Старый дом

Когда он очнулся – на письменном столе лежал большой ворох бумаг, и офицер завертывал этот ворох в откуда-то взявшуюся большую салфетку. Сверху всего лежал портфель Владимира. Борис чуть не вскрикнул. Он не успел еще разобрать содержимое портфеля, он не знал, какие именно бумаги в нем заключались; но он хорошо знал, что каждая из них имеет отношение к тайному обществу, что каждая из них может выдать многих, и в том числе, конечно, прежде всего Владимира. У него упало сердце, он весь похолодел. Офицер, завязав бумаги, передал салфетку жандарму и обратился к Борису:

– Теперь я прошу вас одеться и следовать за мною.

– За вами?!

Только теперь Борис все понял. Он собрал все свои последние силы и сказал:

– Позвольте мне проститься с родными и их успокоить.

– Это невозможно!

– Как невозможно? Но ведь они Бог знает что будут думать… Ведь это одна минута… Так пусть они придут сюда… я сейчас распоряжусь…

– И это совершенно невозможно! – все тем же спокойным, ровным тоном сказал офицер…

– Да вы не тревожьтесь, – прибавил он, – часа через два, через три вы вернетесь обратно, если в этих бумагах нет ничего против вас.

Борис безнадежно опустил голову.

Между тем Степан был уже здесь, дрожащий, перепуганный… Ему велели подать барину шинель и шпаку. Борис машинально оделся. Голова у него кружилась, в виски стучало. Он был как в тумане.

Он не слышал, что говорил ему Степан. Он очутился между двумя жандармами, его вывели в коридор. Он расслышал, как отворяется наружная дверь. Ему помогли сесть в карету, большую и тяжелую наемную карету. Офицер поместился рядом с ним.

Дверца захлопнулась, лошади тронулись…

Кругом был мрак. Такой же мрак был и в душе Бориса…

Только что отъехала карета от подъезда, только что успела захлопнуться дверь, и пораженные, ничего не понимающие слуги стояли в недоумении и в ужасе поглядывали друг на друга, как на широких ступенях мраморной лестницы показалась женская фигура. Это была Татьяна Владимировна, почти раздетая, кое-как успевшая только накинуть на себя большой платок…

– Где барин? Где Борис Сергеевич? – глухим, не своим голосом проговорила она, обращаясь к прислуге.

Никто ничего не отвечал. Но вот к ней подбежал Степан. Он продолжал дрожать. По его лицу текли слезы.

– Матушка, барыня! – говорил он, стуча зубами. – Увезли, увезли Бориса Сергеевича.

– Куда? Кто?

– Офицер… жандармы… и проститься с вами не позволили.

Она несколько мгновений простояла неподвижно и пошла наверх, спотыкаясь на ступенях. Навстречу к ней спешил в шлафроке Сергей Борисович.

– Что же это… неужели? – спросил он.

– Да… увезли!

– Как же это так?.. Разве это возможно? Какое ужасное недоразумение!.. Ведь это недоразумение… ведь да? – спрашивал он ее и мучительно ждал ее ответа.

– Конечно! – сказала она. – Разве ты можешь в нем сомневаться…

Они стали успокаивать друг друга. Но это им не удавалось. Они оба хорошо понимали, что в такое тревожное время, среди ужасов, кругом совершавшихся, недоразумение может быть опасно.

В это время внизу раздался сильный звонок. Они вздрогнули, прислушались… По лестнице быстрые шаги… звенят шпоры – это Владимир. Он их увидел, подошел к ним. Лицо его было бледно, и на нем выражалось сильное смущение.

– Брат арестован? – спросил он.

– Да, Владимир, но ведь это ужасное недоразумение! Поезжай скорее, узнай, где он… Объясни – ты имеешь возможность это сделать… Поезжай к великому князю Михаилу Павловичу… – говорила Татьяна Владимировна.

– Да, сейчас… скорей… не теряй минуты… – сказал Сергей Борисович.

– Сейчас, теперь – это бесполезно! – ответил Владимир. – Ведь ночь – второй час… меня никуда не пустят. Завтра утром все узнаем.

– Но ведь это недоразумение, ведь не может же у него быть чего-нибудь общего с заговорщиками и изменниками? – тоскливо спрашивала Татьяна Владимировна.

– Надеюсь, – прошептал он, – только некоторые из виновных его приятели… они, верно, переписывались… Степан! – крикнул он.

Степан был тут.

– Скажи, ты, верно, видел, взяли бумаги Бориса Сергеевича?

– Взяли, взяли! – с ужасом едва выговорил Степан.

Владимир бросился вниз в комнаты брата. Он перерыл все ящики и убедился, что обыск был сделан и что все взято. А главное, взят и портфель…

Он побледнел и, собравшись с мыслями, стал подробно вспоминать, какие в нем были бумаги, какие в них пометки сделаны его рукой. Скоро, видимо, он успокоился. Он окончательно убедился в том, что, впрочем, знал уже и прежде, то есть в том, что эти бумаги могут сильно скомпрометировать только того, у кого они найдены. А небольшие отметки карандашом не могут быть против него уликой, если даже станут разбирать почерк. Его почерк и Бориса так похожи. Он принялся звонить и, когда на этот звонок прибежал Степан, он спросил его:

– Скажи мне подробно, когда вернулся брат и что после того было?

Степан исполнил его приказание.

– Я видел вчера на этом столе большой черный портфель… ты не знаешь – где он? – спросил Владимир.

– Они увезли его вместе с другими бумагами.

– Ты сам видел… наверно?..

– Видел, сударь, своими глазами… Батюшка Владимир Сергеевич, будьте милостивы, скажите – неужто Борису Сергеевичу что-нибудь дурное сделают?

– Ничего не будет! – проговорил Владимир.

– А вот портфель… Вы изволите спрашивать, что ж в нем такое, в этом портфеле, верно, бумаги?

– Что ж другое!

– Да какие бумаги-то?

– Да я, сударь, потому спрашиваю, – вдруг изменяясь в лице и сверкнув глазами, каким-то особенным голосом сказал Степан, – что портфель-то этот ваш и вы изволили третьего дня принести его Борису Сергеевичу…

Владимир взглянул на Степана с изумлением; лицо его вспыхнуло.