Старый дом

– Однако же никто не едет. Ну да пойми… Я не могу… Не могу… я умираю со скуки!.. Я готова утопиться!..

– Так я тебе вот что посоветую, Катерина Михайловна! – сказал совершенно спокойно и почти совсем закрывая глаза Владимир. – Уложи свои вещи и завтра же одна отправляйся в Петербург. Право, это будет самое лучшее.

Она надулась, топнула ножкой, потом упала в кресло и вдруг зарыдала, как маленький ребенок. Владимир открыл глаза, презрительно взглянул на нее и вышел.

Но теперь, сидя с Татьяной Владимировной на террасе, Катрин вовсе уже не думала об отъезде. По ее хорошенькому личику то и дело скользила и пропадала улыбочка. Она думала о чем-то приятном. Однако вдруг ее тонкие бровки сдвинулись, на губах промелькнуло что-то злое и, не отрываясь от своего вышивания, она проговорила:

– Maman, ведь вы знаете эту несносную толстую Маратову?

Татьяна Владимировна с некоторым изумлением на нее взглянула.

– Не только знаю, но даже очень люблю! – отвечала она. – Отчего же она несносная? Я нахожу ее доброй и прекрасной женщиной.

– Я не спорю, maman, может быть, она добрая, я ее сердцем не интересовалась, а что она несносная – это всякий скажет. Ни одного дня нельзя прожить, чтобы ее не встретить, куда ни отправишься – она всюду! Катится, как бомба, сопит, нос кверху, усы… Препротивная!

Татьяна Владимировна улыбнулась.

– Душа моя, да ведь и княгиня Маратова может называть несносными тех, с кем она всюду встречается!

Катрин немножко надулась. Но она была в таком настроении духа, что долго сердиться никак не могла, а потому ограничилась только замечанием:

– Но у других, по крайней мере, нет такого носа, таких усов и такой толщины, другие не сопят… И в этом, кажется, небольшая разница.

– Да к чему ты меня о ней спросила?

– Она взяла к себе на воспитание какую-то там бедную родственницу…

– Ну да, свою племянницу… Я знаю… девушка удивительной красоты.

Катрин всплеснула руками.

– И вы тоже!.. Нет, это, наконец, невыносимо! Что в ней находят хорошего? Бесцветное, увядшее создание! И вдобавок, никто еще не слыхал от нее умного, живого слова. Никаких манер, никакого воспитания не получила. А теперь уже поздно ее воспитывать, не первой молодости…

– Что ты, Катрин! Я в прошлом году ее видела, она совсем молодая девушка и, насколько помню, очень хорошо себя держит. Она именно поразила меня своей красотой и изяществом… Да, вот я теперь ее совсем ясно себе представляю… – продолжала Татьяна Владимировна. – Прелестная… Я думаю, она многим голову кружит в Петербурге?

Катрин не могла больше выдерживать. Вся ее веселость, довольство пропали. Она получила снова способность сердиться и рассердилась не на шутку. Лицо ее покраснело, даже лоб, даже тонкая, нежная шея.

– Какой же это порядочный человек может обратить внимание на подобное ничтожество, на такую parvenue!..

– Что же она тебе сделала, Катрин? – кротко и грустно спросила Татьяна Владимировна. – За что ты ее так не любишь? За что бранишь, скажи – за что?.. Может быть, ты права, я не знаю…

Но Катрин не слушала, она продолжала с все возрастающим раздражением:

– И эта Маратова не только что теперь сама всюду торчит, но таскает за собою и воспитанницу… Это, наконец, оскорбительно!.. Во что это, наконец, превратится наше общество, если в него станет проникать Бог знает кто?

– Отчего же – Бог знает кто? Отчего племяннице или хоть просто воспитаннице княгини Маратовой не бывать в обществе – я, право, не понимаю!

– И вы тоже, maman, вы считаете ее равной с нами?

– Ты должна давно знать, что я не считаю себя принадлежащей к какой-нибудь касте, в которую уже нет никому доступа. И потом, посмотри же на наше общество, – где это в нем уж такая чистая кровь…

Татьяна Владимировна невольно подумала о том, что и сама Катрин не Бог знает какого происхождения, что знаменитость и значение графов Черновых очень недавни. Но, конечно, она не захотела сделать ей какой-нибудь намек.

«Ну так вот, я же ее поймаю!» – сказала себе Катрин и почти крикнула:

– А что бы вы сказали, если бы, например, Борис вздумал жениться на этой воспитаннице Маратовой?

– Что бы я сказала? Если бы я убедилась, что они любят друг друга, – я бы их благословила.

Катрин несколько мгновений не могла произнести ни слова. Она сидела с широко раскрытыми и бессмысленными глазами: даже разинула ротик и показала все свои белые зубки.

– Maman, вы шутите! – наконец проговорила она.

– Нисколько! Я бы, конечно, только постаралась сначала поближе разглядеть эту девушку и хорошенько поговорила бы с Маратовой, которой доверяю…

– Так, значит… значит, Борис вам уже сказал?

– Что такое? – изумленно спросила Татьяна Владимировна. – Что такое, Борис? Он ничего не говорил мне… Разве?..

– Да, и я и Владимир… мы имеем основание думать, что он заинтересован этой особой, которую так многие протежируют…

– Многие протежируют? – переспросила Татьяна Владимировна.

Но Катрин сделала вид, что не слышит.

– Теперь и я спрошу тебя, – серьезно и внимательно глядя в глаза Катрин, сказала Татьяна Владимировна. – Я спрошу: шутишь ты или нет?

– Нисколько! Он как приехал из-за границы – нигде не бывал, так что даже неприлично было, а там – чуть не каждый день. Не для старой же, выжившей из ума «генеральши» он ездил, не для интересной же княгини?..

Татьяна Владимировна слушала очень внимательно.

– Правда, в последнее время он не бывал там, – продолжала Катрин. – С этой особой что-то случилось, какая-то история…

– Какая история?

– Не знаю, верно, что-нибудь да случилось… Говорили, что она больна, умирает… Потом выздоровела, и незадолго до нашего отъезда Маратова увезла ее в деревню…

У Татьяны Владимировны тревожно забилось сердце.

«Что такое все это значит? – думала она. – Лжет она, что ли, да с какой же стати? Нет, верно, что-нибудь да есть… И он ни слова! А между тем я замечала, замечала в нем что-то странное, чувствовала, что он мне недоговаривает. Ждала… он никогда не скрывал… как же это?»

Катрин видела, что смутила Татьяну Владимировну, но объяснила по-своему это смущение.

«Это она так, Бог знает что говорит – благословила бы! А вот ведь когда увидала, что дело может быть не шуткой – испугалась… еще бы!..»

– Вы, кажется, встревожились, maman, – сказала она. – Что Борис был заинтересован ею – это верно, но я так думаю, что он сам убедился, как это глупо, и что ничего из этого не может выйти. Я почти уверена, что это привидение, – иначе я не могу назвать ее, – особенно если бы вы видели, какою она стала эту зиму… Она, верно, надеялась, что он сделает ей предложение, что она вдруг станет madam Gorbatoff. А когда он очнулся и ушел – она со злости и заболела… Я так объясняю, я худшего не хочу предполагать…

– Еще бы ты смела предполагать худшее! – вдруг вспыхнув, сказала Татьяна Владимировна таким тоном, какого Катрин никогда еще не слыхала от нее и на какой даже не считала ее способной.