У подножия Большого Хингана. Прапрадеды и деды

Утром, чуть свет, нас разбудила мать. Проводник уже ходил на дворе и разговаривал с лошадью. Слышно было как лошадь хрумкает сухим сеном. По-видимому, фанза служила летом для рыбаков, а зимой приезжал сюда хозяин подзаработать на контрабанде и таких перевозках, которая готовилась и нам.

Утром, на монгольской лошаденке, очень худой, мы двинулись вверх по Уссури, дорога санная была тяжелая. Всего несколько следов проехавших саней, на половине дороги лошадь совсем выбилась из сил и стала останавливаться. Наконец, совсем не пошла. Китаец её бил тальничиной, но она на него не обращала внимания, не мотала даже хвостом. Потом пришлось дать её полбуханки хлеба, запасенной матерью еще в Вяземске. Лошадь поела, схватила немного снега, пожевала, немного постояла, отдохнула и вскоре китаец ударил хлыстом и она тихо пошла по следу.

К темной ночи мы добрались до каких-то фанз, лошадь совсем выбилась из сил. Нас завели в фанзу и стали устраиваться на ночлег. Утром, когда проснулись, оказалось, что были против с. Веснюковой, только на китайской стороне. В фанзе был еще один китаец, мать стала с ними разговаривать о дальнейшем пути. Оба китайца плохо, но понятно говорили по-русски.

Той ночью, когда должны были арестовать отца и уполномоченные шли к нашему дому, отцу кто-то сообщил, что беги Федот, а то добра мало и отец наскоро собравшись в полушубке и сапоги, успел выбежать из дому и по задворкам бросился бежать к Уссури, мы жили недалеко от неё. Уссури уже давно стояла, время было перед Новым годом, шел 1928 год или 29-тый, не помню, но отцу удалось пересечь границу без особых трудов., т.к. границу охраняли красноармейцы, все их в деревне знали и они не особенно за ней наблюдали, потому, что с Китаем зла особого не имели и посёлочники и солдаты сами ходили за границу в китайскую лавчонку за ханьжой и спиртом и другими продуктами.

За границей отец забежал к знакомому китайцу и тот сообщил ему, что за это время перешло очень много русских и многие из них находятся в Та Шан Деах и есть в Ёхо. Село Ёхо находилось недалеко от границы, и отец решил податься туда, т.к. по слухам в нем находились наши посёлочники. После отец рассказывал, что в Ёхо он нашел своих земляков Соколовых, Толстоноговых, попа-батюшку Рафаловича – отца Феофана и других односельчан.

Рассказывал отец, как они праздновали Рождество и отец Феофан, подымая тост поднял стакан и неловко задел керосиновую лампу, она разбилась и залила весь стол керосином. Закуска была хорошая, все оторопели, но потом выпили по чарке впотьмах, чтобы не прерывать церемонию, после нашли другую лампу, зажгли и гуляли всю ночь до утра. Закуски и спирту было много и празднование продолжалось несколько дней. Все мужики работали по найму у китайца-подрядчика Су Пи Чина. Контора их была в Харбине, а здесь он держал хозяйство, заготавливал лес, дрова, жгли древесный уголь и сеяли мак для изготовления опия.

Хозяин хорошо платил за работу и кормил всех рабочих своими продуктами. За ужином давали ханьжу, кто сколько мог, но мужики здорово не пили, копили денег на будущее, потому, что не знали о дальнейшей своей судьбе, да и переживали за свои оставленные семьи, их неизвестную и дальнейшую судьбу.

Отец устроился пилить лес на тес маховой пилой, работа это тяжелая, но за неё платили дороже, чем за другую работу и они с братом Александром пилили лес. Брат был холостой и перешел границу раньше отца. Так протекала их жизнь ни о чем не предвещавшая, о чем либо будущем, что их ожидало, никто об этом не знал. Жили одним насущным днем!

Сам хозяин или управляющий китаец жил в поселке Ёхо, а версты 3-5 находилась заимка по названию Самализан. Там стоял большой бревенчатый барак, где жили беженцы, а вокруг находились поля занятые под посевом, в том числе и маковые поля.

Женщины занимались домашним хозяйством, а иногда, вместе с нами, ходили собирать с мака опиум. Это длительная и с большим терпением работа: обыкновенная иголка обматывалась ниткой до вострия с таким расчетом, чтобы конец иглы не прорезал маковую головку насквозь, по наружной части головки по её окружности надрезали поясками и из этих поясков просачивалось белое молочко, его тщательно собирали маленьким ножичком и оскабливали о блюдечко, за рабочий день этого молочка собирали не больше столовой ложки каждый. Потом весь сбор собирали в одну посудину и долго варили, добавляя муки или что-то другое, когда получалась коричневая масса, её остужали и холодную долго мяли в бобовом масле. После этого заворачивали в пергамент и опиум был готов.

У хозяина была своя вооруженная дружина называвшаяся «сиряцкой» и когда опиума накапливалось несколько дин[8 - Дин – китайская мера веса равная 500 граммам.] её отправляли с отрядом сухопутно пешком до Фукдина, а там она распродавалась. Это приносило большой доход, ценилось дороже золота и поэтому хозяин не жалел денег для посевов мака и его уходом.

Вот к этому-то бараку подъехали мы с контрабандистом – китайцем в одно раннее морозное утро. Солнце еще не взошло, а мы уже были в Самализане. Лошадь поставили за бараком, дали ей сена и нас проводник повел в барак.

При входе все растерялись, начали здороваться, не обошлось без слез. Оказались все посёлочники, все недоумевали, что мать рискнула на такой путь с маленькими ребятишками да в зиму. Все охали, расспрашивали как да что, как все ей удалось. Отец оказался тоже здесь, но его не было в бараке, он ещё затемно ушел заготавливать дрова хозяину. Мужики быстро отправили молодого парня, Костю Соколова за отцом. Тот после рассказывал, что нашел отца в лесу и стал ему говорить, что приехала Зиновья, сбежала из ссылки. Отец не верил, решил, что это очередная шутка, такого, мол, – не может быть. Тогда Костя заплакал и отец поверил и они пошли в барак.

Зашел растерянным, весь трясется, все опять началось снова – слезы , поцелуи. Мы все лезли враз, отец поочередно хватал нас на руки целовал, обнимал, плакал. Мы что-то ему все говорили. Я помню спросил отца : «Что он теперь будет делать с нами?». Он растерялся, не знал что ответить. Я показал ему баночку из под чая в которой у меня хранились игрушки из бумаги: петухи, гармошки, лодки и т.д. Меня научил складывать из бумаги один солдат красноармеец, охранявший нас на ссылке. В банке было несколько монет по три, пять, одной копейке. Это солдаты мне давали, когда я под гармошку плясал русского или подгорную. Их было больше, но часть забрала мать на расходы.

Немного успокоившись, стали накрывать столы и понеслась гулянка, расспросы и разные разговоры на всякие темы. За полночь барак утих, только до рассвета проговорили мать с отцом шепотом и часто плакали при воспоминаниях.

Утром мы поднялись и каждый лез в постель к отцу, очень хотелось полежать с ним и матерью, было радостно, но отец с матерью смотрели на нас жалостливо, чувствуя, по-видимому, неизвестную никому будущую жизнь. Что ожидает их и нас впереди?

Год или больше прожили мы на границе, косили сено, собирали урожай мака и другой. Конечно не мы, а отец с матерью.

Здесь впервые я получил травму от которой чуть не загудел в небесный рай. Случилось так, что Толстоногов Филипп погнал вечером на водопой лошадей, а в это время отец с матерью шли с сенокоса. Я побежал их встречать и перебегая дорогу попал под табун лошадей. Они сбили меня с ног и пробежали по мне, но лошадь никогда не наступит на человека, тем более на ребенка, но копытами они поотбивали мне бока, голову и все тело. Когда ко мне подбежали, я лежал синим трупом. Все решили что конец, но мать, бросившаяся ко мне с отцом, послушали сердце, оно еще билось. Меня подняли, занесли в барак и положили на длинный стол, на котором обедал весь барак, он был сколочен их толстого теса. Что предпринять никто не знал, врача не было, меня трясли, мыли водой, но я не приходил в сознание. Старухи уже отливали меня на воск[9 - «Отливать на воск» – суеверие, считалось, что отливая на воск, можно снять все недуги, очистить душу, вылечить болезни, сглаз и т.д.], но воск у них всплыл, и они заключили, что я выживу. Через четыре часа я зашевелился и простонал, меня отпоили чаем, нашлось горячее молоко и через неделю я опять носился по улице. Синяки все зажили и я возвратился с того свету. Как говорили потом старухи: «Помог воск и показал правду».

Так жили мы в Самализане до весны 1932 г. Мужики работали, а некоторые занимались охотой, было много дикой козы, помнится, как дед Василий Толстоногов уходил на охоту еще затемно и уже к 10-11 часам приносил одну, а то и двух коз, навесив их накрест через плечо, связанными ногами. Старик он был здоровый и мог тащить двух больших гуранов за 10-15 верст, приходил весь мокрый от росы и воды, разделывал свеженину и все ели козлятину.

Помню Петро – его сын, поймал целую семью лисят уже больших их держали в загородке из слег[10 - Слега – толстая жердь, брус.]. Мы пацаны кормили их. Лисята были злые, на еду выбегали не сразу, но постепенно привыкали и после ели при людях, ворчали, а глаза блестели, как у волчат. Когда они уже подросли и к осени сменили шкурку на зиму их продали или поубивали на шкурки.

Время на границе было неспокойное, часто нападали хунхузы на хозяев и однажды ночью пришли к нашему бараку и напали. Но у нащих было оружие и от них кое-как отбились. Все же было убито несколько мужиков: Иван Новиченко, Михаил Димов и еще кто-то – фамилии я не помню. Помогли и сиряки[11 - Сиряки – в данном случае – охрана хозяина.].

Жить дальше становилось опасно и надо было срочно уходить от границы. Весной 1932 г. Хозяином-китайцем был снаряжен отряд с опиумом, который он отправлял в Фукдин для сбыта и нам посоветовали идти с ними – это было безопаснее, да и они хорошо знали дорогу.

Наши стали готовиться к переходу. Отец променял у китайца-крестьянина коня за поперечную пилу и машинку для стрижки волос, доплатив немного денег. И в один из дней двинулись в поход. Шел 1932 год, Сунгари вышла из берегов и затопила все поймы, поля. Наводнение было небывалое за многие годы, по рассказам сторожил-китайцев, но это не страшило отряд и человек сто китайцев, груженые провизией и опиумом двинулись в поход. Первые дни шли по сухому, на третий день открылось море воды. Вода разлилась на сотни километров, проселочная дорога выделялась между трав и затопленного леса на низких реках. Лошади были две, у начальника отряда и у нас, остальные шли пешком, да и на нашем «Сивке» – так звали лошадь, ехали только мы ребятишки. На спине лежал ватный матрас, привязанный веревкой, а на нем помещались я и Толик. Федя и Тоня тоже шли пешком, по сухой дороге. Конь шел хорошо, но стоило попасть в кочки, он ложился и его с трудом сгоняли. Мы при падении его кричали, нас подхватывали отец и мать. Толька садился на котомку матери, а я на отца и шествие продолжалось. Были такие случаи, когда водой шли по 4-5 часов, самая маленькая глубина по колено, а было что и шли вплавь, картина была не из приятных. Ночевал на небольших незатопленных рёлках, заросших небольшим дубняком. Все люди не помещались на рёлке-островке и солдаты-сиряки забирались на деревья и там дремали до рассвета. Как только начинало светать отправлялись дальше спускаясь опять в воду на целый день.

Тяжело было идти китайцам носильщикам, которые курили опиум, им это было необходимо, они сильно слабели от ходьбы, отставали от отряда и когда за ними возвращались, то некоторые уже умирали или тонули в воде, присев предварительно на кочку или пень. Тогда у них забирали поклажу, а их бросали, вытащат на сухое и присыпят землей или кустами. Здесь они и находили свой последний незавидный конец.

До сих пор не забылся такой дорожный инцидент. Отряд шел по дороге из гравия, мы беженцы шли позади отряда и вот я шел по бровке дороги и стал всхлипывать, готов вот-вот заплакать, мать вела меня за руку и стала спрашивать чего я хнычу, я ответил, сквозь слезы «Как не хныкать, если одна нога идет по дороге, а другая по камням». Оно и было так в самом деле, так как бровка была земляная, а дорога из камня, а я шел как раз по границе гравия и земли.

Все слышали это и стали смеяться. Случай этот помнят до сих пор и всегда надо мною шутят.

Дней пятнадцать шли без населения, попадали дикие козы и очень часто. Пробежит табунчик, помашет своими белыми попочками и скроется в лесу или в большой траве. Раз напугал идущий встречу отряд конных, сиряки забеспокоились, взяли винтовки на руки, но почему-то отряд круто повернул или напугался сам, завидев нас или просто нужно было ехать в другую сторону. Расстояние было большое меж ними и нами, но отряд все же насторожился, боясь, что это были хунхузы и боялись за свой груз.

Вскоре стали появляться заимки и маленькие деревни в несколько фанз, в одной из деревень целый день отдыхали, жарили из муки лепешки в китайских чанах, варили горячие супы, мылись и отдыхали. Китайцы принимали с интересом, рассматривали нас, они впервые видели русских. Щупали руками, удивлялись, что белое тело, рассматривали как были одеты женщины, интересовались абсолютно всякой мелочью. Удивлялись, что с такими маленькими детьми шли такой длинный и тяжелый путь, плюс в наводнение. Старались накормить нас своими мантами и пельменями, слоеными лепешками с маком и кунжутным маслом.

На восемнадцатые сутки подъехали к городу Фукдину. Город был загорожен жгутовыми мешками с землей, типа дамбы, спасавшей от наводнения.

В воротах в город нас встретила городская охрана, допросила и стала обыскивать. После тщательных обысков они ничего не нашли, хотя у отца и матери в соломенных стельках в олочах было спрятано около дина опиума, чего сильно боялись отец с матерью, потому, что от него зависело наше дальнейшее существование.

После обыска нам разрешили въехать в городские ворота. Помню, конь стал подыматься на дамбу и так встал на дыбы, что мы все грохнулись на землю, страшно перепугались и стали плакать, нас подняли и понесли на руках.

Власти пытались у начальника отряда узнать кто мы такие и откуда едем, но после недолгих разговоров, нас оставили в покое и отряд проводил нас на постоялый двор. Коня и кое какие вещи продали в Фукдине и поехали на пристань Сунгари, где ходил в рейс родной брат отца – Михаил Горячкин, он жил в Харбине с 1914 года и ходил по Сунгари матросом-поваром. На второй или третий день отец купил билеты на пароход и мы пошли вверх пот течению реки Сунгари. Пароходы были наши – Амурского общества пароходства и торговли. В каютах первого и второго классах было чисто и уютно, в них находились более привилегированные люди, богатые китайцы, купцы, хозяева контор и т.д. В третьем классе (общем) ехали все кому не лень, кто находился на скамейках, полках, кто в проходе прямо на полу. Мы всей семьей заняли скамейку и стали устраиваться поесть, а потом и спать. По дороге пароход приставал в деревнях, городках, высаживал и снова принимал пассажиров, груженных мешками, узлами. Ехали торговцы спекулянты, кто в гости, кто куда и все заглядывали на нас, т.к. иностранцев не было никого, кроме команды корабля – она состояла из русских и часть китайцев-матросов и повара. От них мы узнали, что дядя Миша ушел в рейс раньше и теперь уже в Харбине. На третий день прошли Сансинские перекаты и подходили к мосту через р. Сунгари. Мост был построен русскими в 1904-1905 гг. и конструкция его была точно такая, как в Хабаровске через Амур.

Прошли под мостом и вот мы уже в Харбине, высадились на пристани, против ул. Китайской, которая концом упиралась прямо в р. Сунгари, а по берегу шла ул. Набережная, на которой жила наша двоюродная бабушка Пелагея Рачковская, о которой было написано вначале. Её муж, Николай Николаевич Рачковский был управляющим Амурским обществом пароходства и торговли. Он вскоре умер от язвы желудка. О нем рассказывали, что он был умный, спокойный, образованный человек, очень интеллигентный и гуманный по характеру. Знал всех первопроходчиков – Невельского, Хабарова, Пояркова и других. Само общество находилось в г Благовещенск, а в 1914 году его назначили управляющим пароходства по реке Сунгари и он поселился в Харбине на ул. Набережной, дом 6, недалеко от Сунгаринского моста. Во дворе находилось три дома, два сдавали под квартиры, а в большом жили сами, половину из трех комнат и большой столовой занимали сами, а во второй половине из четырех комнат, столовой и кабинета жили их сыновья Николай и Константин со своими семьями. Дом был оборудован отоплением, ванной, теплой уборной и другими удобствами.

Держали они повара китайца, звали его Василием, это был классный повар, очень чистоплотный и мог готовить и печь всё, что от него требовали и заказывали меню на каждый день.

Дочь Таисия Николаевна – врач-стоматолог, держала свой зубной кабинет, а её муж – Всеволод Станиславович Бочковский занимался в редакции «Русское слово», писал рекламы и кое-какие статьи, а также заметки в газету.

Вот и мы на первый случай устроились у них. Конечно против них мы были нищие, но они отнеслись к нам по родственному и очень во многом нам помогли, одеждой, питанием и жильем. Мы прожили у них месяц, а потом отец устроился через беженский комитет сторожем на маслобойный завод, дали ему квартиру, прямо при заводе – это был кирпичный дом с комнатой и кухней, и в ней же жила семья муж с женой, какие-то интересные китайцы, детей у них не было, сам хозяин дома бывал редко, все больше в разъездах, а китаянка – красивая южанка находилась дома, чем они занимались – неизвестно, но жили хорошо, одевались и питались.

Тут и приключилась беда первая на нашу семью – случился пожар на заводе, загорелось масло в баках емкостью по 300 тонн, это было страшное зрелище. Масло шипело и горело. Бобы, соя и склады с мешкотарой и одеждой, баки лопались и крыши их летели за 50-100 метров в сторону, образовывались лужи масла и все это горело. Съехались все пожарные машины города. Я помню насчитал их около пятидесяти. Жители выносили вещи из квартир на улицу. Мы тоже освободили свою квартиру и сломали замок своих соседей китайцев и спасли их вещи, т.к. их не было дома. Когда они вернулись, были очень рады этому и отблагодарили нас.

Трое суток продолжался пожар, кое-как его потушили, отца арестовали и он просидел три месяца под следствием. Потом выяснили, что сначала загорелся склад с паклей, где за забором была железная дорога, а потом и от искры паровоза загорелся завод. Все очень переживали за отца, ведь власти могли приписать вредительство и тогда бы не миновать срока, конечно не обошлось без пыток и побоев, на что китайская полиция очень способна.

Дед Пармен, о котором я упоминал раньше, жил в Китае со времен войны в Порт-Артуре и служил на канонерке «Кореец». Затем участвовал в сухопутных войсках в крепости Порт-Артур, в Мукденском и Куанчендзских боях и пробыл там до отечественной войны, а вскоре началась революция, он не вернулся домой в Россию и остался жить в Китае.

Вот он и решил с отцом построить дом, деньги у него были и помогла ему сестра Пелагея Рачковская. Дом построили глинобитный – большой, на две половины по три комнаты в старом Харбине, в Сад-городе. Но он просуществовал недолго, когда японцы оккупировали Китай на этом поле должны были строить военные объекты и наш дом попал под снос. За него хорошо заплатили, сносили сами дед Пармен и отец. Материал весь продали, так что убытка не понесли. Жили тогда с нами соседи, все они строились: Мениковы, Сараев Николай, Мартыненко Костя и другие. Всем им пришлось сносить свои дома.