Глубокая выемка

Будасси откинулся на спинку стула и пару минут рассматривал схему. Виктор ёрзал на стуле, не решаясь заговорить. Будасси почувствовал, что тот хочет что-то ещё дополнить, тем не менее, решил поговорить о другом.

– Хозяйство у нас растёт, экскаваторов и составов всё больше. Диспетчеры уже две недели сообщают об увеличении простоев при выгрузке грунта на свалке.

– Это да, сам вчера наблюдал. Три состава ожидали, – Виктор выпрямил спину.

– Ещё и ограниченное место, параллельно разгружать не получится, – Будасси обвёл места тупиков в низине левого берега Клязьмы, – тут надо какую-то механизацию.

Виктор оживился.

– Я ведь думал об этом. Вот, например, платформы инженера Казанского. Это такие самосвалы шторного типа. Сейчас расскажу.

Будасси молча наблюдал, как Виктор схватил лист бумаги и стал размашисто наносить карандашные линии, жестикулировал, объясняя принципы работы, несколько раз ерошил волосы на голове – требовал от себя что-то вспомнить, показывал, где расположены ролики и шторки, за счёт чего будет получен выигрыш по времени при разгрузке платформы. Будасси выждал, взял перо, макнул в чернильницу и вступил в спор: переспросил о нагрузке на ролики, расставил на эскизе несколько стрелок – указал силы, приложенные на консольно размещённые узлы и, с сомнением, покачал головой. Виктор не сдавался – перехватил у Будасси перо, дёрнул рукой, зацепил чернильницу, чуть не вылил содержимое на стол, поставил кляксу на бумаге. Несколько едва заметных капелек попало на его белую рубашку, но Виктор, не замечая их, набросал очередной эскиз.

– Слишком уж изящная конструкция для наших целей… Песочек сухой и лёгкий можно разгружать, а так… – Будасси качал головой, – и потом, как в наших условиях ремонтировать… у нас сварщики два листа ровно приварить не могут.

Виктор сглотнул, стараясь скрыть волнение, продолжил.

– Есть еще вариант… американский плуг.

– Чего?

– Плугом счищать… Паровозом протаскивать платформы через препятствие.

– Так это сколько раз елозить туда-сюда придётся? Тяжеленная глина ведь. Только послойно сдирать получится, а это всё равно время.

Виктор потух. Начал собирать бумаги.

– Кстати, Александр Владимирович, видели в немецком журнале новый экскаватор? Нам бы сюда такой.

– Ну, это неосуществимая мечта. Ты же слышал новые веяния: "…построим канал, не используя иностранную технику…" – Будасси театрально гримасничал.

Когда Виктор вышел, Будасси посмотрел в окно. Почему я ему не рассказал о своей идее? Рано? Не уверен? Да, надо ещё раз пересчитать режимы работы двигателя. Чёрт, и наброски в портфеле остались. Куда же он подевался?

В дверь нерешительно постучали, но не открывали. Будасси подошёл к двери и потянул. На пороге стоял парень с большим свёртком из грубой мешковины. Где я его видел? Будасси махнул рукой, мол, заходи. Тот переступил порог и на немой вопрос ответил.

– Меня попросили занести вам вот это, – парень откинул край мешковины.

– Ух-ты, а я весь день его искал, – Будасси, от удивления, чуть не подпрыгнул. Быстро схватил портфель и пошёл к столу. Парень развернулся – собрался уходить, но Будасси остановил: "Погоди, не убегай", – показал на стул. Тот покорно сел.

Бумаги, вроде, на месте. Выложил, пролистал. Интересно, зеки или спецотдел так внаглую интересуется? Обернулся к парню.

– Расскажи, и кто такая добрая душа?

Парень, видимо, сначала не понял, но быстро осознал и чуть замялся.

– Ну… человек из особого отдела… я не знаю фамилии… но, не главный, а его помощник.

– Ващенко, что ли?

– Ну да, наверное.

– Бутерброды кто-то съел… – Будасси, с трудом, сдержал улыбку.

Парень вскочил.

– Что вы, даже не открывал, завернул в рогожку и сразу к вам. А вы разве меня не помните? Я же в соседней комнате, и у вас, здесь, столы правил, а вы ещё кричали: "Доски лучше подгоняй – для черчения ведь".

Точно! В газете его видел! Будасси дружелюбно заговорил.

– Вспомнил, ты ведь ударник – Иван Лыков… Доски на столешницы хорошо подогнал, только вот заусенцы не снял, – Будасси провёл пальцем по ребру столешницы с тыльной стороны.

– Не успел, – Иван потупил взгляд. Переминаясь с ноги на ногу, оправдывался, – оторвали тогда на другие работы.

– Хвалят тебя… – Будасси смотрел на Ивана, – Ладно, скажи, сможет ваша бригада добротный деревянный настил сделать?

– Помост для агитбригады делали, – Иван задумался, вспоминая, – пол в администрации стелили.

– А чтобы без больших щелей?

Иван не успел ответить: Будасси поманил его к столу и вытащил из папки листы бумаги с набросками. План местности: нитка трассы, железнодорожные пути, река Клязьма…

– Вот, смотри, это новое место разгрузки платформ, – Будасси обвёл карандашом территорию за вторым мостом в пойме Клязьмы, – Но разгружать будем не вручную, а смывать грунт с платформ.

Будасси искоса наблюдал за реакцией Ивана. Тот замер, внимательно рассматривая эскиз.

– Чтобы это осуществить, необходим определённый запас воды. Клязьма не обеспечивает нормальный приток, поэтому придётся сделать небольшое водохранилище – соорудить плотинку. У высокого берега ставим заборный колодец, метра три на три. Думаю, простым деревянным срубом обойтись. Около колодца будет насосная станция, терраска естественная там есть – вот на ней самое место. А дальше водопровод метров триста до площадки с гидромониторами. Знаешь, что такое гидромонитор? Ну, небось, видел, из таких штуковин пожары тушат.

Иван закивал, глаза поблёскивали – внимательно следил за ходом объяснения.

– Вот, самое интересное – смывная площадка, – Будасси положил перед Иваном другой лист, – Это плоский деревянный помост, размещаемый на уровне разгружаемой платформы. Со стороны путей, помост шириной на две платформы, а дальше сужается и переходит в деревянный жёлоб с уклоном на местности. Длину жёлоба можно метров сто сделать. С него уже отводы – перекладываемые распределительные лотки – к определенному месту свалки для равномерного заполнения.

– Это какой же напор воды надо, чтобы смывать глину? – Иван оживился, – Я пробовал тачку гружёную прокатить – тяжесть, ого-го.

– О, да ты, брат, кумекаешь, – Будасси, с удивлением, смотрел на Ивана, – Так вот, я общался с теми, кто на трассе Мельдинского района насыпи намывает. Говорят, двух атмосфер вполне хватит, камни в пятьдесят килограмм можно перемещать… Только вот помост всё же надо гладкий сделать и без огромных щелей. Тяп-ляп не годиться. Попробуй оценить, сколько времени на это надо, площадь-то большая?

– Надо ещё придумать, каким способом соединять… А когда стройка намечается?

– Пока не знаю, ближе к весне, не утверждено ещё, – Будасси отвёл глаза и только теперь спросил себя, почему вдруг этот парень ему чем-то поможет.

– Ладно, я пойду, на вечернюю перекличку успеть надо, – Иван свернул рогожу, сунул под мышку и направился к двери.

Будасси проводил Ивана взглядом. Мелкие быстрые шаги – везде успеть. Остальных бы так легко увлечь.

Ладно, чего тут Виктор наваял? Полистал техническую записку с расчётами. Довольно грамотно, строгое обоснование. Обстоятельно всё изложил. Только торопится, вон, в одном абзаце пару раз буквы в конце слов пропустил – мысль быстрее руки движется.

А может он прав? Расчёты… не придраться. Рискнуть? Может, действительно, уместятся два пути на этом бечевнике? Чего-то он там говорил, что делал расчет нагрузки на грунт и, мол, завернули этот проект – нет запаса на случай оползня. Может, стоит попробовать? Правда, геологоразведка по-точнее нужна… а так, да, два параллельных пути значительно сняли бы транспортную нагрузку.

2

Макаров предавался воспоминаниям. Летом он побывал в городе детства. Вспомнилось, как прошёлся по всем закоулкам, которые пацаном старался избегать. Теперь же, грело душу чувство особого превосходства над встречными: кто-то опасливо отводил глаза, кто-то старался заранее перейти на другую сторону, кто-то заискивающе кивал в знак приветствия. Новая, безупречно отутюженная форма придавала значимость, а сине-голубые петлицы, хорошо видимые издалека, подтверждали особый статус особого человека.

Макарову почему-то очень захотелось встретить тех двоих. Обида сохранилась, несмотря на минувшие лет двадцать, когда он был девятилетним Николкой. Тогда, тоже летним днём, как только закончилась сильная гроза, он опаздывал в школу и решился срезать путь – пробежать не по центральной улице, а пробраться околотками между старых хибар. И стоило только поравняться с серым длинным сараем, как пронзительный свист и две фигуры прервали беззаботный бег.

– Посмотрите, какой барчонок к нам пожаловал, – первый, белобрысый, с огромной заплаткой из красного лоскута на правой коленке, обнажил зубы в показном оскале.

– Ух ты, в какой чистенькой рубашонке и несёт чего-то, – второй, с длинными чёрными патлами, в длинной серой рубахе из грубого материала, перехваченной в поясе верёвкой, потянулся к тетрадке, зажатой у Николки подмышкой.

– Нее-е-т, – Николка дёрнулся в сторону, но первый поставил подножку, тетрадь выскочила и, пролетев пару метров, упала на мокрую траву быстрее, чем упал сам Николка.

– Уу-у, в школе учится, грамотным хочет стать. Смотри, Петруха, какие красивые вензеля, – второй перелистывал тетрадь.

– Да, Васёк, нам не чета.

– Отдай! – Николка попробовал вытянуть руки, но Петруха бил по ним и отталкивал.

– Слышь, барчонок, а зачем такие красивые буквы рисовать? – Петруха косился на каллиграфическое письмо.

– Не твоё дело! – Николка рванулся к тетради, но Васёк коротким тычком кулака в живот, заставил Николку согнуться пополам.

– Петруха, сейчас я тоже красоту сделаю, – Васёк повернулся к тонкой струйке воды, падающей с жёлобка на крыше дома, и поднёс к ней открытую тетрадь.

– Нее-е-т! – Николка снова попытался приблизиться к Ваську, но Петруха не давал. И тогда, от отчаяния Николка просто замер и смотрел, как чёрные, синие, зелёные, красные чернила смешиваются в безликое бурое пятно, искажая всю чёткость и строгость его письма. Васёк перелистывал страницы, подставляя каждую под струю воды, казавшуюся серебряной от яркого солнца…

Что теперь стало с такими вот Васьками и Петрухами? Наверное, гниют в каких-нибудь северных лагерях. Разве может быть другим результат бесцельного существования. Макаров тряхнул головой. Что за наваждение? Сумбурные воспоминания просыпались, когда он подолгу оставался один. Заглушал же их более обстоятельным просмотром приказов по Дмитлагу, благо их было достаточно, или составлением рапортов начальству. Но сегодня не хотелось делать ни то, ни другое. В голову лезли мысли о кадровом составе ГУЛАГа. Макаров знал, что в эту систему набирают отнюдь не лучших. Обычно это либо потерявшие политическое доверие чекисты, либо бывшие работники разведки, с обстоятельствами их жизни, вызывавшие сомнение после пребывания за кордоном.

Вот, взять бы, к примеру, Фирина. Выполнял в странах Востока не то партийные поручения, не то задания военной разведки и попал там в тюрьму, откуда, правда, удалось бежать. Ну, а после возвращения в Москву не прижился в Центральном аппарате ОГПУ и был назначен в ГУЛАГ.

Макаров знал, что с конца двадцатых годов фактически сложились две касты, причём в систему ГУЛАГА можно было легко попасть, а в территориальные органы ОГПУ-НКВД, даже на работу оперативником, довольно проблематично. Тем не менее, Макаров согласился на эту, как ему казалось, значительную должность в ГУЛАГе. Он был уверен, что движение к цели должно быть ровным и поступательным. К тому же, его, не совсем простое, социальное происхождение из "чуждой среды" не предвещало лёгкого подъёма по иерархии огромной системы.

Макаров пододвинул себе лист приказа, который уже не раз смотрел и снова пробежался по тексту:

"…начальнику Хлебниковского района Г. Д. Афанасьеву… начальнику ВОХР Дмитлага Кузнецову и начальнику Хлебниковского отряда ВОХР… привести в состояние полной боеполитготовности… положение безобразное… пьянствуют не только стрелки, но и начальствующий состав… дисциплины никакой… командиры проводят много времени вне отряда… политработы нет… оперативные лошади используются для личных поездок с женщинами”.

Да уж, контингент не самый лучший…

Короткий стук в дверь, только чтобы обозначить своё присутствие, и на пороге появился Ващенко.

– Николай Владимирович, я по-быстрому, доложу и убегу, – Ващенко смущённо заговорил, видимо, почувствовал состояние Макарова.

– Давай, рассказывай, – Макаров чуть кивнул.

– По саморубам… всех допросил… все говорят: "случайно получилось… никакого злого умысла". На усталость ссылаются, вздыхают – авральные работы, недосып, сапоги, телогрейки урки воруют… – Ващенко держал в руках бумагу, изредка в неё поглядывал, – только вот один сомнительный… этот Джебраилов… не может объяснить, почему в тот день на работу не вышел, а выпросил у Лыкова топор и рубанулся.

– Лыков, опять Лыков, это хорошо, – Макаров запрокинул голову, – кстати, ты через него портфель Будасси возвращал?

– Да, всё нормально получилось. Теперь уж он на крючке, и топор, и портфель, ещё надо зацепить, когда что-нибудь для Клеща передавать будет.

– Давно он на побегушках у Клеща?

– Как доступ за ограду получил, так сразу…

– Понятно… этого подцепить желательно, гораздо надёжнее будет, чем всякие активисты и урки, – Макаров поводил ребром ладони по столу, – я думаю, пора бы уркаганов проредить… организуй-ка облаву, приманку дай – новое шмотьё голодранцам… сапоги…

– Это организуем, – Ващенко ритмично потёр ладони.

– Только надо сделать аккуратно, всех дельцов зацепить… и вольняшек тоже…

– Подумаем.

3

Афанасьев быстро пролистал списки, традиционно обвёл взглядом присутствующих и обратился к Макарову

– Я так понимаю, Николай Владимирович, судя по тому, что подпись вы не поставили, есть вопросы?

– Да, есть, – Макаров уткнулся в свой экземпляр машинописного листа, – почему в списках оказался Орлов Степан Евгеньевич?.

– А-а, этот деятель, – Афанасьев вскинул подбородок, – Николай Владимирович, ты же знаешь, что ещё пару таких выкрутасов с кляузами и его в одно прекрасное утро найдут мёртвым.

– Но он не совсем подпадает под определение в приказе, – Макаров побарабанил пальцами по листу с фиолетовыми печатными буквами, зачитал, – "…отправить в отдаленные лагеря нарушителей лагерной дисциплины, отказчиков, лодырей и др…" То есть человека, клеймившего вот всех этих перечисленных, пустить в расход? Не понимаю. Не то что не совсем подходит, а совсем не подходит, – Макаров раздражённо теребил карандаш, – а что, если проверка начнётся, как оправдываться?

– Николай Владимирович, вы понимаете, что коллектив необходимо спресовывать, а не разлагать, как этот… – Афанасьев вскочил, сдёрнул с головы фуражку, – вы здесь новенький… а знаешь, как на Беломорстрое, когда дамбу прорвало, знаешь, как те люди, на которых он кляузы писал, как они встали против ледяного потока? – почувствовал, что слишком распалился, стал говорить чуть потише, – Николай Владимирович, я верю, что надо заниматься с людьми, а не писать на них доносы. Правильно я говорю? – для разрядки подмигнул Ковалёву.

– Да, Григорий Давыдович, – Ковалёв кивнул, – я с этим Орловым говорил, не нравится он мне, да и не уживается он с людьми. Его же переводили на разные работы – везде так: это не нравится, то не нравится, думаю под определение "и др." этот тип очень подходит.

– Так… ладно, – Макаров поискал свои пометки в списках, – ну, а этот… Джебраилов? Ты же, Ковалёв, знаешь, что саморубы первыми идут как отрицательные элементы. Почему он вычеркнут?

– Да, знаю, – Ковалёв выдохнул, – но меня попросил бригадир нацменовской ударной бригады, он берёт шефство над Джебраиловым.

– Кстати, Ковалёв, у вас разве есть полномочия иметь голос на консультации по этим спискам? – Макаров ястребино сжал скулы, – и, вообще, где начальник УРЧа?

– Тихо-тихо, начальник УРЧа сослался на большой объём работы по основному профилю, – Афанасьев выставил перед собой ладони, как бы сдерживая словесный напор Макарова, – сам понимаешь: наряды, планы.

– Угу, знаю, – Макаров прошипел, – третий день пьяный по деревне шастает, работает он…

– Ну ладно, это мы не можем исправить, это руководство в Дмитрове решает, кого ставить на такие должности, – Афанасьев надел фуражку, выровнял голос, – Александр Павлович – проверенный человек и я ему полностью доверяю.

Макаров цыкнул, поводил головой из стороны в сторону, пару раз у него щёлкнуло в позвонках, когда он разминал шею.

– Ладно, Григорий Давыдович, ты начальник района, на тебе ответственность, давай подпишу… так, "полностью очистить от разложившихся лагерников"… сто двадцать человек.

Когда расходились, казалось, стало легче.

– Никитишна, ну как, не считаешь себя рабовладельцем? – Ковалёв, уже на улице, глубоко вдохнул и вытянул из коробки две папиросы.

– Саша, я в последнее время к людям отношусь как к материалу: вот эти – годные, вот эти – на списание. То, что на подпись подсунули десяток полутрупов – это не так страшно. Им всё равно, где помирать… мало что-ли в дороге мрут, неделю до Белого моря будут ехать, – Никитишна затянулась и выпустила колечко дыма, – ты меня балуешь, вот папиросами угощаешь.

– Одной рукой, наверное, не очень удобно, козью ножку крутить?

– Я заметила, как ты с неловкостью всегда смотришь даже на прикрытую культяшку. Для меня это двойное наказание. Вспомнить страшно, как внезапно может жизнь измениться.

– Не у тебя одной… – шёпотом протянул Ковалёв, побуждая Никитишну продолжать.

– …хирургом работала, в травматологическом отделении… в Москве, – Никитишна потёрла лоб, – зимой двадцать девятого года. Голод в столице не так ощущается, но всё же… а калеченных везут и везут. Обожжённые, обмороженные, переломанные… каких только травм не было… И вот, конец смены. На ногах еле стою, чувствую – вымоталась. Ещё медсестра туда-сюда шныряет… шкаф откроет-закроет. Не могу понять, как, но на меня шкаф завалился. Ну и рефлекторно хваталась за всё подряд, много чего: ножи, скальпели, да еще стекла, короче, изрезало мне руку прилично.

Ковалёв вздрогнул. Вспомнил, как на него в детстве завалится секретер, за которым он делал уроки. Откидная дверца служила письменным столом. Случайно облокотился посильнее и почувствовал, как деревянная махина с ускорением наклоняется на него и вот он уже лежит под грудой книг и тетрадок, облитый чернилами. Чудом не покалечился.

– …остановили кровь, обмазали раны мазью "В", забинтовали. Домой отправили. Через несколько дней совсем худо стало: жар, всё тело ломит. В больницу перевезли – сама не могла дойти. Молодой доктор смотрит, а я уже понимаю – гангрена пошла. Срезает струпы каждый день и мажет этой мазью… Черт бы её проклял… Почему доверилась? Дура! Ну скажи, ведь бывает так в жизни, что иногда рациональное мышление отключается? Ведь прекрасно знала – не просто так, а по опыту! Организм человека приспособлен для самозаживления ран, не надо особо мудрить: мёртвые ткани убери, кровь останови, этого достаточно. Но нет, попалась! В это время, мазь эту на пациентах вовсю испытывали. Придумал один "высокочтимый гений", везде навязывал – во всех учреждениях применяли. Мазь неплохо работала при ожогах, а вот, поди ж ты, задумали все открытые раны мазать. Только оказалось нельзя её применять на рваных ранах – тканям нужно поступление воздуха, чтобы микроорганизмы жили. А так – омертвление… Ну, дошло до того, что руку по самое плечо оттяпали.

Никитишна со злостью втоптала в землю бычок.

– Саша, дай еще папироску, – Ковалёв живо полез в карман, Никитишна примяла трубочку папиросы, – вот на собственном опыте почувствовала, что такое медицина, замешанная на политических идеалах в угоду личности. Перевели меня в терапевты, но я не унималась, пыталась писать статьи, что мазь на базе дёгтя нельзя применять для всего подряд. Со старыми профессорами консультировалась, статистику собирала… нет, меня быстро приструнили… да ещё и профессоров старой школы. Быстренькие новые мальчики по иерархии карабкались. Политическое шарлатанство для укрепления власти одного человека. В итоге, приписали мне постановку неправильного диагноза, хотя там пациент безнадёжен был, и дали десятку, по-ихнему, за вредительство и саботаж. Хорошо, хоть под Москвой оставили, здесь, как ни странно, пригодилась.

– Это ж надо, даже врачам пятьдесят восьмую ставят, – Ковалёв ухмыльнулся, – ну да, воровство им не пришьёшь.

– Ну, ты это… воровство, – Никитишна вскинула подбородок, – не особо… жить всем надо… даже такой.

– Да ладно-ладно, я так, ничего, – Ковалёв улыбнулся, быстро сменил тему, – Странно, ты так откровенно разговариваешь со мной, вроде не так давно знакомы.

– Вообще-то, уже и не особо боюсь, сидеть ещё долго и здесь, похоже, безопасней, чем на воле. Думаешь, я не заметила, как ты в списках пару фамилий подменил. Сначала подумала, вытащить своих захотел, может в соглядатаи завербовал, а потом посмотрела… ба один из них, тот саморуб из узбеков. которого ты тогда с Ванькой притащил. Ну, думаю, посмотрим, как выкрутится… у этого Макарова ведь отличная память.

– Есть такое дело, – Ковалёв снял кепку и вытер лоб, – сдаюсь. Новая разнарядка от Фирина пришла: поддерживать в лагере творчество. Узбек с талантом оказался, скульптурки маленькие лепит.

– Видишь, как все друг с другом повязаны. Все кому-то в чём-то нужны.

Никитишна сделала последнюю затяжку и, в этот раз, бросила папиросу в ржавое помятое ведро.

Послышался мерный цокот копыт и из-за угла администрации вышла старая кляча. Натужно переставляя копыта, она тащила облупленную тёмно-зелёную коляску. Выцветший, местами дырявый, серый брезент обрамлял складную крышу из жёстких полуколец. Ступицы рассохшихся деревянных колёс в нескольких местах были прихвачены металлическими скобами-набойками. Две свежеструганные доски брошены поверх переломленной резной лавки и кое-как приколочены ржавыми гвоздями. На боковой части фасада едва проступали буквы. Отсутствие на них краски позволило предположить, что, на самом деле, буквы были накладные и когда-то их сбили, а следы остались. Ковалёв смог различить надпись: "Ангелина". Мелькнула догадка: коляска из графской усадьбы.

– Вот и мой транспорт, наверное, опять в дальнем районе что-то случилось, – Никитишна мягко приподняла руку, – Не кучер в ливрее, конечно, но, тем не менее… Видишь, Александр Павлович, живу в графском доме, на графской коляске разъезжаю.

– Ну, ты прям, дворянка, – Ковалёв уже забыл, когда последний раз видел конную коляску.

– Никитишна! – скрюченный старик в старой жилетке слегка потянул вожжи. Как мог, едва разогнулся и неприятным голосом проскрипел, – на Новосельцевский участок требуют, у них вагонетки завалились, несколько человек придавило.

– Ладно, только давай ко мне заедем, инструменты возьму, – Никитишна поставила ногу на подножку, рукой ухватилась за блестящий бронзовый поручень, уселась на доски и откинулась на оставшийся кусок потёртой коричневой кожи мягкой обивки для спины, – уф, старость – не радость.

Ковалёв постоял, проводил взглядом отмирающий транспорт и поспешил в клуб. Внезапно у него родилась концовка для очередного рассказа.

* * * Записи Ковалёва. Белая простыня * * *

Жар от костра отогревал руки и приободрял душу.

– Уф, хорошо! Уголь гораздо лучше дров жарит. А сегодня морозец приличный. – Тихон разложил стальные ломы и буры на верхнем обруче железной жаровни, установленной над огнём. Сам притулился к полену, поближе к огню, – Скоро темнеть начнёт. В темноте не хочется возиться, как вчера. Как думаешь, Петька, успеем сегодня засветло все шпуры сделать?

– Вроде осталось всего шесть, – Петька протиснул между опорами жаровни брикет каменного угля и стоя наблюдал за нежным небольшим пламенем, лизавшим металл, – Тихон, не засыпай, через пять минут продолжим. Ложечки двуручных буров начали слегка краснеть. Петька подметил два самых раскалённых и стащил их с жаровни в тачку. Туда же положил и один гладкий лом.

– Ладно, пошли. Костёр можно и не поддерживать. Успеем сделать, буры поди не остынут, – Тихон запахнул телогрейку и поднялся, – Надеюсь, сегодня собьём эти чёртовы ледяные карнизы.

Балконы-козырьки промёрзшего глинистого грунта нависали над погрузочными путями в забое. Даже острые огромные зубья ковшей экскаваторов не могли взять верхний слой полутораметровой толщины. Экскаваторы выбирали грунт только из средней части забоя.

Петька плотнее вдавил деревянный маркировочный колышек в сугроб, натянул верёвку с узелками – точки закладки запалов, движением ноги расчистил от снега небольшой пятачок и поставил горячий лом напротив узелка. Тихон ударами молота вогнал стальной стержень на полметра. Затем, вдвоём вытащили его враскачку, установили в отверстие бур и, упёршись в рукоятки, пошли по кругу, заставляя инструмент заглубляться и формовать лунку диаметром восемь сантиметров.