Глубокая выемка

"Ковровец" – гласила надпись на борту экскаватора. Экскаватора, построенного на базе обычного пульмановского вагона. В передней части установлен поворотный механизм с огромной стрелой. Остальная часть привода и паровой котёл скрыты под кузовом вагона. Из трубы в центре вагона повалил дым и стрела начала поворачиваться. Виктор смотрел на человека, сидящего в центре стрелы на специальной площадке под брезентовым навесом. "Машинист стрелы" – вспомнилось из руководства по работе на экскаваторе. Человек потянул на себя рычаг и ковш опустился вниз. "Как совочек у детей в песочнице, только огромный…" Ковш подвешен на рукоятке к средней части стрелы. Огромные цепи, перекинутые через внушительных размеров блоки, начали перемещаться и ковш полез вверх, вгрызаясь в пласты глины. Чувствовалось напряжение – четыре домкрата около катков экскаватора, опёршись о землю, приняли на себя усилие. "Теперь должен работать машинист крана…" Виктор посмотрел на второго человека, рядом с поворотным столом. "Сейчас он закроет подачу пара на механизм подъёма и откроет для поворотного механизма…" Ковш поднялся вверх и стрела стала разворачиваться к порожней платформе. "Готов выгружать…" Виктор снова переключился на машиниста стрелы. Тот подал рычаг от себя. Звенья освобожденной цепи пронеслись через блок, нижняя часть ковша открылась и грунт с грохотом вывалился на платформу, разметая мелкие комья во все стороны. "Далее цикл повторяется…" – отметил про себя Виктор, но, после разворота, стрела замерла параллельно путям. К экскаватору устремился человек с ведром и длинной палкой. Оценивающе поднял-опустил голову – явно намереваясь лезть на стрелу. "Смазчик…" Но пауза в работе была вызвана не только.необходимостью смазать механизмы. Требовалось перемещение экскаватора вперёд. Нижняя бригада начала готовить место под шпалы для укладки нового рельсового отрезка.

"Пока земля сухая, довольно быстро делают". Виктор заметил в нескольких шагах от себя деревянную лестницу и спустился в забой. Споткнулся. У основания валялись два угольных брикета. "Сверху сбрасывали, что ли?" Виктор подобрал брикеты, отнёс к общей угольной куче и направился к неподвижно стоящему второму экскаватору. "Что же там со вторым?" Отчитываться в Дмитров требовалось каждый день. По проекту процесс выборки грунта предусматривал одновременную работу – экскаваторы должны перемещаться, как бы, клином. На место, очищенное первым экскаватором, укладывались пути для размещения следующего. И уже тот начинал грызть свою земляную боковую стену, по кусочку, постепенно выходя на всю рабочую длину стрелы.

Размышляя, Виктор заметил, что мазанул куском угля по своей белой рубашке. "Ну вот, опять…" Невольно посмотрел и на другое, едва проступающее пятно на рукаве. Вспомнилось, как после защиты дипломного проекта пили вино и белая рубашка перешла из разряда праздничной одежды в повседневную. Виктору нравился белый цвет, казалось, он позволял открыто общаться даже с незнакомыми людьми: "Вот, я чист перед вами и прошу от вас тоже искренности".

За поворотом показался второй экскаватор.

– …какой ещё винтик? – крепкий с виду, старичок размахивал руками, как птица в попытке взлететь, остатки седых волос на голове колыхались, – нет никаких винтиков, в технике есть только винт.

– Ну, Егор-рыч, посмотр-ри, какой он маленький, – картавый голос принадлежал парню в измятом картузе. Он тыкал пальцем на головки маленьких винтов тонкой защитной крышки, – а вот какой настоящий винт, – его рука вытянулась в направлении огромного винта, крепящего перекидной блок на конце стрелы.

– Сейчас покажу, – Егорыч подбежал к деревянному ящику, стоящему на земле, вынул оттуда кипу чертежей, перелистал, выхватил нужный лист и развернул, – на… на, читай… вот позиция тридцать два. Читай: винт! – провёл пальцем по строчке в спецификации деталей.

– Ладно, ладно, не шуми, – парень невозмутимо продолжал, – последний откр-ручиваю.

– Да что ж это такое, шантрапа! – Егорыч взорвался, – отвернуть, надо говорить… последний винт отвернуть осталось. Инструмент такой есть – отвёртка, называется… то, что у тебя в руке… это башку откручивают… что вы как бабы кудахчете? Когда научитесь техническим языком говорить?

– Да понял я, понял, пошутить уж нельзя, – парень сдвинул картуз на затылок.

Ремонтная бригада облепила экскаватор: трое возились у парового котла, двое висели на стреле, копаясь с перекидным блоком, пятеро, во главе с Егорычем, расположились у поворотной машины.

– Как успехи, Егорыч? – Виктор дождался паузы в перепалке и обратился к сменному механику. Егорыч спрыгнул с платформы, подошёл и протянул руку.

– Новый горизонтальный вал вроде установили, скоро пробовать будем. Вот никак не могу добиться от представителя Ковровского завода, когда новые шестерни привезут. – Егорыч кивнул в сторону высокого человека в однобортной тужурке флотского покроя и белых туфлях, стоявшего на возвышении из сложенных шпал и невозмутимо наблюдавшего за ходом ремонта. – У них на заводе переполох, передали под управление НКВД, да что толку, это ж, ремонтные мастерские, надо цеха новые строить, а это ещё пару лет, вот и собирают экскаваторы из чего могут. Завтра приходи, будем запускать поворотный механизм, с котлом тоже закончили, колосники сменить осталось.

– Егор-рыч, мы уже все гаечки откр-рутили, – из-за котла показалось извазюканное в саже, улыбающееся лицо.

– У-у-у, шельма! – Егорыч театрально погрозил парню кулаком. Тот скрылся. Егорыч зацепил взглядом курившего около котла ещё одного парня: – Эй, Петька, новый колосник не забудь поставить.

– Ладно, Егорыч, иди, гоняй свою ватагу, – Виктор крепко пожал руку неунывающему старику и направился к дальним мосткам, выводящим из забоя.

9

Очередь к заветному окошку в деревянном строении, напоминающим сторожевую будку, растянулась метров на тридцать. У каждого получающего обеденную пайку в одной руке была миска или пустая консервная банка, пальцы другой руки сжимали заветный клочок бумажки с отметкой о выполненной норме. За выполнение нормы полагалось семьсот грамм хлеба и большой половник баланды, перевыполнившие получали килограмм хлеба, кусок вареной рыбы или мяса и порцию картошки или перловки. Отказники за своим трёхсотграммовым кусочком хлеба подходили позднее.

Иван передал дежурному бумажку, на которой значилось "110", протёр краешком рубахи дно миски, испещрённое царапинами, достал из-за голенища сапога деревянную ложку и сунул миску в окошко. Из ближнего к окну огромного котла шёл приятный дымок. Иван потянулся на запах, но дежурный ткнул того в плечо, и Ивану пришлось выпрямиться. Порция перловой каши нехотя перевалилась из небольшого половника в миску. Маленький кусочек мяса стал наградой. Иван воткнул ложку в кашу, прижал подмышкой ломоть хлеба и, двумя руками удерживая миску, торопливо отошёл к длинным, наспех сбитым, столам из обрезков кривых досок. Эту временную столовую под открытым небом предполагалось держать до ноября, пока достраивали пристройку к.сараю-кухне.

Чтобы есть стоя, столешница, расположенная на уровне груди, была вполне удобной. Иван загородил руками миску, оберегая её от возможных попыток бродивших рядом зеков лишить Ивана обеда. Не раздумывая, начал с мяса. Не особо церемонясь, прихватил зубами за край куска и потянул. Конина. Кусок достался вполне проваренный – волокна легко отделялись. Придавил нёбом, ощутил сладковатый вкус, в наслаждении, смежил глаза и, уже не в состоянии удержаться, жадно проглотил. Эту процедуру он проделал три раза и только потом стал черпать перловку. Теперь он позволял себе делать паузы и осматривать окружающих.

Каждый надёжно охранял свой обед. Между неплотных рядов столов бесшумно перемещались те, кому на сегодня было назначено только триста грамм хлеба и тоскливыми глазами просили оставить хотя бы ложку баланды. Выпросить удавалось немногим – прикармливать не практиковалось.

Мясо сегодня досталось не только Ивану. Справа, у самого края доски, исподлобья косясь на соседей, стоял худенький мужичок с большим чёрным родимым пятном над правой бровью. Иван не раз его встречал, слышал, что зовут Павлом. Тот владел большой железной миской, в диаметре сантиметров двадцать, похожей на тарелку. Странно, но такое блюдце он не обменял на что-то более практичное, хотя основная масса зеков довольствовалась маленькой мисочкой или консервной банкой с ржавчиной по краям. Павел неторопливо начал с жидкости в миске – черпал её ложкой, громко хлюпая и причмокивая. Закончив, он поднял миску над головой, аккуратно наклонил и залил остатки бульона в рот. Кусок мяса он оставил на десерт и теперь решил приступить к действию. Вероятно, какие-то светские нормы поведения заставили его отделять волокна конины прямо в миске, используя ложку в качестве подручного средства. Два раза ему это удалось, он неспешно пережёвывал, когда маленький кусочек мяса попадал в рот. Но потом случилось невообразимое. Павел прицелился ребром ложки в оставшийся в миске кусок, воткнул ее, надавил, и… переусердствовал. Кусок мяса стремительно выскользнул и вылетел из миски. Павел рефлекторно пытался удержать соскользнувшую ложку, но ладонь как-то неудачно попала и ударила о край миски и ложка полетела в другую сторону. Павел, от неожиданности, обомлел и на пару секунд замер. Выйдя из оцепенения, матюгнулся и сначала наклонился за ложкой, улетевшей на пару метров. Это была роковая ошибка. Из прохода к куску мяса, лежащему на земле, рванулся Шпингалет, вмиг схватил и, не замечая налипшей грязи, закинул в рот. Павел не мог поверить, приоткрыл рот, округлил глаза и уставился на Шпингалета. Тот, довольный, жевал. Павел в два прыжка подскочил к нему со спины, руками обхватил живот, и, с силой, несколько раз надавил.

– Сука, нет… пусть тебе поперёк встанет… не твоё…

Но юркий Шпингалет хлёстко ударил Павла костлявой рукой в пах и успешно заглотил злополучный кусок мяса. Павел согнулся.

– Я его на земле нашёл, теперь это не твоё. – Шпингалет назидательно погладил Павла по спине.

Иван отломил кусочек хлеба и подобрал им оставшуюся в миске клейкую массу. Тщательно облизал ложку, завернул в тряпочку и сунул в сапог под голенище, про себя отметил. "Практичнее надо быть: с мяса начинать".

Скамейка, рядом с входом в барак, не пустовала – пять человек оживлённо общались. Иван не спешил, шёл медленно, наблюдал, как двое громко ругаются. Один стоял, нависая над сидевшим, размахивал руками, что-то доказывал. Наконец, сидевший не выдержал, докурил, бросил остатки самокрутки в ржавое ведро, вскочил и решительно направился в сторону соседнего барака. Ему вдогонку неслось: "Туфта всё это!"

Иван остановился у скамейки.

– Вот скажи, Егор Фомич, – долговязый парень взволнованно продолжал, – как можно сто пятьдесят процентов дать на выборке грунта. Я к ним в забой заходил, там такая же глина, как у нас. Мухлюют, сволочи…

– Согласен, не дело это… – приземистый мужик с добрыми глазами глухо заговорил, – Ты, Коля, молодец, вроде новенький, а чувствуешь, чем кончится. На Беломорстрое, тоже пара бригад столбики переставляла. Десятников как-то уговорили, те покрывали. Проверяющие пришли только к сроку сдачи, это когда инженер не дал добро на затопление. Смотрят, на бумаге всё выбрано, а на деле работы, минимум, еще на три дня. Ну, начальство кричит: "Мы их накажем!", но на носу-то срок затопления участка, а посему, давайте вместе поднажмём. И знаешь, как-то с рук сошло… вышли все бригады на участок, в режиме авральных суток. Многие даже обрадовались – двойную порцию каши выдавали… только многие там и полегли.

– Вот и я про то же, твари, сейчас они из первого котла жрут, а нам потом всем расхлёбывать, – Коля взволнованно ходил взад-вперёд.

– Да, не завидуй, ты же знаешь, часть этой усиленной порции уркам отходит… подвязки, и с десятниками, и с контролёрами. – Егор Фомич был спокоен.

– Коля, а разве много там удаётся подтасовать? – Иван заинтересовался, но спросить более старшего Егора не решался.

– По-разному. Схема проста. Ну, знаешь, трасса по границе промаркирована бровочными столбами, напротив них, обычно в поперечине, и проводят измерение выборки. А уж тут есть возможность: по этой линии местное заглубление сделать. Квадраты широкие, по двадцать метров. На таком расстоянии уклоны в полметра и не заметны. По договорённости с проверяющим, так вообще, измерительные рейки нагло в ямки ставят. Всё от обстоятельств зависит. Все мухлюют, только нормальные бригады обычно по погоде ориентируются: при плохой мухлюют – при хорошей навёрстывают.

– Ну, это, наверное, справедливо, нормы на еду ведь к погоде не привязаны. – Иван кивнул. Егор Фомич поднялся, за ним поднялись и остальные. Потихоньку поплелись по своим делам.

– Эй, тебя Клещ просит зайти поговорить, – кто-то потыкал пальцем в спину. Иван вздрогнул и обернулся. Низенький Шпингалет улыбался, показывая рукой в направлении дальнего угла барака.

Иван часто выполнял плотницкие работы за территорией лагпункта, что ценилось. Контакты Ивана с гражданской жизнью щедро вознаграждались, прежде всего, уголовниками. Периодически, Иван выполнял и поручения Клеща. Конечно, он осознавал, что, обычно, это было пособничеством в сбыте краденого, но вопросов никогда не задавал, да и выхода у него не было. В обмен ему позволялось, без проблем, отправлять заработанные деньги семье. Да и безопасность внутри лагеря… гарантировалась.

Иван прошёл по коридору барака и остановился перед импровизированным карточным столом, перегородившим проход – двумя широкими досками, переброшенными между нижними нарами и тумбочкой. Четверо азартно выбрасывали на стол карты.

–.. потаскуха… потаскуха… потоскует, потоскует и другого найдёт, – Цыпа вскинул руку с картой и хлёстко ударил ею о три другие, лежащие на досках, – бита. Поднял бесцветные глаза, посмотрел на Ивана, не забыв прикрыть оставшиеся в руке карты.

– Ну, чего стал? Шагай! – Крупа осклабился, засунул мизинец в ноздрю, вытянул тягучую соплю и избавился от неё под доской. Непринуждённо вытер измазанный палец о штанину. Двух других Иван не знал. "Вроде виделись у соседнего барака, новенькие, наверное".

Только Иван переставил через доску одну ногу, перенёс на неё вес, поднял вторую, как Крупа и Цыпа синхронно приподняли доску и Иван, зацепившись, неловко повалился на пол.

– Гы-гы, ну вот, перешагнуть даже не может, а ещё в газетах про него печатают, – Цыпа поднял общий гогот, потом обернулся на Клеща. Тот сощурил глаза – гогот оборвался. Иван молча поднялся, смахнул со штанины пыльное пятно и подошёл к Клещу.

– Ванюша, присядь, – ласковый голос Клеща заставил аккуратно пристроиться на койку напротив, – обычно я редко непосредственно к тебе обращаюсь, но просьба, так сказать, конфиденциальная. Иван сосредоточенно смотрел на Клеща, не понимая, к чему произнесены такие необычные слова, тем не менее, кивнул.

Громкий вопль покрыл все шумы барака. Иван подскочил. Клещ привстал, посмотрел на картёжников и гаркнул.

– Эй, что творите?

Иван повернулся, к горлу подкатил ком. Незнакомец из соседнего барака сдавливал руку Крупы за запястье, прижимая к доске тыльной стороной ладони. Цыпа сжимал в кулаке огромный гвоздь, пронзивший мякоть между большим и указательным пальцем Крупы.

– За что-о? – Крупа орал.

– Гнида, меченые принёс… ты кого за лохов держишь?

– Смотри, засечка на рубашке, вот в углу, – Цыпа перевернул пикового короля и червового туза, – здесь и здесь… – Цыпа выдернул гвоздь.

– Это не моя колода… – Крупа обхватил руку. Брызги крови сначала оставили яркую дорожку на доске, теперь же, капли падали на пол.

– Знай, с кем садишься… Ещё раз поймаю, костыль в ребро забью, – угрожающе проговорил урка из соседнего барака.

Клещ проворно подскочил к нему и, коротким ударом под ребро, осадил. Тот согнулся.

– Ты, плохой гость, если не можешь свои проблемы тихо решать… а здесь, я решаю, вали отсюда, – глазами показал и второму гостю в сторону выхода. За шиворот, с показной брезгливостью, пинком вытолкнул и Крупу.

– Суки, всё кровью замызгали… Цыпа, подтирай теперь это говно! – Клещ зыркнул на Цыпу и медленно возвратился к Ивану.

– Завтра, ты вроде в здании администрации работаешь? – теперь Клещ размеренно и мягко выговаривал слова, – так вот, найди время в обед, зайди по этому адресу в Мысово и передай письмо. Вложил Ивану в ладонь крохотный конвертик и показал схему, – тебе передадут небольшой свёрток. В лагерь зайдёшь, Шпингалет тебя подстрахует. Иван повторно кивнул, – Ну и молодец, ступай.

– Эй, Шпингалет, шамать охота, чего-то ты сегодня долго собираешь, – Клещ мотнул головой, ухмыльнулся, – говорят, ты сегодня мясцом с земли полакомился.

10

Макаров с трудом подбирал слова для ответного письма сестре. Долго обдумывал каждое слово, тщательно строил предложения, нерешительно выводил буквы стёршимся карандашом на серой ворсящейся бумаге. Бытовые проблемы не стоили того, чтобы их расписывать. Восторга от маленькой служебной комнатёнки, в типовом двухэтажном доме для администрации лагеря, он не испытывал. Так, только короткие фразы о вполне сносной пайке в столовой для служащих, новом обмундировании, отдельном рабочем кабинете и повышенном окладе.

Всё бы хорошо, но эти письма от сестры… длинные, монотонные – обо всём и ни о чём. О чём можно и о чём нельзя. Неужели ей непонятно? Ну, и как поступить? Не реагировать? Аккуратно успокоить? Обойти стороной скользкие моменты? Скорее всего, письма просматривают и замалчивание проблемы может вызвать вопросы. Но как на это отвечать? Макаров снова развернул письмо от сестры и ещё раз пробежался по корявым строчкам.

"…Ох, Коленька, перед самым праздником, в очереди за хлебом с четырёх утра до шести вечера стояла. Чего только не наслушалась. Одна женщина, со швейной фабрики, громко говорила: «С каждым днём всё хуже и хуже. Кричим о достижениях к пятнадцатой годовщине, а какие достижения? Плакать надо, а не радоваться. Пятнадцать лет прошло, а положение рабочих хуже, чем до революции». Мужчина рядом говорил: «О рабочих вспоминают только по праздникам, а теперь смотрю, и по праздникам не вспоминают». Где-то в хвосте очереди слышалось: «Пусть празднуют коммунисты, лишь им одним хорошо живётся». Люди очень недовольны, что же, Коля, будет?

А ещё наш председатель фабкома Якимов дал такую установку: «Кто не пойдет на демонстрацию и у кого не будут уплачены членские взносы за два месяца, те будут исключены из профсоюза, лишены звания ударника и сняты со всех видов снабжения». Знаешь, как наши рабочие возмущались… страшно становится…"

Макаров долго пытался набросать ответ, вымучивал фразы об антисоветских элементах, ненавидящих молодую страну. Написал, как этой зимой, ещё до получения нового назначения, участвовал в операции по предотвращению массового бегства крестьян в города, как ему поручили командовать специальным кордоном ОГПУ на вокзалах Киева. "… Думаешь, так всё просто? Да знаешь ли ты, что у нашего Правительства имеется огромное количество доказательств, что массовый исход крестьян организован врагами Советской власти, контрреволюционерами и польскими агентами с целью антиколхозной пропаганды в частности и против советской власти вообще. Подумай сама, бессмыслица получается – бежать в город от голода – так ведь в городе еда не растёт. Глупость ведь. Неграмотным крестьянам легко голову заморочить".

Макаров вспомнил ещё одну историю. Год назад он участвовал в партийной чистке.

"…Был такой тип – Мироном звали. Имя и то неприятное – что-то кулацкое. Вот же, как получается – кричит на собраниях, клеймит позором саботажников, а тут раз, и бдительные люди нашлись, говорят, сам-то ведь нечист, шельмует.

Ну, что ж, проверку назначили. Меня в комиссию включили. Наведываемся к нему домой.

– У меня всё нормально, – тычет в бумагу, подписанную проверяющим, – выкиныш у коровы.

– Нет, – говорит секретарь парткома, – эту протухшую мертвечину, с белым пятном на спине, ты у Тимофея взял. Её уже показывали в трёх дворах, такие же, как ты, дельцы. Что думал, не будем проверять? Слишком много выкидышей за месяц. Говори, сколько Тимофею заплатил? Ты ведь обязан был молоком поить своего телёнка, выкормить и сдать в колхоз. Что, самому свежей телятинки захотелось? Ладно, народ у нас такой, но ты, партиец, как мог? Стране мясо нужно, обязан был вскармливать… а он режет… да ещё мертвечиной прикрывается.

Тот, чуть не плачет: "Ребёнок у меня страдает – больной совсем, без мяса пропадёт".

В это время, дверь из соседней комнаты открывается, выходит пацан лет трёх, такой розовенький, не скажешь, что помирает от недокорма, посмотрел в угол избы, где обычно образа стоят, и вдруг заявляет плаксиво: "А хде бозенька?"

Тут, конечно, секретаря не остановить: "Ах, ты ещё и от религии не отошёл. Надо же, успел перед нами и икону спрятать? Молодец! Что, мол, уйдут эти комиссары, я и мяска поем и богу помолюсь?"

Макаров даже усмехнулся. Зачем такой писаниной заниматься? Вынул из верхнего ящика стола чистый лист белой бумаги, коробочку с металлическими перьями и деревянную державку с облупившейся красной краской на примятом торце (сколько ни пытался, не мог до конца подавить детскую привычку – периодически прикусывать кончик державки). Выбрал подходящее на вид перо, завёл под тугой зажим державки. Открыл баночку с чернилами, макнул перо и старательно вывел прописью букву "Д". Контур получился неравномерным с красивыми утолщениями. Снова макнул. Полилась аккуратная вязь букв – каллиграфия очень нравилась Макарову. Его и приметили за это качество – "Нам очень нужны такие кадры". Дальше писал не останавливаясь, не обращая внимания на вымученные ранее карандашные записи.

«Дорогая сестрёнка!

Как можешь видеть, мой почерк не так уж и изменился. Помню, как тебя восхищали мои работы по чистописанию, как ты удивлялась витиеватостью и красотой букв. Да, не скрою, я поддерживаю этот навык и теперь, работаю над его улучшением. Нужно постоянно прилагать усилия, иначе легко всё потерять. И поэтому, хочу сказать – нынешнее время очень непростое. Перед страной стоят грандиозные задачи. Даже сложно представить масштабы тех грандиозных строек какие преобразят нашу страну в будущем. Уверен, великую страну. Мне легко это видеть. Каждый день выхожу на трассу канала "Москва-Волга" и вижу масштабы. Десятки тысяч людей участвуют в грандиозном проекте. И я рад, что тоже участвую в огромной стройке. А хлеб? Будет много хлеба. Скоро наши огромные хозяйства завалят зерном весь мир.

Милая сестрёнка! Работай на благо Родины. А я заверяю тебе, что буду бороться с контрреволюционерами со всем упорством!"

11

Утренние лучи осеннего яркого солнца отражались от капелек воды на колючей проволоке, натянутой между двухметровыми деревянными столбами, расставленными вдоль всей трассы. Благодаря ночному дождю, даже издалека удавалось рассмотреть каждую нить – пару скрученных металлических проволок, на которые, через равные промежутки, угрожающе навиты шипы-иголки с четырьмя острыми концами. Будасси насчитал двадцать горизонтальных проволочных рядов дополнительно усиленных крест-накрест диагональными нитями. Рубеж из двух изгородей, отстоящих друг от друга шагов на десять, не только обозначали границы, но и служили препятствием для желающих нелегально покинуть место работы. Вышки, похожие на четырёхгранные пирамиды и попки с винтовками не давали усомниться в серьезности строящегося объекта. Знал ли американский фермер-скотовод, насколько универсальным окажется его изобретение, запатентованное для огораживания периметра пастбищ?

Предзимье. Трудные дни ещё впереди.

Будасси повернулся к забою. Пар прокатился между колёс подошедшего паровоза.

– Ну что, Александр Владимирович, поедем смотреть кольцо? – Афанасьев переминался с ноги на ногу, балансируя на кое-как уложенных шпалах, – четыре платформы есть, пятую заканчивают грузить.

– Не спеши, Григорий Давыдович. – Полтора кубометра тяжёлой глины вывалилось из ковша на платформу.

– Пока идём, расскажи, что такое "джойка"? – Афанасьев ловко переступал по шпалам, – когда в Дмитрове делили, сколько кому паровозов, меня спросили "овечки" или "джойки" брать будешь? Я помню, ещё в двадцатых, все паровозы, которые встречал "овечками" называли. Я сразу и сказал: "Естественно, овечек". А может зря, поспешил? "Джойки" – лучше?

– Да нам без разницы, – Будасси ухмыльнулся, – "овечка" – прозвище паровозов типа "о-вэ" – основной с парораспределительным механизмом Вальсхарта, а "джойка" – паровозы типа "о-дэ", там, вроде, кулиса другая в парораспределителе и колёса меньше.

– Ишь ты, наплодили всяких модификаций, – Афанасьев резво взобрался по металлической лестнице в кабину паровоза. Большие комки глины с сапог шлёпались на землю. Немного обождав, Будасси последовал за ним. Машинист дал короткий гудок. Афанасьев вздрогнул от резкого звука. Клубы пара вырвались из сопла парораспределителя, и паровоз медленно тронулся. По мере продвижения по забою чувствовалось, как железнодорожные пути "дышат" на глинистой почве, пропитанной водой.