Турецкие рассказы

Турецкие рассказы
Всеволод Михайлович Гаршин

Классики и современники
Всеволод Михайлович Гаршин (1855–1888) – писатель глубокого и яркого дарования. И хотя написано им немного, проза его неизменно вызывает читательский интерес. А. М. Горький проницательно сказал о Гаршине: «Лицо почти героическое, изумительной искренности, великой любви сосуд живой».

В сборник вошли известные рассказы: «Четыре дня», «Ночь», «Денщик и офицер», «Из воспоминаний рядового Иванова» и др.

Всеволод Гаршин

Турецкие рассказы. Избранное

На передней обложке размещен фрагмент картины художника Льва Лагорио «Отбитие штурма крепости Баязет 8 июня 1877 года» (1891)

© Оформление А. О. Муравенко, 2020

© Издательство «Художественная литература», 2020

«Печальник за человечество» Всеволод Гаршин

Творчество Всеволода Михайловича Гаршина (1855–1888), охватывающее всего десять лет, явилось яркой страницей в истории русской литературы 80-90-х годов XIX века. Уже первые произведения писателя снискали признание и любовь читателей.

Современная критика отмечала актуальность тематики и лаконичность формы сочинений Гаршина. Так, Г. И. Успенский, друг писателя, писал: «В его маленьких рассказах и сказках, иногда в несколько строчек, положительно исчерпано все содержание нашей жизни».

Современников поражало необычайное душевное благородство писателя, его честность, непримиримость к окружающему злу, мучительное чувство ответственности за происходящее в мире, страстное желание помочь людям. «Печальником за человечество» назвал Гаршина русский живописец И. Е. Репин.

В сказке «Случай с Крамольниковым» Салтыков-Щедрин создал образ литератора, который удивительно напоминает Гаршина. «Крамольников горячо и страстно был предан своей стране и отлично знал как прошедшее, так и настоящее ее. Но это знание повлияло на него совершенно особым образом. Оно было живым источником болей, которые, непрерывно возобновляясь, сделались, наконец, главным содержанием его жизни, дали направление и окраску его деятельности. И он не только не старался утишить эти боли, а, напротив, работал над ними и оживлял их в своем сердце. Живость боли и непрерывное ее ощущение служили источником живых образов, при посредстве которых боль передавалась в сознание других».

Гаршин был именно таким художником, для которого человеческая боль и страдания явились главным содержанием жизни и творчества, источником «живых образов», которые поражали сознание современников.

В. М. Гаршин родился 2 февраля 1855 года в Бахмутском уезде Екатеринославской губернии, в небогатой дворянской семье. Гаршины – старинный дворянский род обрусевших татар, происходящий, по преданию, от мурзы Горши (или Гарши), выходца из Золотой Орды при Иване III. Отец будущего писателя, Михаил Егорович, был офицером кирасирского полка. В доме Гаршиных нередко собирались его сослуживцы, принимавшие участие в недавно завершившейся Крымской войне, так что мальчик рос под впечатлением их рассказов о героической обороне Севастополя. Мать Гаршина, «типичная шестидесятница», интересовавшаяся литературой и политикой, свободно владевшая немецким и французским языками, оказала огромное влияние на сына.

В пятилетием возрасте мальчик пережил семейную драму. Его мать влюбилась в воспитателя сына П. В. Завадского, который был известным революционным деятелем 1860-х. Также он занимался организацией тайного политического общества. Мать ушла к нему, однако Михаил Егорович пожаловался в правоохранительные органы. Любовника арестовали, он был сослан в Петрозаводск. Женщина переехала в Петербург, чтобы быть ближе к любимому человеку.

Слишком раннее умственное развитие мальчика вызвало бурную реакцию на произошедшее: у него пошатнулось здоровье и психика. Впоследствии у писателя нередко возникали приступы нервного расстройства. После расставания родителей Гаршин остался жить с отцом, однако в 1864 году мать забрала его, отдала в петербургскую гимназию.

По окончании реальной гимназии в 1874 году Гаршин поступил в Горный институт, но не закончил его. Обучение в институте было прервано в апреле 1877 года, когда началась война с Турцией за освобождение балканских славян.

День объявления Россией войны Турции Гаршин встретил так: «12 апреля 1877 года я с товарищем (Афанасьевым) готовился к экзамену по химии. Принесли манифест о войне. Наши записки остались открытыми. Мы подали прошение об увольнении и уехали в Кишинев, где поступили рядовыми в 138-й Волховский полк и через день выступили в поход…»

Позже описанию этого похода Гаршин посвятит рассказ «Из воспоминаний рядового Иванова».

О своем решении пойти добровольцем в действующую армию Всеволод написал матери: «Я не могу прятаться за стенами заведения, когда мои сверстники лбы и груди подставляют под пули. Благословите меня». В ответ получил короткую телеграмму: «С Богом, милый».

11 августа Гаршин получил ранение в бою при Аясларе (Болгария). В реляции о нем говорилось, что он «примером личной храбрости увлек вперед товарищей в атаку, во время чего и был ранен в ногу». Тогда же, находясь на лечении в военном госпитале, он написал свой первый рассказ «Четыре дня», который был расценен критиками и современниками как блестящий писательский дебют. Это небольшое произведение ставили в один ряд с такими выдающимися творениями, как «Севастопольские рассказы» Л. Н. Толстого и батальные картины В. Верещагина. В мае 1878 года, по окончании войны, Гаршина произвели в офицеры, но меньше чем через год он вышел в отставку по состоянию здоровья и полностью посвятил себя литературному творчеству.

Произведения Гаршина начали публиковаться еще в те годы, когда он был студентом. В 1876-м был издан его первый газетный очерк «Подлинная история энского земского собрания». В нем Гаршин обратился к таким острым социальным проблемам своего времени, как голод в деревне и полное равнодушие к положению народа земских властей. Эта сатира на земские учреждения появилась как раз в то время, когда земство считалось основой народного самоуправления и рассматривалось как одно из важнейших достижений эпохи «великих реформ».

В 1877 году в «Отечественных записках» опубликован рассказ «Четыре дня». В нем отразилось отношение самого Гаршина к войне, которая, по мнению автора, противоестественна и враждебна человеку.

В рассказе «Трус», написанном в 1879 году, главный герой вновь предстает потрясенным осознанием неисчислимых страданий, которые приносит людям война. Рассказ начинается словами «Война решительно не дает мне покоя». Гаршин вложил в уста героя и свое собственное мнение. Он также не мог смириться с законностью сознательно организованного кровопролития.

В произведениях, посвященных мирной жизни, Гаршин так же, как и в военной прозе, выступает мастером социально-психологического рассказа. Его герой – «смирный, добродушный молодой человек, знавший до сих пор только свои книги, да аудиторию, да семью, думавший через год-два начать иную работу, труд любви и правды» – внезапно сталкивается с вопиющим фактом, исполненным глубокого трагизма и круто изменяющим его отношение к жизни. Подобное столкновение приводит к тяжелому нравственному кризису, который разрешается либо погружением «туда, в это горе», как происходит в рассказе «Художники», либо самоубийством главного героя, не справившегося с душевным разладом («Происшествие»). Обычно именно по такой схеме развивается действие в произведениях Гаршина.

К числу бесспорных его шедевров относится рассказ «Красный цветок», объединивший в себе черты этих двух жанров. Показывая социальное зло во всей его наготе, Гаршин так же, как и многие его современники, стремится пробудить в читателе работу мысли, «убить его спокойствие», растревожить совесть, заставить восстать против зла и несправедливости жестокого мира людей.

Профессор Сикорский, известный в XIX веке психиатр, считал, что в рассказе «Красный цветок», действие которого происходит в психиатрической лечебнице, Гаршин дал классическое изображение душевной болезни. К сожалению, многие эпизоды этого рассказа носили автобиографический характер. Главный его герой, бедный безумец, увидел в больничном саду три красных цветка и, вообразив, что в них заключено все мировое зло, уничтожил их ценою собственной жизни.

В середине 1880-х годов Гаршин переживает творческий кризис. Жанр психологического рассказа перестал удовлетворять писателя, поскольку в нем основное внимание уделялось духовной драме главного персонажа, а окружающий его внешний мир оставался в стороне.

«Я чувствую, – писал Всеволод Михайлович в 1885 году, – что мне надо переучиваться сначала. Для меня прошло время страшных, отрывочных воплей, каких-то “стихов в прозе”, которыми я до сих пор занимался. Материалу у меня довольно, и нужно изображать не свое “Я”, а большой внешний мир».

В последние годы жизни Гаршин почувствовал потребность в создании большого эпического произведения. У него появились далеко идущие творческие планы. Он собирает исторические материалы, относящиеся ко времени Петра Великого, задумывает полуфилософский, полунаучный роман с элементами спиритизма, а также готовится к работе над романом «Люди и война». Но полностью раскрыться в новом стиле Гаршину не удалось. Его творческие искания оборвала внезапная смерть. В новой манере писатель создал лишь несколько произведений, в частности рассказы «Надежда Николаевна» и «Из воспоминаний рядового Иванова».

В 1883 году литератор женился на Н. М. Золотиловой, на тот момент она была слушательницей женских медицинских курсов. Годы, проведенные с любимой женщиной, были самыми счастливыми в жизни Гаршина. Именно тогда появились на свет его лучшие рассказы.

В 1888 году здоровье Всеволода Михайловича резко ухудшилось. Как писал Г. Успенский, болезнь его «питали впечатления действительной жизни», которые были мучительными даже для здоровых людей, а для больной психики писателя оказались губительными.

19 марта 1888 года, во время очередного приступа душевной болезни, находясь в состоянии тяжелой тоски, Гаршин бросился в лестничный пролет одного из мрачных петербургских домов. 24 марта писателя не стало.

Всеволод Михайлович Гаршин узаконил в литературе особую художественную форму – новеллу, которая получила полное развитие впоследствии у Антона Чехова. Сюжеты новелл Гаршина несложны, они построены всегда на одном основном, развернутом по строго логическому плану событии. Композиция его рассказов удивительно законченная. Отсутствие действия, сложных коллизий – характерно для Гаршина. Большинство его произведений написано в форме дневников, писем, исповедей. Количество действующих лиц очень ограничено.

Свое настоящее признание В. Гаршин получил уже после войны. Через десять лет после ее окончания портрет прозаика напечатали на марках. Спустя некоторое время его сказки добавили в школьную программу. Сейчас их изучают в четвертом классе средней школы. Любопытный факт: Гаршин всю жизнь поддерживал художников, особенно передвижников, именно он позировал для нескольких картин Репина, в том числе для знаменитой работы «Иван Грозный убивает своего сына». Художник также написал и портрет Всеволода.

Писатель похоронен на «Литературных мостках», в музее-некрополе Санкт-Петербурга, где захоронены многие русские и советские писатели, музыканты, актеры, архитекторы, ученые и общественные деятели. Его с интересом и сочувствием читают и по сей день. И будут читать еще годы и годы…

Автобиография

Род Гаршиных – старый дворянский род. По семейному преданию, наш родоначальник мурза Горша, или Гарша, вышел из Золотой Орды при Иване III и крестился; ему или его потомкам были даны земли в нынешней Воронежской губернии, где Гаршины благополучно дожили до нынешних времен и даже остались помещиками в лице моих двоюродных братьев, из которых я видел только одного, да и то в детстве. О Гаршиных много сказать не могу. Дед мой Егор Архипович был человек крутой, жестокий и властный: порол мужиков, пользовался правом primae noctis и выливал кипятком фруктовые деревья непокорных однодворцев. Он судился всю жизнь с соседями из-за каких-то подтопов мельниц и к концу жизни сильно расстроил свое крупное состояние, так что отцу моему, одному из четверых сыновей и одиннадцати или двенадцати детей, досталось только семьдесят душ в Старобельском уезде. Странным образом отец мой был совершенною противоположностью деду: служа в кирасирах (в Глуховском полку) в николаевское время, он никогда не бил солдат; разве уж когда очень рассердится, то ударит фуражкой. Он кончил курс в 1-й Московской гимназии и пробыл года два в Московском университете на юридическом факультете, но потом, как он сам говорил, «увлекся военной службой» и поступил в кирасирскую дивизию. Квартируя с полком на Донце и ездя с офицерами по помещикам, он познакомился с моею матерью, Екатериной Степановной, тогда еще Акимовою, и в 1848 году женился.

Ее отец, помещик Бахмутского уезда Екатеринославской губернии, отставной морской офицер, был человек очень образованный и редко хороший. Отношения его к своим крестьянам были так необыкновенны в то время, что окрестные помещики прославили его опасным вольнодумцем, а потом и помешанным. Помешательство его состояло, между прочим, в том, что в голод 1843 года, когда в тех местах чуть не полнаселения вымерло от голодного тифа и цинги, он заложил имение, занял денег и сам привез «из России» большое количество хлеба, которое и роздал даром голодавшим мужикам, своим и чужим. К сожалению, он умер очень рано, оставив пятерых детей; старшая, моя мать, была еще девочкой, но его заботы о воспитании ее принесли плоды – и после его смерти по-прежнему выписывались учителя и книги, так что ко времени выхода замуж моя мать сделалась хорошо образованной девушкой по тогдашнему времени, а для глухих мест Екатеринославской губернии даже редко образованной.

Я родился третьим (в имении бабушки, в Бахмутском уезде), 2 февраля 1855 года, за две недели до смерти Николая Павловича. Как сквозь сон помню полковую обстановку, огромных рыжих коней и огромных людей в латах, белых с голубым колетах и волосатых касках. Вместе с полком мы часто переезжали с места на место; много смутных воспоминаний сохранилось в моей памяти из этого времени, но рассказать я ничего не могу, боясь ошибиться в фактах. В 1858 года отец, получив наследство от умершего деда, вышел в отставку, купил дом в Старобельске, в 12-ти верстах от которого было наше именье, и мы стали жить там. Во время освобождения крестьян отец участвовал в харьковском комитете, членом от Старобельского уезда. Я в это время выучился читать; выучил меня по старой книжке «Современника» (статьи не помню) наш домашний учитель П. В. Завадский, впоследствии сосланный за беспорядки в Харьковском университете в Петрозаводск и теперь уже давно умерший.

Пятый год моей жизни был очень бурный. Меня возили из Старобельска в Харьков, из Харькова в Одессу, оттуда в Харьков и назад в Старобельск (все это на почтовых, зимою, летом и осенью); некоторые сцены оставили во мне неизгладимое воспоминание и, быть может, следы на характере. Преобладающее на моей физиономии печальное выражение, вероятно, получило свое начало в эту эпоху.

Старших братьев отправили в Петербург; матушка поехала с ними, а я остался с отцом. Жили мы с ним то в деревне, в степи, то в городе, то у одного из моих дядей в Старобельском же уезде. Никогда, кажется, я не перечитал такой массы книг, как в три года жизни с отцом, от пяти – до восьмилетнего возраста. Кроме разных детских книг (из которых особенно памятен мне превосходный «Мир божий» Разина), я перечитал все, что мог едва понимать из «Современника», «Времени» и других журналов за несколько лет. Сильно на меня подействовала Бичер-Стоу «Хижина дяди Тома» и «Жизнь негров». До какой степени свободен был я в чтении, может показать факт, что я прочел «Собор Парижской богоматери» Гюго в семь лет (и перечитав его в 25, не нашел ничего нового), а «Что делать» читал по книжкам в то самое время, когда Чернышевский сидел в крепости. Это раннее чтение было, без сомнения, очень вредно. Тогда же я читал Пушкина, Лермонтова («Герой нашего времени» остался совершенно непонятным, кроме Бэлы, об которой я горько плакал), Гоголя и Жуковского. В 1863 году матушка приехала за мною из Петербурга и увезла с собою. 15 августа мы въехали в него после путешествия из Старобельска до Москвы на перекладных и от Москвы по железной дороге; помню, что Нева привела меня в неописанный восторг (мы жили на Васильевском острове), и я начал даже с извозчика сочинять к ней стихи, с рифмами «широка» и «глубока».

С тех пор я петербургский житель, хотя часто уезжал в разные места. Два лета провел у П. В. Завадского в Петрозаводске; потом одно на даче около Петербурга; потом жил в Сольце Псковской губернии около полугода; несколько лет живал полетам в Старобельске, в Николаеве, в Харькове, в Орловской губернии, на Шексне (в Кирилловском уезде). Последний мой отъезд из Петербурга был очень продолжителен: я прожил около полутора лет в деревне у одного из своих дядей, В. С. Акимова, в Херсонском уезде, на берегу Бугского лимана.

В 1864 год меня отдали в 7-ю Санкт-Петербургскую гимназию в 12 линию Васильевского острова. Учился я вообще довольно плохо, хотя не отличался особою леностью: много времени уходило на постороннее чтение. Во время курса я два раза болел и раз остался в классе по лености, так что семилетний курс для меня превратился в десятилетний, что, впрочем, не составило для меня большой беды, так как я поступил в гимназию девяти лет. Хорошие отметки я получал только за русские «сочинения» и по естественным наукам, к которым чувствовал сильную любовь, не умершую и до сих пор, но не нашедшую себе приложения. Математику искренно ненавидел, хотя трудна она мне не была, и старался по возможности избегать занятий ею. Наша гимназия в 1866 году была преобразована в реальную гимназию и долго служила образцовым заведением для всей России. (Теперь она – 1-е реальное училище.) Мне редко случалось видеть воспитанников, которые сохраняли бы добрую память о своем учебном заведении; что касается до седьмой гимназии, то она оставила во мне самые дружелюбные воспоминания. К В. Ф. Эвальду (директор в мое время, директор и теперь) я навсегда, кажется, сохраню хорошие чувства. Из учителей я с благодарностью вспоминаю В. П. Геннинга (словесность) и М. М. Федорова (естественная история); последний был превосходный человек и превосходный учитель, к сожалению, погубленный рюмочкой. Он умер несколько лет тому назад.

Начиная с 4 класса я начал принимать участие (количественно, впрочем, весьма слабое) в гимназической литературе, которая одно время у нас пышно цвела. Одно из изданий «Вечерняя газета» выходило еженедельно, аккуратно в течение целого года. Сколько помню, фельетоны мои (за подписью «Агасфер») пользовались успехом. Тогда же под влиянием «Илиады» я сочинил поэму (гекзаметром) в несколько сот стихов, в которой описывался наш гимназический быт, преимущественно драки.

Будучи гимназистом, я только первые три года жил в своей семье. Затем мы с старшими братьями жили на отдельной квартире (им тогда было 16 и 17 лет); следующий год прожил у своих дальних родственников; потом был пансионером в гимназии; два года жил в семье знакомых петербургских чиновников и наконец был принят на казенный счет.

Перед концом курса я выдержал тяжелую болезнь, от которой едва спасся после полугодового леченья. В это же время застрелился мой второй брат…

Не имея возможности поступить в университет, я думал сделаться доктором. Многие из моих товарищей (предыдущих выпусков) попали в Медицинскую академию и теперь доктора. Но как раз ко времени моего окончания курса Делянов подал записку покойному государю, что вот, мол, реалисты поступают в Медицинскую академию, а потом проникают из академии и в университет. Тогда было приказано реалистов в доктора не пускать. Пришлось выбирать какое-нибудь из технических заведений: я выбрал то, где поменьше математики, Горный институт. Я поступил в него в 1874 году. В 1876 году хотел уйти в Сербию, но, к счастью, меня не пустили, так как я был призывного возраста. 12 апреля 1877 года я с товарищем (Афанасьевым) готовился к экзамену из химии; принесли манифест о войне. Наши записки так и остались открытыми: мы подали прошение об увольнении из института и уехали в Кишинев. В кампании я был до 11 августа, когда был ранен. В это время, в походе, я написал свою первую, напечатанную в «О<течественных> з<аписках>» вещь, «Четыре дня». Поводом к этому послужил действительный случай с одним из солдат нашего полка (скажу кстати, что сам я ничего подобного никогда не испытал, так как после раны был сейчас же вынесен из огня).