Старый дом

Сергей Борисович робко взглянул на нее и даже немного покраснел.

– Я думал, что жена моя уже сказала вам, что я дал свое согласие…

– Да, Татьяна Владимировна мне передала об этом… Но ведь согласие согласию – рознь, Сергей Борисыч!

– Мое согласие искренно, – перебил он. – Я доверяю моему сыну и сожалею только о том, что не имел случая до сих пор близко познакомиться с его невестой. Но ведь такой случай у отцов бывает не часто. Я постараюсь наверстать потерянное время – вот и все.

Княгиня изо всех сил старалась прочесть в его лице, в звуках его голоса какой-нибудь признак неудовольствия. Но он уже успел совладать с собою – и она ничего не могла заметить.

– Моя родственница, – продолжала она, – Нина Ламзина, которую я люблю как дочь, будет почти единственной после меня наследницей… Я даже постараюсь о том, чтобы иметь право передать ей мое родовое имение… Она добрая и хорошая девушка; ее, слава Богу, хорошо воспитали и она искренно любит вашего сына. Но все же… я понимаю это, она… по принятому в свете мнению… не может… не может почесться хорошей для него партией… И вот это смущает меня… И я хотела бы слышать от вас, как вы на это смотрите? Я принимала вашего сына и всегда была рада его видеть у себя… Я уверена, знаю заранее, в свете будут говорить, что мы его ловили… Но я не хочу, чтобы вы так думали, потому что это неправда… спросите его…

Она смутилась и замолчала. Сергей Борисович вспыхнул.

– Княгиня, – проговорил он, – я во многом не разделяю общих взглядов, и я не дал и не дам вам повода так думать про меня, как вы, судя по словам вашим, думаете. Я не искал для моего сына блестящей партии… Я никогда не судил о семейном счастье со стороны богатства, происхождения и тому подобного. Если они любят друг друга, если Нина Александровна достойная девушка, в чем я ни на минуту не усомнился, – чего же больше! Я постараюсь сделать все, чтобы она признала меня отцом не по имени только. А теперь одно, что я могу, – это благодарить вас за вашу любовь к ней, за ваши о ней попечения…

Слезы так и брызнули из глаз княгини. Она протянула обе руки Сергею Борисовичу.

– Что же я после этого могу сказать вам? – прерывающимся голосом произнесла она. – Мне-то как благодарить вас?

– Меня вам благодарить еще не за что, княгиня, – ласково улыбнувшись, со своей обычной простотой, сказал Сергей Борисович…

В это время в гостиную вошла Нина. Она знала, что здесь отец Бориса, она долго не решалась войти; но, наконец, пересилила себя. Этот красивый старомодный человек, которого она видела всего раза три, производил на нее очень приятное впечатление. Но она не только прежде, конечно, а даже и теперь, в это последнее время, уже после решительного объяснения с Борисом, как-то о нем совсем не думала. Не думала, что он станет ей близким человеком. Она робко, почти с мольбою взглянула на него, но робеть перед ним не было возможности. Не прошло минуты, как она забыла свое смущение и говорила с ним просто и искренно, глядела на него прямо своими глубокими, прекрасными глазами.

Он, видимо, в нее всматривался и, видимо, был доволен своими наблюдениями. Он сумел, наконец, отделаться от того мучительного и противного чувства, в котором ему было так стыдно даже перед самим собою признаться. Он позабыл все надоедливые веточки своего родословного древа. Он только повторял про себя:

«Что за прелесть! Что за прелесть!.. Я никак и представить себе не мог, что она так хороша… и что вообще она такая»…

Наконец ему стало совсем легко и свободно.

Княгиня попросила его зайти к генеральше. Он встал и сказал, пожимая руку Нине:

– Я очень счастлив сегодня, и вы причиной этого счастья.

Она покраснела и благодарно взглянула на него. Этими немногими словами он ответил ей на все поднимавшиеся в ней и смущавшие ее вопросы.

Генеральша приняла Сергея Борисовича как давнишнего знакомого, почти как друга. Другом он ей никогда не был, но знакомство их действительно было старинное. Они встречались в свете еще в последнюю четверть прошлого века, при дворе императрицы Екатерины, когда генеральша была еще, если не молода уже, то, во всяком случае, очень красива. А он был цветущим, розовым юношей, которому все прочили самую блестящую будущность, о котором говорили как о новом восходящем светиле.

Генеральша в то время, подобно многим женщинам и девушкам высшего петербургского общества, была пленена его красотою и свежестью. Встречаясь с ним в гостиных и на балах, она выказывала ему немало знаков своего «особенного» внимания. Тогда ему стоило захотеть, стоило хоть на минуту остановиться на мысли о ней – и к нему полетели бы ее нежные записочки. Но он ни на ее, да и ни на кого не обращал тогда внимания. Ни на кого – только поэтому генеральша и простила ему впоследствии его равнодушие и потом, в течение всей жизни, изредка встречаясь с ним, неизменно выказывала ему уважение.

Вообще, нужно сказать, она, хотя никогда и не задумывалась над этим, но бессознательно уважала всех тех мужчин, которые не обращали на нее никакого внимания и которым она не писала, дрожа от страха перед своим законным супругом, раздушенных записок.

Из первых же слов Сергея Борисовича она теперь убедилась в том, что дочь ее не увлекалась и была права.

«Эта Нина, видно, и впрямь в сорочке родилась!» – подумала она. – А впрочем, ведь она выходит из моего дома – это все же много значит!

Она почти совсем успокоилась на такой мысли.

XIV. Кровная обида

Владимир сидел перед своим письменным столом и, что с ним случалось не особенно часто, был погружен в чтение каких-то разложенных перед ним бумаг. Дверь кабинета была заперта на ключ. Владимир иногда отрывался от чтения, откидывался на спинку кресла, морщил лоб, очевидно, обдумывая что-то крайне для себя важное. Потом снова принимался перелистывать бумаги, останавливаясь на некоторых страницах, перечитывая их по несколько раз, отмечал их карандашом.

Вот он поднялся с места и торопливо прошелся по комнате. Ему, действительно, приходилось о многом подумать. Он недавно потерпел неудачу по службе, его обошли, ему предпочли другого. И случилось это совсем неожиданно, случилось в то время, когда он был уверен в успехе. Он выдержал себя прекрасно, никому и виду не подал, не проговорился ни одним словом, но глубоко затаил в себе обиду и стал изыскивать способы, как бы поправиться и подняться, и сразить этим врагов своих.

Между тем некоторые старые приятели, поймав два-три его слова, в которых сказывалось недовольство, задумали и его, как человека энергического и довольно влиятельного, а потому способного быть полезным делу, притянуть к своему обществу. Открытия, им сделанные, его очень изумили; но он, по своему обычаю, не выказал этого изумления, обстоятельно все выслушал, разузнал и не стал спорить с молодыми мечтателями, как это сделал его брат. Он вовсе не отказался примкнуть к ним; но начал двойную игру. Он попросил дать ему время все хорошенько обдумать и обстоятельно ознакомиться с делом. Доверчивые и искренние молодые люди не могли в нем сомневаться – в таком человеке, из такой семьи и с такими благородными традициями. Достаточно оказалось его слова – и в руках у него очутилось немало очень важных и сильно компрометирующих документов…

«Да, – думал он теперь, – иногда следует рисковать, без риску в большом деле невозможно… Только осторожнее, как можно осторожнее! Дело развивается, удача их возможна… и тогда я много выиграю; их обойти нетрудно – такие люди!.. А на случай неудачи, кажется, все обдумано – мне же будут благодарны… А заподозрить меня – кто же заподозрит? Нужно только следить, следить хорошенько… Я еще многих не знаю, списки неполны…»

Он снова вернулся к своим бумагам и стал разбирать их. В это время он услышал, что кто-то старается отворить дверь.

– Кто там? – раздраженным голосом крикнул он.

– Это я, пусти, пожалуйста, мне непременно надо тебя видеть! – раздался голос Катрин.

Владимир сделал нетерпеливое движение, быстро уложил все бумаги в портфель, портфель запер в столе и подошел к двери. Катрин не вошла, а просто ворвалась в кабинет. Движения ее были так порывисты, что он даже заметил ей:

– Ты бы поосторожнее… в твоем положении! Что с тобою случилось?

– Да разве вы не знаете, что у нас происходит?

– Знаю! Борис женится на этом «привидении», как ты ее называешь…

– И вы так хладнокровно к этому относитесь?

– Что же мне – повеситься что ли?

– Да ты говорил с ними?

– Говорил.

– Что же ты им сказал?

– Сказал, что несколько удивляюсь его выбору; потом напомнил, что до сих пор в нашем роду не бывало такого примера… Так отец даже сердиться вздумал. Ты знаешь его фанаберии, его недаром «вольтерьянцем» называли. Он очень доволен; эта особа, видишь ли, ему понравилась, у него один вкус с Борисом…

Катрин была совсем поражена.

– Да нет, что же это такое? Ведь этого нельзя допустить… никак нельзя…

– Полно, перестань говорить пустое! – остановил ее Владимир. – Не допустить этого ни ты, ни я не сможем… et, apres tout, il faut faire bonne mine au manvais jeu – il ne nous reste que ca…

Но Катрин все же не унималась. Она комкала, чуть не рвала свой кружевной платок, даже побледнела вся от досады. Ее глаза стали такие злые. Она уже не была похожа на маленькую, хорошенькую птичку, а напоминала собою взбесившуюся кошку.

– Что же это такое будет? – говорила она. – Хороша belle soner! И это вместе жить… всегда вместе!..

Владимир взглянул на нее, прищурил глаза и ему, как это очень часто с ним бывало, захотелось подразнить ее.

– Да, и жить вместе! – медленно и, по-видимому, спокойно сказал он. – И этого мало, жить очень дружно, угождать ей…

– Merci bien! Угождать? Я ей угождать? Нет, слуга покорная! Я ей никогда не прощу, никогда… и пусть она лучше и не ждет от меня ничего хорошего… Бог знает кто вотрется в семью – и это выносить!.. Нет… Я каждый день, каждый час буду напоминать ей, что есть маленькая разница между нею и мною.