Глубокая выемка

Виктор вложил подбородок между большим и указательным пальцем и уставился на крест. Золотое тиснение… восьмиконечный… две горизонтальные и одна наклонная перекладина. Внутри похолодело. Он отчётливо помнил историю чистки комсомольских рядов в институте. Кажется, Сергеем того правильного парня звали. Да, тот, который, ходил с выпяченной грудью и не упускал случая, чтобы не попрекнуть всяческие отступления от истинной идеологии партии. Тогда Виктору запомнилась брошенная Сергеем фраза: "Нет доверия – нет творческого процесса". Во время товарищеского суда – нового тогда явления, Виктору досталось – обвинили, что он слишком "массово использует зарубежные источники информации". Касалось это учебников по специальным вопросам механики. Но, вероятно, слишком рьяное усердие в борьбе за чистоту комсомольских рядов, сыграло с Сергеем злую шутку. На него нагрянула проверка и в его комнате, в общежитии, нашли религиозные книги. Оказалось, что он утаил своё истинное социальное происхождение – оказался сыном священника. Сергей сопротивлялся, мол, небрачный сын, но больше Сергея в институте не видели.

Наконец, Виктор пришёл в себя (вроде, с социальным происхождением было более-менее нормально), не суетясь, вытащил из-под кипы черновиков испорченный чертёжный лист и сделал два сгиба. Решительным движением вложил под сгибы книгу, зажал подмышкой рулон с текущим проектом и направился к выходу. Проходя мимо стеллажей с общими бумагами, быстро выложил на свободное место опасную вещь и мельком взглянул на Архипа. Тот открыто смотрел на него. Сальные глазки… Виктор вызывающе поднял подбородок, рванул на себя чуть приоткрытую дверь и широкими шагами вышел. По лестнице уже спускался медленно, чувствуя навылет стучащее сердце. Мерзкое ощущение недоверия сковывало разум. Неужели, я в чём-то виновен? Зачем такими методами проверять? Виктор толкнул массивную дверь на улицу. Солнечный свет ослепил. Порыв ветра заставил глубоко вдохнуть. Свежий воздух несколько успокоил.

На скамейке, справа от входа, сидел Егорыч и прутиком царапал на земле какие-то линии. Виктор подошёл и опустился рядом.

– Виктор… что случилось? Какой-то встревоженный, что ли? – Егорыч скользнул взглядом.

– Да, так…

– Производственные проблемы? – Егорыч ткнул пальцем на рулон ватмана.

– Скорее социальные…

– А… ну, здесь такая среда… всё же, лагерь.

– Непривычно, как-то…

– Человек ко всему привыкает, – Егорыч выпрямился и опёрся спиной о стену, – а к старости, вообще, легко стало… каждому дню радуюсь. Давай я тебе одну историю расскажу… о рыбках.

– Хм… – Виктор удивлённо посмотрел на Егорыча.

– В самом расцвете своей жизни я много чем интересовался. Да, до революции… был у меня аквариум. Друг работал в зоопарке. Новых рыбок знакомым аквариумистам раздавал, чтобы статистику по содержанию и разведению набирать. Я обычно простых рыбок держал, данио, например… такие полосатые… сине-жёлтые полоски.

Виктор кивнул, хотя никогда не интересовался аквариумом и цветных рыб, уж точно, не видел.

– И вот однажды, друг принёс очень необычных рыбок. Сплошь чёрного цвета, они привлекали внимание издалека. Удивление вызывал рот, развёрнутый кверху, довольно широкий и крупный. К тому же, из-за симметрии спины и брюшка, казалось, что они плавают вверх ногами… тьфу ты, вернее, кверху брюхом. Ещё удивительный хвостовой плавник – лира с удлинёнными лучами на концах! Да и название рыбок зачаровывает… моллинезия, аквариумисты называли кратко – молли. На слух, прямо какое-то иностранное женское имя. К тому же, рыбки живородящие.

– Как это живородящие? – Виктор встрепенулся.

– Да, в наших краях такие не живут, – Егорыч обрадовался произведённому эффекту и оживился.

– Эти рыбки как люди оплодотворяются. У самца специальный острый плавник есть, гоноподий, называется. Он его вводит самке в половое отверстие и молоку передаёт. Икра развивается в брюшке самки и, когда зародыши сформируются, то выходят… Там, вообще, интересно: выпадает икринка, в воде и раскрывается… падает шарик и хлоп – плывёт рыбка.

– Ничего себе, – Виктор округлил глаза, – ну природа даёт, – осёкся и больше не прерывал Егорыча.

– Ну так вот, принёс двух самцов и самку. Мальки, в сантиметр длиной, уже легко отличаются по половым признакам, у самцов быстро вытягиваются кончики хвостового плавника, а спинной становится крупнее, чем у самок. Всё лето рыбки мирно сосуществовали, но к осени начались неприятности. Самка стала агрессивно нападать то на одного самца, то на другого. Размножаться она, вероятно, не планировала. Люди часто думают, что рыбы – это существа, которые просто плавают и едят. Но нет, иерархия существует нешуточная, даже в мирных стаях. Сильные особи рьяно показывают свой норов, особенно, при кормлении. Пока не насытятся, других не подпустят. И вот, такие отношения сложились и у молли. Самка делалась всё крупнее и агрессивнее. Мало того, что она не подпускала к кормушке самцов, даже когда уже наедалась, так еще и, эпизодически, гоняла их по всему аквариуму. Самое поразительное, рыб других видов, как будто, и не замечала. Самцы, от недокорма и стресса, зачахли и зимой погибли. К весне у этой узурпаторши начали удлиняться кончики хвостового плавника, а к лету, увеличился и спинной плавник – стал развевающимся флагом. Верный признак того, что самка перерождается в самца.

– Ну, это уже фантастика, – Виктор не выдержал, – такого не бывает.

– Вот я и говорю молодым, интересоваться надо не только индустриализацией… – Егорыч доброжелательно посмотрел на Виктора, – Да, такая у этих рыб природа, они в процессе жизни могут менять пол. В Америке вот так… – Егорыч подмигнул, – требуется для выживаемости. А дальше, гермафродит установил у кормушки свои правила и для остальных обитателей – подпускал только когда насытится. Мне пришлось прибегнуть к некоторому насилию: пять дней отгонял его от кормушки палочкой. Да, да, банально щёлкал по бокам, ну, мол, остальным тоже надо есть. Кончилось тем, что когда я подходил к аквариуму, он забивался в заросли и выплывал к кормушке только когда я отходил метра на два. Как назло, он ещё более преобразился, но любоваться его красотой можно было только на расстоянии.

Виктор попытался нарисовать в воображении картинку, с недоверием слушая рассказ.

– Вот так он и жил два года, пока я не подселил ещё одну рыбку. Очень редкая рыбка оказалась… травоядная, без плавательного пузыря с ртом-присоской: знай себе, ползает по листьям. По латыни, гиринохейл, называется. И как только подселил его в аквариум, так ситуация изменилась. Гиринохейл стал выгонять самца молли из зарослей, которые тот присмотрел. Со временем, и вовсе обнаглел, стал присоской своей прилипать к широкому телу молли. Такого не ожидаешь увидеть. Носятся кругами по аквариуму, у молли кончаются силы и, бац, тот присасывается. Молли замирает на месте и дрожит. Не знаю, то ли от испуга, то ли от боли – голова к поверхности воды и мелкая судорога пронизывает тело. Гиринохейл уплывает, а эта всё дрожит. Минут пять… Через три дня, гляжу – совсем плохо. Рыбка отощала, полулежит на дне, чешуя взъерошена – чувствую, не жилец. Так и есть, погибла на следующий день. Я уж расстроился, думал с остальными рыбками этот травоядник также поступит, но, к удивлению, ничего не происходило – все мирно сосуществовали. Правда, остальные рыбки довольно мелкие – на таких не покушается. Но это ещё не всё. Закончилось для гиринохейла плохо. Через пару лет, как-то, смотрю, и не нахожу его в аквариуме. Ну думаю, спрятался – коряги, заросли… есть, где укрыться. А вот, делал уборку в комнате и веником вымел из угла сушёную рыбку. Удивился: донная рыба без плавательного пузыря, как могла выпрыгнуть? от поверхности воды кромки аквариума выступали на семь сантиметров. Вот такая история.

– Да уж… природа, – Виктор почесал затылок.

– Я к тому рассказал, что некуда было деваться разным рыбам, пространство-то у них ограничено, а амбиции… – Егорыч запнулся, вероятно, осознал неуместность применённого к рыбам слова, но всё же продолжил, – ладно, пусть, будут амбиции… как у людей, разные. Вот мы в лагере тоже, как в аквариуме, приходится подлаживаться.

Виктор молчал, рассматривая бороздки рисунка на земле.

– Егорыч, а чего ты на земле накарябал?

– Так новую идею сверху спустили – в каждом районе Строительства велено макет канала соорудить, чтобы как можно больше людей понимало, зачем всё это… Ковалёв попросил заняться. Вот и размышляю, что, да как.

7

К концу занятий наступали страшные десять минут. После объяснения нового материала, Сергей Иванович придавал лицу грозный вид, закатывал рукава рубашки и шёл между рядами притихших учеников.

– Ты! – Сергей Иванович взметнул руку, вытянул указательный палец в направлении выбранной жертвы, – формулу соляной кислоты? быстро… быстро. Сбитый с толку, Санька вскочил и, запинаясь, стал перебирать все известные ему кислоты, пытаясь попасть в правильный ответ.

– Ты! Принеси полстакана гидроксида водорода! – ловко всучив ошарашенному Андрюхе гранёный стакан и помахивая рукой в сторону коробки с баночками химреактивов, подгонял, – быстрее, быстрее. Естественно, парень машинально шёл к шкафу, тогда как ведро с водой стояло в другой части комнаты.

Несмотря на крупную комплекцию, Сергей Иванович динамично жестикулировал. Полы рубашки выбивались из под ремня, удерживающего мешковатые брюки. Чёрные брюки к концу занятий становились светло-серыми, покрываясь слоем пыли от мела.

– Так, а вот ты! – Сергей Иванович не обращался ни к кому по имени, осознанно сгущая краски, – что будет, если я волью в тебя стакан угольной кислоты. Охваченный ужасом, Иван хлопал глазами от неожиданного вопроса, не понимая, откуда ждать помощи. Ребята, далеко не робкого десятка, вжались в стулья и старались не смотреть в налившиеся, как казалось, кровью глаза Сергея Ивановича. Получив желаемый эффект, он смягчился и спросил:

– Ты что, никогда сельтерскую воду не пил?

– А что это такое? – удивился Иван.

– Ха! Во, деревенщина, газированную воду никогда не пробовал! – Санька, на правах городского жителя, показал своё превосходство. Иван промолчал.

Занятия по обучению взрывному делу проходили на фоне необычного эмоционального террора профессора химии, осуждённого за антисоветчину.

– Хорошо, поднимите руки, кто из вас пробовал хлорид натрия, – иногда вопрос задавался всей группе и некоторые, предпочитая не высовываться, не поднимали руку. Тогда Сергей Иванович схватился за голову: "Что, вы поваренной соли не ели?"

К подаче теоретического материала Сергей Иванович подходил основательно. Вслед за написанным на доске уравнением химической реакции, шла демонстрация самой реакции в колбах и пробирках, сопровождаемая ироническими возгласами "а не долбанёт?" и неожиданными эффектами: или бурным выплёскиванием содержимого, или резким изменением цвета, или неведомым запахом. Казалось, что лагерная жизнь не сильно повлияла на стиль преподавания старого профессора. Пару раз, Ковалёв пытался повлиять на него, указывая, что на курсах взрывников необходимо давать только то, что нужно для практических целей, но Сергей Иванович не отступал и даже требовал достать ему химреактивы. Вероятно, Ковалёву нравились эти уроки химии и он, с любопытством, наблюдал за действием из своего угла.

В этот раз, Сергей Иванович закончил занятие значительно раньше и, не входя в привычный образ, тихо спросил:

– Ребята, а как вы думаете, что пробуждает творческий процесс?

Все, в ожидании продолжения, молчали. Сергей Иванович неспешно, с сожалением, произнёс: "Вот и я не знаю. Но давайте порассуждаем. Ваши версии? смелее, смелее". Ребята постепенно оживились, начали предлагать варианты.

– Когда нечем заняться, еда есть, тепло есть, можно подумать о чём-нибудь ещё, – Санька категорично вынес свой вердикт.

– Человек, как хищник, хочет превосходить другого, вот и ищет пути – кто кулаками берёт, кто умом, – никто не ожидал услышать это от Ватрушки, сидевшего среди своих красок, в одной руке держа карандаш, а мизинцем другой ковыряя в носу.

– Нет, творчество – это, наверное, потребность, как есть, спать и размножаться, – идеализированные мысли бродили в голове Ивана, он их даже вполголоса озвучил.

– Ха, только не все это знают, – брякнул Андрюха и посмотрел на Ватрушку, – эй, хватит козявки под стол вешать.

– Вот, например, дал мне Будасси задание, сделать добротный помост для смывной площадки… – Иван пытался объяснить

– Что ещё за площадка? Хватит заливать! – набросился Санька.

– Не мешай, – Иван невозмутимо отмахнулся и продолжил, – да, будет такая площадка. Будасси проект уже сделал, осталось только построить. Грунт с платформ водой из гидромониторов смывать будут, вместо ручной разгрузки. Подъехал состав, борта откинули, мощная струя ударяет по грунту, сбрасывает его вниз на площадку, по которой он сползёт по лотку в овраг.

Иван вспомнил фотографию в "Перековке" с работ на карьерах и сжал в воздухе два кулака, как бы вцепившись в рукоятки гидромонитора, поводил ими из стороны в сторону, будто строчил из пулемёта.

– И вот, Будасси спрашивает меня, можешь сделать деревянный помост?

– Тебе Будасси задание дал? Да откуда он тебя знает? Кто ты и кто Будасси, – Санька не унимался.

– Я ему портфель принёс, а он говорит, мол, мою фотографию в газете видел и ему плотник хороший нужен, – Иван даже, как ему показалось, покраснел. – сначала я, конечно, подумал, делов-то, мол, быстро управимся, но когда размеры увидел, то… Это ж, танцплощадка целая, надо, чтобы стыки не расползались, плоскость не коробило, условия ого-го, то намокает, то высыхает…

Иван замолчал в задумчивости, ребята молча смотрели на него.

– Ну…? – Санька не выдержал.

– Вот тебе и ну… теперь думаю, какой толщины бруски брать, как стыки делать, куда клинья ставить… даже немного в черчении понимать стал, с одним конструктором чертёж делаем… вот… творчество.

Сергей Иванович улыбался, а Иван, в который раз, корил себя, что тогда не признался Будасси, ведь бутерброд, с толстым ломтем колбасы, которым угостил его Ващенко, был из портфеля Будасси.

В клубе началось оживление: входили и выходили люди. Наступало время следующих занятий – уже для широких масс. Ликвидацию безграмотности старались поставить на поток. Те, кто чуть научились складывать слова, участвовали в процессе вовлечения в обучение новых людей. Для них Ковалёв пробил у начальства дополнительный паёк – сто грамм хлеба и половник похлёбки. Шло соревнование между лагпунктами всего Дмитлага – где масштабнее проходит искоренение безграмотности.

– Иван, помощь твоя нужна, – Ковалёв говорил негромко, но достаточно, чтобы Иван повернулся к нему, – снова не хватает букв. Разрезать надо. Перед Иваном уже лежал лист фанеры с начертанными контурами печатных букв в рамках. Не полный комплект алфавита, а только по десятку разных гласных и часто встречающихся в словах согласных.

– Что так много букв "Д"? – Иван считал, тыкая пальцем, – пятнадцать.

– Да, слова нынче такие, – Ковалёв показал на четырех человек, сосредоточенно нависших над столом и складывавших слова с помощью разрезной азбуки. Вероятно, шло соревнование – кто быстрее. Пожилая женщина, с прядкой выбившихся из-под косынки седеющих волос, зажала кончиками губ какую-то букву, одновременно перебирала руками в общей большой буквенной куче. Ковалёв прокомментировал: "Ишь ты, как схватила на опережение".

На столе постепенно выстраивались четыре одинаковых фразы: "УДАРНИК ДЕЛАЙ ДЕЛО, ДОЛОЙ ЛОДЫРЕЙ!".

8

Девушки шли впереди. Огромный белый бант Светы, – как у школьницы, – качаясь, плыл среди однообразных кепок и цветных косынок. Трудовой народ вывалил в воскресный день на набережную Москвы-реки. Вика, подруга Светы, ничем примечательным не выделялась, коротко стриженные тёмные волосы не могли развеваться от порывов тёплого весеннего ветра. Она не волновалась и за подол юбки, как это бывало у встречных девушек, смущенно придерживающих готовую вспорхнуть лёгкую материю. Света вертела головой, весело зыркала глазищами и, периодически, взмахивала рукой, порываясь побежать поперёк людского потока, то к необычной скульптуре, то к очередному павильону Центрального парка культуры и отдыха. Вика одёргивала подругу, заставляла идти в основном потоке, оборачивалась, с укором смотрела на Максима, будто говорила: "Что жена у тебя такая непосредственная!". Максим поднимал подбородок, разводил ладони в стороны, как бы обозначая ответ: "Ничего не попишешь, пигалица такая, везде поспеть хочет".

Виктор с Максимом старались держать от девушек дистанцию, хотя бы метра три, чтобы те не слышали их разговора.

– Недавно в командировке на Магнитке был, – Максим повёл головой, недовольно скривил губы, – насмотрелся. Не понимаю, как в таких условиях можно что-то делать. Думал, это город, а как вышел из поезда, так в ступор встал. Вокзал там – это старый вагон, а поселение – бесконечные ряды палаток и землянок, только несколько бараков вдалеке. Не знаю, как два месяца там выдержал – ни матрацев, ни одеял, Соломы, – подушку набить, – и то не найти – сплошь гнилое сено. Плесень, сырость… Если бы не водка…

– Ну, не удивил, по всему ГУЛАГу так, – Виктор пожал плечами.

– При чём здесь ГУЛАГ? я тебе не о зеках говорю, – Максим повысил голос, но, заметив, что Вика обернулась, спустился почти на шёпот, – там за зарплату… с семьями… обычные люди работают.

– Ну, а как? Сначала дело, потом быт. Что толку без построенного комбината возводить город на пустом месте? – Виктор не сомневался в своей правоте.

– Считаешь, что нельзя нормально всё параллельно развивать? Надо нагнать людей, бросить их на голую землю, а потом ждать ещё несколько месяцев, когда проект до конца на бумаге доделают?

– Ну, конечно, так не считаю, Но не бывает, чтобы всё гладко проходило, – Виктор качнул головой, – ты же понимаешь, темпы какие озвучены. Вторая пятилетка ещё грандиознее.

– Эх, Витька, сколь тебя знаю, всегда такой – весь в технике. Ты и на земле спать будешь… но остальные люди человеческих условий хотят. Вон, посмотри на Светку – мой цветок. Что скажешь, нормально везти её в гиблую ссылку? Вытаскивать из уютной московской квартиры и бросать в гнилую палатку, где вместо паркета сырая земля, а вместо витражных окон мутное целлулоидное отверстие. Что? Заслуженно?

– Нет, ну каждому своё, – Виктор смутился, – конечно, правильно говоришь, да вот не получается.

– Ничего, получается. Вот я в аспирантуру поступил, потом думаю в проектном бюро осесть.

– Как? Туда же сейчас только образцовых коммунистов с плотными связями берут.

– Да, вот связи и есть. Помнишь, два года назад меня на усмирение крестьян отправляли? Ну, волнения против коллективизации?

Виктор осунулся, кивнул. Максим продолжил: – Вот, секретарь парткома и поддержал мою кандидатуру в аспирантуру.

– Ребята, да хватит вам между собой шушукаться, – Света беззаботно всучила каждому по мороженному, – пойдём на свободную скамейку, – и ускорила шаг, чтобы занять пустующие места.

Полуденная жара, добравшаяся до тенистых участков городского парка, сделала свое дело: усмирила пятилетнего пацана, возившегося с игрушкой, ввела в сон мамашу с коляской, подсевшую на скамейку к дремавшему с газетой пожилому мужчине, обессилила стайку школьников, приглушив им гомон и расслабила двух ворон, мирно покачивающихся на кончиках веток под приятным ветерком.

Единственным нарушителем спокойствия была маленькая кудрявая белая собачонка, резвившаяся на свободном от деревьев участке. Она пробегала несколько метров, останавливалась и принималась неприятно тявкать. Старушка-хозяйка поспешно шла за ней, негромко ругалась – пыталась поймать поводок, волочившийся по земле. Неудачи старушки с поимкой поводка забавляли собачку – она всё громче лаяла, заставляя хозяйку нервничать и переходить на покрикивание, начинавшее раздражать окружающих.

Очередной акт собачьего развлечения прервала одна из ворон: она грациозно подлетела к поводку, подхватила его клювом и поднялась в воздух. Собачка нервно отреагировала: понеслась, заливаясь лаем-визгом. Она старательно обгоняла ворону, останавливалась отдышаться, задирала голову вверх, смотрела на обидчицу. Та, невозмутимо, пролетала вперед, вынуждая собачку вновь бежать. Со стороны получалось – ворона тащит собачку. Старушка бежала, вернее, шла, как могла, за тандемом, без шанса нагнать. Ворона направляла собачку по непредсказуемым петляющим траекториям.

Парк пробудился: пятилетний пацан проговорил: "Волона уклала собачку", мужчина с газетой прошептал: "Ничего себе", мамаша с коляской покачала головой, школьники загоготали, Внезапно вторая ворона сорвалась с ветки и полетела к своей подруге, которая выронила поводок. Старушка, находясь в двух шагах от петельки, собралась было нагнуться, но сменщица ловко подхватила поводок и аттракцион продолжился: ворона тащит – собачка тащится – старушка кричит.

Ситуация изменилась спустя пару минут. Собачка, вконец, обессилила, остановилась, присела и начала… мочиться. Ворона потеряла интерес и отпустила поводок. Старушка, наконец, добралась до собачонки. Вороны, вернувшись на дерево, победоносно прогорланили: "Кар-р-р".

Напряжение спало, и воцарилась спокойствие: умиротворенная старушка понесла домой замолчавшую собачонку, пятилетний пацан опять взялся за игрушку, мамаша принялась покачивать коляску, пожилой мужчина уткнулся в газету, школьники затараторили, а вороны, сидя на ветке, продолжили блаженствовать под ласкающим ветерком.

– Вот так аттракцион! – Виктор нарушил молчание и повернулся к Максиму. Тот сидел, полуоткрыв рот, смеялся глазами. От реплики он встрепенулся: – Да, чего только не увидишь. Даже в природе есть насмешка, хотя собачке явно не до смеху, но со стороны наблюдать весело.

Порыв ветра хлестанул огромное, метров пять на пять, плохо натянутое на стене павильона полотнище. Лицо на полотне то, как бы размывалось, как только лучи солнца выходили из-за туч, то контрастно проявлялось, когда солнце скрывалось. Чуть свисающие кончики мохнатых усов прикрывали едва заметную не то улыбку, не то усмешку. Тёмные глаза под слегка приподнятыми бровями остро наблюдали за скоплением людей на площади сквера. Жёсткие, немного волнистые, зачёсанные назад волосы на голове сохраняли монументальность, даже при сильном ветре.

– Пойдём к реке, – Света потянула ребят к набережной.

– Весной, с водой ещё ничего, а вот к концу лета в этом месте – по колено, траву на русле видно. Москва-река, а как захудалая речушка в какой-то деревне, – Вика, с огорчением, смотрела вдаль.

– Вот канал до Волги дотянут и придёт вода, будет полноводная река, корабли пойдут, – Виктор неторопливо облокотился на массивные кованные перила, установленным вдоль берега.

– А ты откуда знаешь? – Света округлила глаза и посмотрела на Виктора.

– Так он работает там… – Максим приобнял Свету за талию.

– Расскажи, как там дела идут? – Вика заинтересовалась.

– Да чего там говорить, трудная работа. Тяжело, но движется. – Виктор недовольно посмотрел на Максима. Как грозное напоминание, в сознании, проступила узкая полоска бумажки типографского текста с грифом "Сов. секретно", под которой пришлось ставить подпись. Крайне неприятное обязательство: никогда, никому и ничего не рассказывать о Строительстве под угрозой наказания за разглашение важной государственной тайны.

– Какой же ты неразговорчивый, – Вика поморщилась. Виктор заметил, что она скользнула взглядом по двум неотстиравшимся пятнам на его рубашке. – Скорее бы уже построили, надоело это болото, – театрально повела рукой в направлении отмели.

Внезапно, парк наполнился торжественной музыкой. Громко заиграл "Марш авиаторов". Виктор посмотрел на высокий столб, заканчивающийся четырьмя большими колоколообразными громкоговорителями – каждый охватывал свою сторону света. Невольно вспомнились мощные прожекторы около новой ветки на Глубокой выемке.

Красные флажки на столбах вдоль набережной создавали резкий контраст с чуть пробившейся зеленью почек деревьев. Тоненькие тёмные прутики- веточки не могли спорить с силой алых полотен, весело шуршащих на ветру. Виктор любил этот яркий цвет с детства. Родители часто оставляли его с родной бабушкой в Дмитрове. Та работала на дому портнихой. Раз в неделю, Виктор с бабушкой ходили в мануфактуру. Он оставался на проходной, стоял, покорно прижавшись к стене. Бабушка неловко семенила, нерешительно толкала железные, толстые прутья-лопасти, насаженные на ось. Вертушка, скрипнув, пропускала бабушку, и она исчезала из виду. Виктор, в это время, не знал, чем себя занять: то посматривал на мрачного сморщенного старичка-охранника в очках, то ковырялся пальцем в щелях ноздреватых, плохо обтёсанных, досок стены неряшливо сколоченного сарая у проходной. Минут через пятнадцать бабушка возвращалась с сумкой, взъерошивала Виктору волосы, – отдавала похвалу за спокойное поведение, – и он улыбался. Она приговаривала свою любимую фразу: "Будем живы – не помрём!" и они медленно возвращались домой.