Глубокая выемка

Возле одного человека Макаров постоял подольше. Ответный острый напористый взгляд, тёмные глаза, чуть тронутые сединой виски. Вполне цивильная тужурка и не дырявые шаровары. И, самое главное – сапоги.

– Как фамилия?

– Клещёв.

– Почему не работаешь, на вид совсем не больной? – Макаров сощурился, напряг губы.

– Я коновод, а лошадь сдохла, – Клещёв опасно не отводил глаз, – новую не дают.

– Почему на другую работу не идёшь? Триста грамм хлеба хватает?

– Староват я тачку таскать.

Макаров заметил, что Ващенко, в волнении, подает знаки.

– Что там у тебя? Нашёл чего-то?

– Николай Владимирович, жмурик, похоже.

– Ну, что, Клещёв, скажешь? – Макаров закипал, не нравилось ему такое поведение зека.

– Болел он долго, – в этот раз Клещёв отвёл глаза, ответил спокойно .

Макаров медленно подошёл к койке. Ващенко приподнял край рваной грязной простыни.

– Суки, надо же, всё подчистили, даже трусы не оставили, – Макаров ухмыльнулся, про себя подумал: "Очередной нацмен. Вот вам пополнение из Туркестана".

– Ну, ему теперь незачем, – Ващенко опустил простыню.

– Ващенко, организуй-ка нам профилактику, а потом и поговорим с ними…

Ващенко с размаху ударил палкой по поперечине нар. Ковалёв вздрогнул. Заключённые вытягивались в струнку, судорожно пятясь друг к другу.

– Ковалёв, ты-то чего вздрагиваешь? – Макаров направился к выходу, – пойдём прогуляемся.

– …от неожиданности… – Ковалёв следовал за ним, – немного отвык.

Макаров хлопнул входной дверью, вполголоса произнёс в сторону: "Тьфу, вонища, кислятиной какой-то несёт".

– Этого Клещёва давно знаешь?

– Да, еще с Беломорстроя, сильный человек, плотно держит: кого запугивает, а с кем и договаривается.

– Чего, он и тебя запугивает? или договариваетесь? – Макаров посмотрел, прищурился, – ты для чего поставлен? Ты хоть и временно, но вроде обязанности начальника культурно-воспитательной части исполняешь… надеюсь, не пятьдесят восьмую отбываешь…

– Нет, не пятьдесят восьмую… – Ковалёв пытался увильнуть от ответа, понизил голос, – не всё так просто… пытаемся, как на Беломорстрое быт организовывать: бараки для ударников, сдельщину вводим и…

– Чего ты мне о тряпках вещаешь? И так вижу, – Макаров поморщился. – С Афанасьевым говорил? Он в Дмитров постоянно мотается, пусть занимается.

– Говорил. Он тоже "за", но сейчас всё тяжело, дела со жратвой только начали выправлять. Вот только недавно подвоз воды на трассу организовали, летом люди замертво от жажды валились…

– Ты жмурика этого знал? – Макаров снова оборвал на полуслове.

– Тяжело с этими нацменами. Этот, вообще, старик. По-русски не говорил, забьётся в угол, лопочет чего-то. За ним помоложе приглядывал, ну тот, который мизинец рубанул. На пару дней разъединились и вот…

– Ты про Джебраилова говоришь?

– М-м, фамилию не знаю. В бараке две сотни человек… всех фамилий не запомнить… нацменов раскидали по свободным койкам в пяти бараках.

– Вот я и смотрю, как работаешь… – Макаров недовольно пробурчал.

– Как могу… – Ковалёв замялся, – Вообще, этот барак между двух групп поделён. Одна – под Клещём ходит, сплошь отказники, хотя сам Клещ числится работающим. Другая – большинство, не сказать что ударники, но работают. Костяк там зародился человек из пятнадцати. Нормы выполняют, живут сплочённо, в основном, бывшие кулаки. Многие к ним жмутся. Случай был: один из клещёвских сапоги стянул, так поймали, чуть не забили… вохровцы еле растащили. Я тогда Клеща спрашиваю: "Что делать будем?" Он отвечает: "Надо как-то уладить". И как-то уладилось, никого из кулаков не тронули.

– Ну, если доказали, что сам виноват… – Макаров вставил реплику, показывая, что слушает внимательно.

– Так вот, потихоньку удаётся выманивать по несколько человек… из сомневающихся. Практика проста. Пообещаю, то новую телогрейку, то брюки ватные, то сапоги. И ультиматум: "Поработаешь по норме две недели – выдадут". Конечно, не верят, но некоторые покумекают, деваться некуда, всё равно сидим, а скоро зима. Правда, если из стаи клещёвской выбиваются – по головке не гладят. Пришлось пятерых перевести в другой барак.

– Ты не боишься, что контра, эта кулацкая, соберётся и свои условия начнёт тебе выдвигать? – Макаров посмотрел в глаза Ковалёву.

– Кулаки – это, в основном, единоличники. Да, для защиты могут сплотиться, а как до благ доходит, так они управляемы. Если понемногу ставить в состояние неравенства, то они начинают как бы соревноваться, – Ковалёв даже крякнул от удовольствия, показывая осведомлённость в вопросах психологии, – а дальше: кого в передовики записать, кому дополнительную порцию на ужин, о ком в "Перековке" написать. Самый большой стимул, это конечно, зачёты срока. За это они готовы на многое.

– Насколько я знаю, под Москву рецидивистов не велено переводить, – Макаров решил поглубже изучить Ковалёва.

– Предыдущий начальник… ну, до вас… говорил, что не слишком матёрого пахана стоит держать… за порядком пусть смотрит, а заменить всегда можно… – Ковалёв пожал плечами.

"Не зря, похоже, этому Ковалёву и свободное перемещение, и отдельную конуру, и двойную норму жратвы назначили", – подумал Макаров, провёл ладонью по волосам и тыльной стороной большого пальца вытер лоб. – Ладно, пойдём в барак, посмотрим, что там наковыряли.

Вохровцы, на взводе, как челноки рыскали вдоль строя.

– Ещё раз спрашиваю, откуда здесь эти вещи? – Ващенко палкой приподнимал и опускал сваленную в центр барака одежду: новые кальсоны, телогрейки, стоптанные сапоги, но вполне пригодных для носки.

– Вот и тряпки нашлись, которые прибывшим выдавали. Так… этого… этого, – Макаров обрадовался, наметил троих из непонравившихся, – в штрафной изолятор.

Вохровцы выталкивали из строя назначенных. Макаров повернулся в сторону Клеща, вперился взглядом, беззвучно сообщил: "Пусть твои в ШИЗО посидят, посмотрим, как в следующий раз заговоришь".

4

Пока колонна из вновь прибывших ста пятидесяти заключённых, рядами по шесть, не пересекла ограждение из колючей проволоки, красноармейцы держали винтовки наперевес. Теперь же они могли позволить себе закурить и переброситься новостями с теми, кто охранял по эту сторону. Заключённые же, стояли, с трудом удерживаясь на ногах, в ожидании дальнейших распоряжений. Их лица не выражали никаких эмоций, лишь некоторые пытались осмотреться – всё же это была конечная точка их этапа.

Ковалёв знал, что в выходной день быстро расселить новеньких по баракам не удастся. И, действительно, в подтверждение этой мысли, их потеснили к большой поляне между двух бараков, где уже толпа из давнишних обитателей лагпункта обступила деревянный помост в ожидании выступления Дмитровской агитбригады. Помост, возведённый полгода назад, выполнял не только функцию сцены, его использовали и для общих собраний. Сегодня же планировалось и то, и то другое.

Решение начинать начальство приняло, и из недр двухэтажного строения расчётно-распределительного отдела выскочил Афанасьев, энергичным шагом пересёк чудом сохранившийся не затоптанный пятачок травы и запрыгнул на помост. Оглядел собравшихся, снял фуражку, вероятно, желая показать себя без головного убора новеньким, чтобы запомнили, и стареньким, чтобы не забывали, снова надел фуражку, украшенную большой пятиконечной звездой, вздёрнул подбородок и напористо заговорил: "Каналоармейцы! Вы призваны выполнить великую задачу строительства канала Москва-Волга – этого величайшего в мире и важнейшего для реконструкции Москвы сооружения, призванного коренным образом изменить лицо столицы Советского Союза. Центральный Комитет партии и лично товарищ Сталин непосредственно с иключительным вниманием следят за стройкой канала".

Афанасьев сделал паузу. Заключённые безразлично смотрели на него, но Григорий Давыдович, не получив ответной реакции, продолжил уверенно говорить.

Ковалёв, внимательно следивший за оратором, толкнул в плечо стоявшего рядом Егорыча.

– Всё-таки у чекистов не отнять их напористость.