войне 1812 г. – русского солдата. Но, при всей аксиоматичности и бесспорности своих формальных положений, она была нацелена на развенчание «чуждого марксизму-ленинизму» образа великого полководца. Если похвала или критика в адрес М. И. Кутузова в дореволюционный период основывалась, главным образом, на личной мотивации, связанной с отношениями между Кутузовым и другими военачальниками (прежде всего, М. Б. Барклаем де Толли, Л. Л. Беннигсеном), то в советский период в дело вмешались политико-идеологические соображения. В своем ответе на письмо военного историка профессора Е. А. Разина, опубликованном в журнале «Большевик» (1947, № 2), И. В. Сталин заявил, что Кутузов «был бесспорно двумя головами выше Барклая де Толли». К сожалению, личному мнению вождя вскоре был придан директивный характер. Русский полководец, «мужественный образ» которого, в числе «наших великих предков», прославлялся в знаменитой речи Сталина на параде 7 ноября 1941 г.[54 - Правда. – 1941. – 8 ноября.] и стал затем одним из символов советского патриотизма в годы Великой Отечественной войны, стараниями некоторых ретивых авторов, желавших угодить «сталинскому» вкусу, был провозглашен «надклассовым феноменом», отражающим «настроения и интересы русского крестьянства». Но после смерти Сталина и состоявшегося затем разгрома его «культа» образ Кутузова часто приносили в жертву процессу очищения «марксизма-ленинизма» от примесей «сталинизма». Выразителем же чаяний прозападных – «либеральных и демократических кругов» неожиданно (в т. ч., вероятно, для самого себя) предстал «репрессированный» в период «культа личности», но затем «реабилитированный» М. Б. Барклай де Толли, «культ» которого был противопоставлен «националисту» М. И. Кутузову – представителю «воинствующего самодержавно-крепостнического патриотизма», яркому воплощению «сталинизма».[55 - Подробнее см.: Ивченко Л. Л. Историография Отечественной войны 1812 г. (200-летний юбилей события) // Партитура Первой Отечественной. Война 1812 года / Сост. Е. Н. Рудая. – М., 2012. – С. 201–206.] Однако препятствием на пути к полному развенчанию «культа Кутузова» остается победа в войне 1812 г., а также русское Бородино, открывшее путь к этой победе. Поэтому тезисы наподобие того, что в Бородинском сражении русские войска, руководимые «бездарным генералом» Кутузовым, были спасены от полного разгрома лишь «просчетами» Наполеона, как нельзя лучше способствуют диффамации образа Главнокомандующего всеми русскими армиями и ополчениями в той войне.

Впрочем, может быть, и в самом деле пора перестать «цепляться» за «отжившие мифы» о «великом полководце» Кутузове, о «русской победе» при Бородине? Ведь и без них конечная победа России над Наполеоном в 1812 г. выглядит не менее впечатляющей. С. А. Экштут в своей статье о наградах, пожалованных Александром I за Бородинскую битву,[56 - Экштут С. Служил примером отличной храбрости. Генеральские награды за Бородино // Родина. – 2012. – № 6. – С. 43–50.] с искрометной иронией цитирует донесения Кутузова Александру I от 27 и 29 августа 1812 г. об успешном отражении неприятельских «атак» во время «кровопролитнейшего и 15 часов продолжавшегося сражения». Автор наглядно показывает, что за торжественными реляциями русского главнокомандующего стояла самая неприглядная действительность. 3 сентября 1812 г., когда донесение Кутузова от 27 августа было, с купюрами и внесенными рукой царя исправлениями, помещено в газете «Санкт-Петербургские ведомости» (№ 72), «Великая армия» уже находилась в Москве. Главная квартира Наполеона разместилась в Кремле, а в руки французов, занявших Москву, попали «богатые военные трофеи: 156 орудий, 75 тыс. ружей, 40 тыс. сабель и множество другого оружия». Правда, «ни Александр I, ни жители Петербурга еще не знали об этом».[57 - Там же. – С. 43–44.] Комментируя представления Кутузова государю о наградах за Бородино, Экштут обращает внимание на то, что старый фельдмаршал заботился об особых поощрениях генералов, которые были «лично» известны монарху. Со ссылкой на Н. А. Троицкого[58 - См.: Троицкий Н. А. Фельдмаршал Кутузов: мифы и факты. – М., 2002. – С. 73, 79–80.] автор подчеркнул: «Угодливость фельдмаршала перед сильными мира сего не имела предела и часто перерастала в раболепие». В статье особо отмечен цинизм Кутузова – «опытного царедворца», посмевшего просить у царя «очень высокие награды за Бородинское сражение во исполнение повеления Александра I, данного им «еще до того, как он узнал о сдаче Москвы». Кутузов поступил, по словам Экштута, «так, словно после кровопролитного сражения не было ни сдачи Москвы, ни потери в Москве громадного количества различного оружия, которым можно было вооружить целую армию. Однако, несмотря на все это, Кутузов не стал проявлять скромность…». В статье приводятся высказывания героя Бородинского сражения генерала Н. Н. Раевского о том, что представляла собой «главная квартира» Кутузова после оставления Москвы. Раевский рассказывал, что «она всегда отдалена», «там интриги партий, зависть, злоба, а еще более во всей армии егоизм», и что о судьбе России «никто не заботится». Автор признает, что в Бородинской битве «русская армия проявила массовый героизм». Дав анализ рапорта Кутузова Александру I от 29 сентября 1812 г. о наградах генералам за Бородино, Экштут делает «вывод, что спустя месяц после Бородинской битвы фельдмаршал расценивал это кровопролитное сражение как несомненную победу русской армии». Однако царь не согласился с Кутузовым; пожалованные монархом награды, вопреки традиции, оказались намного скромнее тех, которые запрашивал главнокомандующий. Александр I не пошел на поводу у «искушенного в придворных интригах фельдмаршала», желавшего лично угодить монарху и другим членам августейшего семейства. Он избрал для представленных к наградам более справедливые поощрения, которые гораздо более соответствовали истинным заслугам этих лиц, нежели те, что предлагались Кутузовым. Царь также отклонил представления о награждении генералов Д. С. Дохтурова, П. П. Коновницына и М. А. Милорадовича орденом Св. Георгия 2-й степени, получение которого предполагало «наличие полководческих доблестей. Но именно этих доблестей ни один из них, по мнению царя, не проявил во время продолжительного и кровопролитного Бородинского сражения». Единственным военачальником, получившим за Бородинскую битву Георгиевскую звезду, стал М. Б. Барклай де Толли. Экштут так поясняет это решение Александра I: «Император оценил не только его личную храбрость в Бородинском сражении, во время которого под Барклаем было убито пять лошадей, но и проявленное военным министром в начальный период войны полководческое искусство. Именно глубоко обдуманный замысел Барклая, его «скифский» план, помог русской армии избежать преждевременного генерального сражения и неминуемого разгрома в битве с превосходящими силами противника».[59 - Экштут С. Указ. соч. // Родина. – 2012. – № 6. – С. 44–48.] Итак, в противовес «царедворцу» М. И. Кутузову, «искушенному в придворных интригах», М. Б. Барклай де Толли предстает подлинным героем войны 1812 г., открывшим русским войскам путь к будущей победе. Барклай заранее разработал «скифский» план отступления русских армий вглубь России, навязав Наполеону самые невыгодные условия дальнейшей войны, а затем отважно сражался при Бородине – в отличие от лукавого, но безынициативного и немощного интригана-главнокомандующего. Такова логика сего повествования.

М. И. Кутузов

П. И. Багратион

Н. Н. Раевский

М. И. Платов

П. Г. Лихачев

Ф. П. Уваров

А. И. Остерман-Толстой

Д. С Дохтуров

К. Ф. Багговут

М. Б. Барклай де Толли

К. Ф. Толь

А. И. Кутайсов

Л. Л. Беннингсен

М. А. Милорадович

М. С. Воронцов

Н. А. Тучков

Э. Ф. Сен-При

А. В. Воейков

Заключительные выводы С. А. Экштута оставляют итоги и историческое значение Бородинского сражения под жирным вопросительным знаком, так как даже взгляды двух тогдашних высших лиц Империи – Александра I и М. И. Кутузова на это событие, по мнению автора, кардинально расходились. При этом Экштут фактически солидарен с царским мнением, реконструкцию которого сам же и осуществил. «Александр I, – пишет он, – не посчитал Бородинскую битву тем сражением, которому суждено навсегда остаться в военной летописи государства Российского, и не пожелал увековечить память о нем золотым крестом для офицеров или серебряной медалью для нижних чинов (…) Александр I хотел, чтобы гению Наполеона было противопоставлено полководческое искусство (…) Пройдут годы, Бородино станет судьбоносной вехой в истории страны и национальным мифом. Западные историки считают Бородинскую битву победой Наполеона: русская армия покинула поле сражения и не отстояла Москву. Отечественные историки им возражают: да, Наполеон наступал, умело создавая численное превосходство во всех видах оружия на направлении главного удара, но русская армия выстояла и сохранила свою боеспособность. Пожертвовав Первопрестольной, Кутузов выиграл драгоценное время, накопил резервы и в конечном счете выиграл кампанию. Однако есть разница между отечественной войной и игрой в шахматы. Если в начале шахматной игры можно пожертвовать пешку или фигуру, чтобы выиграть позицию, то в истории всякая жертва вызывает неоднозначные оценки современников и потомков. Оценка любого исторического события заключается в том, что приходится учитывать несколько переменных: результат, издержки, отдаленные последствия, восприятие события современниками и потомками. И это уравнение со многими неизвестными никогда не имеет одного-единственного верного решения. В этом суть».[60 - Там же. – С. 48–50.] Итак, Бородино вновь объявлено «национальным мифом». О том, чем является эта характеристика в большей степени – комплиментом или поводом для полемики – пусть судит читатель! Очень хотелось бы также своими глазами увидеть главнокомандующего армиями державы с абсолютистской (самодержавной) формой правления, который не являлся бы «опытным царедворцем». Разве Барклай, военный министр царя Александра, таковым не был (хотя бы по своему статусу)?!

Истоки критики полководческих способностей М. И. Кутузова и признания победы французов в Бородинском сражении обнаруживаются в сочинении видного прусского военного писателя и теоретика К. Клаузевица, являвшегося в 1812 г. офицером русской армии (впоследствии – прусского генерал-майора). В книге о войне 1812 г.[61 - См.: Клаузевиц К. 1812 г. – М., 1937 (переизд. – 2004).] Клаузевиц не скрывал своего скепсиса в отношении Кутузова. Но Барклай де Толли, на фоне Кутузова, в рассуждениях прусского мемуариста выглядел еще менее выигрышно. Отметив 15-летнюю разницу в возрасте между двумя русскими военачальниками, Клаузевиц полагал, что «физической и духовной дееспособностью» пожилой и немощный Кутузов «уступал Барклаю, но по природным дарованиям, безусловно, его превосходил». По версии Клаузевица, в Бородинском сражении 120 тыс. русских, из которых 30 тыс. составляли казаки и ополченцы, противостояли 130 тыс. французов. Автор считал, что в «роли» полководца, противостоящего Наполеону в Бородинском сражении, Кутузов выглядел «далеко не блестяще и даже значительно ниже того уровня, какого можно было от него ожидать». Правда, Клаузевиц не до конца уверен в правоте этого своего мнения, так как во время сражения мог видеть Кутузова «всего одно мгновение» и в основе своего взгляда имел «мнение, которое непосредственно после сражения сложилось в армии». Нетрудно догадаться, что мнение о Кутузове в войсках, оставлявших Москву после тяжелейшего побоища на Бородинском поле, было не самым восторженным. Тем не менее, Клаузевиц дополнил свой комментарий утверждением о полной несостоятельности Кутузова как главнокомандующего во время генерального сражения: «Роль Кутузова в отдельных моментах этого великого сражения равняется почти нулю. Казалось, что он лишен внутреннего оживления, ясного взгляда на обстановку, способности энергично вмешаться в дело и оказывать самостоятельное воздействие. Он предоставлял полную свободу частным начальникам и отдельным боевым действиям. Кутузов, по-видимому, представлял лишь абстрактный авторитет». Но даже после такого отзыва автор снабдил военные таланты русского главнокомандующего более лестной характеристикой, нежели дарования Барклая. «Таким образом, – писал Клаузевиц, – если говорить о непосредственно персональной деятельности, Кутузов представлял меньшую величину, чем Барклай, что главным образом приходится приписать преклонному возрасту. И все же в целом Кутузов представлял гораздо большую ценность, чем Барклай. Хитрость и рассудительность обычно не покидают человека даже в глубокой старости; и князь Кутузов сохранил эти качества, с помощью которых он значительно лучше охватывал как ту обстановку, в которой сам находился, так и положение своего противника, чем то мог сделать Барклай с его ограниченным умственным кругозором».

Критики М. И. Кутузова и ниспровергатели «национального мифа» о победе русских при Бородине, охотно пользуясь резко негативными оценками Кутузова Клаузевицем, избегают следующее его рассуждение, согласно которому Кутузов, в отличие от Барклая, изначально предвидел неминуемый крах армии Наполеона и нисколько не сомневался в данной перспективе, стремясь лишь избежать заведомо напрасных военных потерь. Итак, читаем Клаузевица: «Благоприятный исход кампании в начале ее мог быть предугадан лишь при наличии широких взглядов, ясности разума и глубокого знания дела. Тогда это могло быть доступно лишь человеку с редким величием духа, но сейчас (т. е. при Бородине. – В. В.) конечный успех уже настолько приблизился к умственному взору, что хитрый разум (Кутузова. – В. В.) мог легко его уловить. Наполеон попал в скверную историю, и обстановка начала сама собою складываться в пользу русских; счастливый исход должен был получиться сам собою без больших усилий. Кутузов, наверное, не дал бы Бородинского сражения, в котором, по-видимому, не ожидал одержать победу, если бы голоса двора, армии и всей России не принудили его к тому. Надо полагать, что он смотрел на это сражение как на неизбежное зло (курсив мой. – В. В.). Он знал русских и умел с ними обращаться. С неслыханной смелостью смотрел он на себя как на победителя (курсив мой. – В. В.), возвещал повсюду близкую гибель неприятельской армии, до самого конца делал вид, что собирается для защиты Москвы дать второе сражение и изливался в безмерной похвальбе; этим он льстил тщеславию войска и народа; при помощи прокламаций и возбуждения религиозного чувства он старался воздействовать на сознание народа. Таким путем создалось доверие нового рода, правда, искусственно внушенное, но все же имевшее в своей основе истину, а именно плохое положение французской армии. Таким образом, это легкомыслие и базарные выкрики хитрого старика были полезнее для дела, чем честность Барклая (курсив мой. – В. В.). Последний совершенно отчаялся бы в счастливом исходе войны; он еще в октябре отчаивался в нем, когда у большинства снова возродилась надежда; сам он не сумел бы найти никаких средств улучшить положение дел, а его мнительность помешала бы использовать даже те средства, которые могли ему предложить другие; так, например, он высказался против перехода на Калужскую дорогу; в печальных, всегда озабоченных чертах его лица каждый солдат мог прочитать мысль об отчаянном положении армии и государства, и не исключено, что настроение этого полководца передалось бы армии, двору, всему народу; словом, простой, честный и дельный сам по себе, но ограниченный Барклай, неспособный проникнуть в самую глубь обстановки столь гигантского масштаба, был бы подавлен моральными возможностями французской победы, в то время как легкомысленный Кутузов противопоставил им дерзкое чело и целый поток хвастливых речей. Он сумел счастливо использовать тот огромный прорыв, который уже обнаружился во французской армаде (курсив мой. – В. В.)».

«Атака 1-го резервного корпуса Ф. П. Уварова при Бородино». Худ. А. Дезарно