В поисках своей планеты

– Что тогда делать с Абидом я не знаю, если не женить его в скором времени, – отец, желая избавиться от обвинений жены, перебил ее и вновь перешел на младшего сына:

– Так у него появится ответственность, он не будет летать больше в облаках…

– Нет, жениться ему еще рано, ты что? Ведь у Абида есть еще старшие братья, вначале нужно женить их, и только потом можно поговорить о нем, – ответила мать. – Я думаю, что Абид находится под впечатлением книг, которые прочел, и никак не может избавиться от этого. А он читает их много. Недавно, когда я убирала в его комнате, нашла листок, на котором он написал названия книг, которые прочитал до сих пор. И представляешь сколько их было? Несколько сотен! И, смотрю, многие из них не для его возраста. Вот они и вредят ему – это большая нагрузка для него.

– Книги никому еще не повредили, я сам в молодости читал немало, – не соглашался отец.

– Да я и сама была любительницей читать, но никогда не видела, чтобы кто-то читал их столько. Он кроме этого чтения ничем не хочет и не может заниматься.

– Да, он все-таки странный у нас. Другие сыновья донимают меня тем, что все время просят денег. А он, даже когда сам предлагаешь, часто не хочет брать их. Я ему говорю, дам тебе денег, пойди в парк, играй в бильярд, теннис, как твои сверстники. Сходи в кино, иди искупайся в бассейне в конце концов. Нет, его вовсе не тянет ко всему этому. Как вернется со школы, тут же запирается в комнате и сидит там один-одинешенек.

Продолжая жаловаться на странности Абида, они переходили обсуждать других сыновей. Родители уже второй год отсрочивали срок отправления в армию старшего из них, чтобы тот мог пойти служить следующей весной вместе со средним сыном. Эти оба, наоборот, отличались разгильдяйством и чрезмерными потребительскими склонностями, нигде не учились и не работали и ничем кроме гуляний не занимались. А, считая, что они должны перед армией вдоволь насладиться свободой, позволяли себе в последнее время все больше и больше. Расходы на них росли непрестанно. Родители с нетерпением ждали, когда же уйдут старшие сыновья-бездельники в армию, но Абид озадачивал их теперь не меньше.

– Наверняка, он изменится, когда станет самостоятельным мужчиной, женится, – отец продолжал намекать на важность женитьбы для младшего сына.

Мать же пока ничего не хотела слышать об этом, тем более о Захре, как о будущей невестке.

У соседской девочки Захры и в самом деле был непростой характер – в этом сказывалось ее семейное воспитание; все ее братья и сестры, казались надменными, чрезмерно довольными собой и высокомерными.

Захра часто заглядывала к ним, к матери Абида, будто за какими-то советами по быту. Или же она приходила узнавать у Абида, смог ли он решить задачу и найти правильный ответ. Но сама никогда его напрямую не спрашивала, а просила мать, чтобы она узнала об этом у Абида. Никогда долго не задерживаясь у них, успевала, однако, каждый раз что-нибудь рассказать про младшего сына этой семьи, в основном о его поведении в школе:

– Абид тихий, отвечает только тогда, когда его о чем-то спрашивают, а на перемене удаляется в какой-нибудь угол и молчит. В последнее время он начал дружить с сыном учителя математики, которого никто не любит в классе, не знаю, что он нашел в нем, – рассказывала она матери, пожимая плечами.

Абид считал Захру привлекательной: он видел в ней какую-то дикую красоту, а ее гордость он находил особенной, но ему нравилась другая девушка из класса, Жале. У Жале были светло-каштановые волосы, чуть волнистые и доходящие до лопаток, которые она то держала на груди, то перебрасывала красивым движением головы за спину. При каждом таком движении она оборачивалась чуть назад, и Абиду, сидящему от нее далеко, порой удавалось видеть часть ее красивого лица. Она была грациозна, ее узкая талия переходила в чуть широковатые бедра и при высоком росте ее фигура казалась величественной. Над ним, наверное, другие смеялись бы, узнав, в кого из девочек он влюблен – ведь она была выше него. Будучи человеком скрытным, он никому не рассказывал о своих чувствах. Ему достаточно было думать о ней, больше по вечерам, и предаваться сладким грезам.

Кроме того, Абиду нравилась еще учительница, преподававшая русский язык. Она – не такая уж молодая – хоть была красива и стройна, не вышла замуж. В их школе преподавали еще ее престарелые отец и мать, также являющиеся учителями русского языка. Абид все время ждал, когда же наступит час ее урока, и до самого его окончания не отрывал глаз от учительницы. Она обращалась на протяжении урока к нему часто, чувствуя его интерес к преподаваемому ею предмету, возможно и к себе в том числе. А он часто волновался, когда отвечал ей, но ответы его, можно сказать, всегда были правильными. Он не мог понять и определить для себя, кого же из них двух он любит: Жале или учительницу? Думал иногда даже о том, что, может, ему пора уже написать письмо и признаться в любви. Но кому из них? Может, обеим сразу? Он колебался, но нередко приходил к тому, что, наверное, никому из них никогда и не напишет, не осмелится. А с другой стороны, ему казалось, что соседская девочка Захра неравнодушна к нему, и будто она морщилась, когда замечала, что он смотрит в сторону Жале. Вдруг Захра любит его? Как бы то ни было, думать об этом ему также было очень приятно, но он понимал, что сам к ней совершенно равнодушен. В самом начале учебы, когда они только начали ходить в школу, их какое-то время водила старшая сестра Захры. Он всю дорогу молчал, она все время что-то спрашивала у сестры, желая узнать название и предназначение каждого предмета, встречающегося им на пути. Сестра иногда уставала от нее:

– Видишь, Абид ничего не спрашивает, наверное, пересказывает про себя уроки, а ты мало того, что учила их не так хорошо, еще задаешь вопросы, которые вовсе не к месту.

Захра замолкала, но очень быстро вновь находила что спросить у старшей сестры. Разговорчивой и любознательной она была только в кругу семьи, с собственными братьями и сестрами. В классе она сидела со своей дальней родственницей за одной партой и, можно сказать, говорила только с ней, держась в стороне от остальных девочек, не говоря уже о мальчиках. Но, возвращаясь домой и попадая к родным, она тут же менялась, становилась веселой, разговорчивой и кокетливой. Их семьи давно жили рядом и соблюдали самые лучшие традиции соседства. Захра привыкла к ним из-за тесных отношений и частых взаимных посещений. Поэтому, когда она приходила в их дом, ее поведение особенно не отличалось от того, что было в ее собственном. Но однажды, когда при ней появилась двоюродная сестра Абида Сима, и все, забыв про соседку, бросились к той, обнимая и целуя родственницу, Захра, лишенная внимания, была смущена и ушла. После этого случая она стала приходить к ним реже, но в школе Абид продолжал ловить на себе ее взгляды.

Прибытие Симы всегда было у них чуть ли не событием. Дядя Абида жил семьей в одной из деревень, на расстоянии часовой езды от их дома. Он занимал весомую должность в одном значимом ведомстве города. Отец Абида говорил про этого дядю, что он будет занимать еще более высокие должности. Но при этом он недолюбливал своего шурина, считая, что тот ведет себя даже с родственниками слишком официально и сухо.

– Когда он разговаривает со мной, я чувствую себя на партийном собрании, которое еле выношу, – говорил отец на этот счет.

Дом дяди в деревне был большой, двухэтажный, с пятью комнатами на каждом этаже. Абид любил ездить к ним в деревню и оставаться в этом огромном и просторном доме. На Симу он раньше никогда не обращал внимания. Двоюродная сестра была на два года старше его, чуть пухленькая и шумливая. Когда она приезжала к ним, поднимала всем дух и своим присутствием создавала веселую атмосферу, которая была чуждой их семье.

Как-то однажды, когда не прошло еще и двух недель после ее последнего визита, Сима вновь с шумом вошла к ним и, смеясь и плача одновременно, показала свои поцарапанные колени. Абид, сидя за покинутым уже всеми столом, обедал, черпая ложкой суп из глубокой тарелки и откусывая от куска круглого белого тандырного[2 - Тандыр – глиняная кувшинообразная печь, обычно устанавливается в земле, есть и наземные. Широко распространен в странах Передней и Центральной Азии с древних времен.] хлеба, испеченного матерью.

– Ай, ай… как болит! Я упала, поранилась, какой ужас… Быстро помогите мне, намажьте йодом коленки… Черт бы побрал эту собаку: она перешла мне дорогу и напугала меня так, что я упала от страха…

Абид, перестав есть, в недоумении смотрел на родственницу, не зная, что делать и как помочь ей.

– Что ты смотришь, позови хотя бы кого-нибудь из домашних, сам ты, я знаю, вряд ли можешь помочь… – выплеснула она жалобным и плаксивым голосом.

Быстро спустившись по невысокой, но крутой лестнице во двор, он начал искать мать, которую нашел на другом конце двора, когда та, согнув спину, выходила из небольшого курятника.

– Черт побери, так мало яиц несут куры! Что ж, отдам всех под нож, раз не хотят, – говорила она сама себе.

– Мама, Сима к нам пришла, она ранена, ее рана кровоточит! – сказал он на одном дыхании взволнованно.

– Как это ранена?.. Что с ней случилось, что ты несешь опять невнятное?

Не дождавшись его ответа, она быстро, насколько ей позволяли крупное тело и опухшие ноги, побежала к племяннице.

– Что, доченька, милая, что, родная, с тобой?! Покажи-ка тете, покажи!..

Когда она, добравшись до ее чуть опухшего колена, нажала на него пальцами, Сима громко закричала:

– Ой, больно!.. Тетя, осторожно… умоляю, ой, не могу!..

– А я думала, что же с ней такое случилось… Ты, как всегда, любишь поднять шум из-за каждой мелочи, а Абид тоже не может ничего, как следует, объяснить – легкая царапина и все. Сейчас сама йодом помажу, мазь положу и бинтом перевяжу, так что и к доктору не надо будет идти. И слезы, доченька, вытирай и перестань плакать.

Пока мать ходила за всем этим, Сима постепенно успокоилась и вытерла слезы, но не переставала ныть. Абид, у которого суп остался недоеденным, опять, стоя перед ней, не знал, что делать и не мог найти слов для ее утешения. Она, будто понимая его нелегкое положение, сказала с некоторой шаловливостью:

– Ладно, иди ешь свой обед, все равно от тебя мало будет помощи.

Сказав это, она хитро улыбнулась, от чего озарилось ее казавшееся до этого кислым лицо. Но, увидев тетю с маленьким флаконом йода, бинтом, каким-то тюбиком и ватой, она опять стала кричать:

– Ой, как болит… Ой, тетя, тетя, умираю, так больно…

Когда мать Абида слегка дотронулась ватой, пропитанной йодом, до ее колена, она так дернулась и отскочила, сильно покачнув стул, что чуть не упала вместе с ним на пол:

– О… а… не могу!., ой… как шипит… как больно… тетя… умоляю!., хватит!..

Мать, не обращая на ее мольбы внимания, продолжала обрабатывать неглубокие раны и, закончив это, положила мазь на них и перевязала бинтом.

Абид, который все это время следил в напряжении за происходящим, увидев, как мать закончила возиться с племянницей, понял, что наконец-то может доесть остывший суп. Мать снова ушла во двор, наказав ей посидеть какое-то время, не двигаясь, и пить горячий крепкий чай с шоколадными конфетами, которые она обычно держала в сундуке и вытаскивала их только тогда, когда для этого был какой-то особый повод.

Сима до конца не успокоилась: то снова ругала собаку, то жаловалась, что тетя безжалостно обожгла йодом ее колени, или, смеясь и плача, начинала петь какую-нибудь популярную песенку. Потом она опять начинала плакать и тут же вновь смеялась, рассказывая какой-нибудь смешной эпизод из жизни своей деревни, а за этим вновь с брезгливостью вспоминала малопривлекательные черты напугавшей ее собаки.

В тот день она покинула их дом в таком же состоянии – смеясь и плача одновременно. Узнав о случившемся, за Симой приехал отец на своей служебной машине и отвез ее домой. После того как Сима ушла, Абиду показалось, что она словно увезла с собой что-то очень приятное и теплое, чего в этом доме он, можно сказать, никогда не испытывал.

После этого дня он стал все время ждать прихода Симы и даже пытался уговорить мать съездить к ним в гости. Мать, с одной стороны, была не против, но каждый раз откладывала поездку:

– За курами некому смотреть, дома некому убирать; никто из вас не родился девочкой, чтобы помогать матери.

Вскоре наступило лето, у Абида начались каникулы, и он совсем перестал выходить из дома, проводя все время в своей комнате за книгами. Иногда, беря в руки какую-нибудь из них, он начинал хвастаться сам перед собой и удивляться своей необычности:

– Кто в таком возрасте прочитал такие книги, которые теперь читаю я, и в таком количестве? Даже Заки отстает от меня.

Тут он вспоминал полунасмешливое и полупрезрительное отношение членов семьи к его стремлениям. И сверстники смеялись над ним, встречая его на улице, когда он, очень довольный собою, в очередной раз возвращался с книгами из библиотеки или книжного магазина. Несколько лет назад, когда он радостно нес домой только что купленные книги, встретил соседского мальчика, озорного и старшего на пару лет.

– Что это, а ну покажи-ка! – хотел тот посмотреть его книги.

Абид любил всегда демонстрировать их, будто этим подчеркивая свою важность и превосходство над другими. «Все меня за это должны уважать, ведь я так много знаю и когда-то стану известным ученым, все они тогда будут гордиться, что были знакомы со мной», – считал он.

Но тогда тот парень, выхватив у него одну из книг, издевательски засмеялся и бросил ее в лужу. Абид, потрясенный этим, заплакал.