В поисках своей планеты

Когда Абид был еще маленьким, мать тяжело заболела, и очень долго ее не было дома. За ними смотрела бабушка, которая специально приехала от другой дочери, живущей далеко от них. Отец очень грустил о матери, даже плакал при теще, жаловался, что состояние жены очень тяжелое и она может умереть. Врачи ничего ему не обещают и не говорят, смогут ли они спасти ей жизнь. Вот почему, как часто говорила мать впоследствии, старшие сыновья оказались такими непутевыми, лишившись на время ее опеки и контроля. Бабушка за ними особенно не следила, оплакивая свою безнадежно больную дочь.

– Это дети довели ее до такого состояния, из-за них она заболела, – жаловалась она отцу. – Ни один из них не радовал ее душу. Когда она ко мне приезжала, часто плакала, говорила, что она была образцовой и в семье, и в школе, а теперь является такой же на работе, но дети ее не радуют. Старшие сыновья неприлежные, не хотят заниматься уроками. Младший, как не посмотришь, то слов не понимает, то делает все не так, как нужно, и какой-то неподвижный к тому же.

И так бабушка была уверена, что в болезни матери были виноваты только ее неблагодарные дети, и это горе она не могла больше переносить.

– Она говорила мне, – продолжала бабушка, – вот смотрю на детей других женщин, соседок или работающих со мной, и удивляюсь. Во всем они уступают мне – и по уму и, главное, по нраву. Даже среди этих женщин есть такие, которые отличаются легким поведением, но какие у них дети! Потом рассказывала, что от учителей никогда доброго слова о старших сыновьях не услышала, зато они хвалят детей этих непутевых женщин.

Мать все-таки вылечили, и она вернулась домой ровно через год. Абид сидел дома на полу и играл с маленькой игрушечной машинкой, которую недавно купил ему отец, и не заметил, как она вошла в дом. Вдруг, подняв голову, он увидел недалеко стоящую женщину, которая, остановившись в нескольких метрах, внимательно смотрела на него, продолжающего играть с машинкой. Что это была за женщина? Абид вдруг почувствовал, что изнутри овладело им напряжение и какое-то непонятное, давящее чувство охватило его. И только теперь он догадался, что это его мать, хотя она за этот год сильно изменилась, волосы ее были очень коротко пострижены, лицо стало более гладким и бледным.

– Ты что, Абид, не узнаешь меня? – спросила она негромко.

Абид молчал, хотел вновь вернуться к своей игре, но почувствовал, что она потеряла для него прежнюю привлекательность, которая была до прихода матери.

– Не узнаешь меня, Абид, не узнаешь? – повторила она подряд несколько раз.

Абид, подняв голову, устремил на нее равнодушный взгляд. Да, это была действительно его мать: теперь он узнавал ее черты лучше. Ему показалось, что в этот раз в голосе матери было что-то умоляющее и просящее, даже страх. Он вновь ничего не ответил и, взяв машинку, сильно толкнул ее в противоположный угол комнаты. Она со стуком ударилась о плинтус и, перевернувшись на бок, немного отскочила, а ее колесики продолжали с жужжанием крутиться. Мать, наконец-то оставив его, выбежала во двор, где уже собрались родственники, знакомые и соседи. Абид отправился за ней к выходу, но, увидев собравшуюся толпу, не захотел идти дальше, хотя все-таки краем уха уловил слова матери:

– Абид меня не узнал, представляете, не узнал – неужели я так изменилась?

– Да, маленький мальчик год не видел свою мать, конечно, не узнает. Еще ты действительно изменилась. На старших не смотри, они уже многое различают, я знаю по своим, – кажется, эта говорила тетя, старшая сестра матери.

Толпа продолжала гудеть, люди начали носиться в суете: одни стали таскать дрова, другие уголь и скоро поставили самовар в середине двора. Еще поставили несколько столов, а к ним стулья. Женщины часто забегали за какими-то вещами в дом и, замечая стоявшего у входа и следившего оттуда за всеми Абида, удивленно спрашивали, почему же он не спускается во двор и не играет с другими детьми? Но Абид замер на месте и молчал. Наконец на него перестали обращать внимание. С другой стороны, он не мог оставаться так, стоя у входа в дом, до конца торжества. Поэтому Абид неохотно спустился во двор, и, после того как его расцеловали все старшие родственницы, ушел в сад. За ним помчались и другие дети, которые хотели посмотреть, что же он там делает. Взяв валявшуюся под одним из гранатовых деревьев длинную и тонкую палку, Абид вдруг бросился на них. Среди них были мальчики и девочки постарше его, но все они сразу кинулись обратно из сада во двор, оставив его одного.

Через несколько минут в саду появилась одна из дочерей старшей сестры матери. Она была замужем, а рядом с ней была ее дочь, которая, испугавшись разгневанного Абида, теперь никак не могла успокоиться и беспрестанно плакала.

– Ты что делаешь, Абид? – подойдя к нему, спросила эта молодая и красивая женщина, – разве можно так обращаться со своими братьями и сестрами?

Он ожидал, что сейчас она будет ругать его и стыдить, к тому же требовать, как это делала мать, чтобы он покраснел.

– Ты что, плачешь? – вдруг спросила она его очень мягко и нежно.

А Абид сам даже не почувствовал, как у него слезы покатились по щекам.

– Но перестань же, не плачь, Абид!.. – она обняла его за голову и прижала к своему животу.

Ее руки показались ему такими теплыми и ласковыми, а живот таким мягким, что он на короткое время забыл обо всем и не хотел покидать это неожиданно открывшееся для него нежное и теплое убежище.

– Что же пойдем с нами, Абид, ведь к вам пришли гости, пойдем к ним, – сказала она опять очень мягко и тепло.

– Нет, я не хочу к ним, не пойду туда, – сказал он взволнованно, чувствуя, что это наиприятнейшее, очаровательное убежище скоро может поменяться на незавидное, тягостное, холодное место среди крикливой и недоброй толпы.

Но все ровно, после нескольких минут сопротивления ему пришлось пойти вместе с ними во двор и ждать конца пирушки, которая длилась до позднего вечера…

Вернувшись обратно из степи с неисполненным желанием уединиться хотя бы на несколько дней, Абид вновь заперся в своей комнате, взявшись за книги. Раз у него не получилось уйти из дома и жить какое-то время одному, отдаваясь размышлениям, то нужно это компенсировать еще более суровым уединением в собственной комнате и еще более усердными занятиями. С другой стороны, Абид чувствовал, что упреки родителей и братьев он не может и не хочет больше слушать. Будто что-то изнутри поднималось и возражало его положению в семье.

Теперь он себя еще больше стал считать человеком, который в будущем станет очень непростым и мудрым, имя которого будет у всех на устах, и отовсюду будут приходить к нему за советом. Он будет помогать людям, объясняя им многие тайны жизни. Уединившись, Абид представлял, что он уже и есть тот человек: к нему приходят люди, которым он дает советы и помогает в чем-то, разговаривая с каждым по нескольку часов.

С каждым днем Абид еще больше убеждался в том, что он есть тот исключительный человек, который в его воображении оказывал помощь людям, нуждающимся в правильном толковании жизни. И к этому человеку никак не прилипали упреки и замечания других людей. Хотя теперь, после каждого порицания со стороны членов семьи, ему приходилось сделать над собой еще больше усилий, чтобы только что услышанные неприятные слова, отрицательные чувства, вызванные ими, отвести в сторону и вновь представить себя тем мудрецом, продолжать указывать пути спасения людям, погибающим в болоте невежества. Эти длинные, воображаемые беседы с нуждающимися сменялись чтением книг, из которых он вытаскивал все новые и новые знания о жизни, что впоследствии и рассказывал «приходящим» к нему.

У Абида появилась привычка стоять часами перед зеркалом и смотреть на себя, представляя, что смотрящий из зеркала и есть тот мудрец, тот великий, непохожий на остальных людей, человек. И он старался будто бы посмотреть на него со стороны, задать ему вопросы, на которые тот отвечал, глубоко задумавшись, с мудрым выражением на лице. Абид беспрестанно ходил в такие минуты по комнате, смотрел на себя в зеркало, изучал каждую черту своего лица и тела, меняя позу и гримасу по ходу разговора с самим собой. Он говорил громко, но не так громко, что его могли бы услышать в доме; он хотел слушать себя и того мудреца только сам, без свидетелей.

С самых малых лет у Абида была, однако, и другая особенность: вдруг ему в голову откуда-то приходили очень глупые, непристойные мысли. Абиду казалось, что он один такой, который допускает подобное, и боялся, что о них могут узнать и другие, особенно из его семейства, которое вряд ли стало бы прощать ему это.

Подчас, когда он возвращался из школы домой, будто кто-то вынуждал его считать все электрические столбы вдоль дороги. Он давно уже знал наизусть, сколько их там, но не мог не считать их снова и снова. Еще внимание Абида привлекали всякие полосы и трещины на земле, на тротуаре, во дворе: он считал, что ему нужно стараться не наступать на них. И если это не получалось, то внутри возникало неприятное и тягостное чувство.

Однажды он допоздна читал книгу, желая закончить ее, чтобы завтра начать новую. Она рассказывала о жизни знаменитого актера, который умер, будучи еще молодым, от рака. В книге были описаны его недомогания в области живота, вернее, желудка, когда еще ни врачи, ни он сам не знали, что у него развивается эта страшная болезнь. Когда Абид лег спать, то не мог уснуть несколько часов, все думая о незавидной судьбе молодого актера. Вдруг он почувствовал чуть выше пояса, рядом с пупком, боль, охватывающую маленький, с пуговицу, участок живота. Вначале он хотел было не обращать на это внимания и пытался уснуть. Но когда через несколько минут ощущение боли на одном и том же месте повторилось, его вдруг осенило, что это может быть приметой начавшегося рака, ведь он изначально тоже возникает на небольшом участке. Абид догадался об этом, вспомнив, что рассказывал о своем состоянии умерший актер жене и что говорилось в заключении лечащего его врача в конце книги, только что прочитанной им. Как и когда овладел им страх, откуда он пришел, Абид не был в состоянии уловить сразу. Только через несколько минут он почувствовал, что его лоб покрылся потом. Теперь он вообще не мог уснуть, думая о том, чем эта боль могла быть вызвана, и от этого ему стало еще страшнее.

Он решил встать с постели, и в темноте, с очень тяжелым и грустным чувством в душе, подошел к окну и открыл его. На улице стояла летняя ночь, приятно-теплая, пронизанная лунным светом. Облака, стоящие близко к луне, были освещены ею до того, что виднелись яснее, чем в дневное время. И тут, вспомнив о той боли, вынудившей его встать среди ночи с постели, он вначале не мог поверить, что эту жизнь, такую прекрасную, которой он не успел насладиться вдоволь, могут у него отобрать. А если эти недавно ощутимые им боли действительно говорили о развитии в его теле болезни, называемой раком, то смерти ему было не избежать, ведь все говорили, что эту болезнь не могут излечивать. Сколько уже людей, которых он знал, умерли от рака. Неужели и ему предстояла умереть от этой болезни? Он пытался утешить себя тем, что еще не слышал, чтобы кто-то страдал ею в таком юном возрасте, как у него. Пытаясь снять этими мыслями тревогу, он вернулся к кровати, но, еще не дойдя до нее, опять испытал нечто, похожее на предыдущую боль: маленький участок в области желудка болел, будто пронзенный острым ножом. В голове молнией пронеслось: это рак желудка, как у того актера. От страха, сковавшего его, он не мог двигаться дальше. Абид приложил руку к этому месту, чуть выше пупка, и, кажется, догадался, что боль немного переместилась вправо. «А может, я ошибся, и вначале боль ощущалась здесь», – думая так, он все-таки добрался до кровати и улегся. Однако уснуть он все равно не мог. Беспокойство продолжало его мучить: а вдруг это действительно рак? Если рак, значит, через несколько месяцев, сколько это обычно длится у людей, заболевших им, он должен умереть. В ужасе от сделанного заключения Абид смотрел теперь в потолок, хорошо различаемый в темноте из-за того, что был покрашен в белый цвет. Юноша не знал, что делать: впервые он столкнулся так близко со смертью и не знал как с ней поступать, когда она, как ему казалось, поджидала у двери. Руку он то клал на живот, то убирал, то говорил себе, что вначале боль была в другом месте, и как бы от этого немного успокаивался, но потом через короткое время говорил себе, что нет, она возникала за всю ночь на одном и том же месте и это действительно первые приметы начавшей развиваться ужасной болезни. Будто ему на грудь ложилась тяжелая ноша, и не получающие ответа вопросы, и мысли о ближайшей смерти брали верх над тем, что он старался противопоставить им. Если боль возникала в разных местах, то это должно было, по его понятиям, исключить вероятность возникновения и развития болезни. Нет, ему не хватало уверенности в этом.

Устав от борьбы с мыслями о смерти, он все же уснул и проснулся немного позднее обычного. Как только он очнулся, тут же им овладел вчерашний страх о том, что он болен раком. Этот страх, наверное, никуда и не уходил, а все время находился рядом и оставил Абида только тогда, когда он уснул, и ждал для того, чтобы вновь накинуться на него, когда тот проснется.

Абид встал, в кровати, как ему показалось, выносить этот страх было тяжелее и, быстро одевшись, покинул комнату. Вставая утром, Абид обычно просматривал книги и вспоминал свои вчерашние впечатления от прочитанного, часто оживляя в памяти детали и эпизоды, кажущиеся ему более важными. Но сегодня, не выполнив этот обычай, повторяющийся уже в течение долгих лет, он вышел в смятении во двор.

В воздухе летал белый пух от высоких узких тополей, который напоминал снегопад среди лета. Абид вновь удивился красоте жизни, и мысль о том, что он не сможет будущим летом увидеть, как летит белый пух от тополей, показалась ему невероятной, несправедливой и жестокой. Как может такой человек, юноша как он, умереть, ведь сколько он собирался дел свершить, которых никто еще не совершал, и подняться по жизни очень высоко, по ее духовной ветви. Абид около получаса стоял во дворе: было тихо, только иногда слышались разговоры матери с курами, которые, наверное, делали опять что-то не совсем правильно, за что она их ругала.

– Только одно яйцо нашла, что-то эти куры совсем не хотят нестись. Если так пойдет, всех отдам на самом деле под нож – лучше съедим их, какой от них толк, зря только столько денег тратим на корм, – ворча и браня кур, мать возвращалась из курятника.

Увидев Абида так рано во дворе, она удивилась:

– Что это? Ты так рано во двор вышел… Решил на мир поглядеть? Смотри, какой ты бледный от того, что вечно сидишь в комнате. От своих книг ты в конце концов рассудка можешь лишиться. Что-то я не вижу, что ты чему-то хорошему научился. Ох, бедная я, у других женщин какие дети, а какие у меня – ни один мое сердце не радует. Иди, иди, пожарю тебе это яйцо, тебе хотя бы хорошо кушать надо, а то еще заболеешь. Думаешь, у нас с отцом деньги есть, чтобы лечить тебя?

Она продолжала говорить даже после того, когда вошла в дом, а через несколько минут крикнула ему из окна:

– Иди, яичница уже готова.

За день Абид еще несколько раз испытал боль; то ему казалось, что боль пронизывает то же место, что и вчера, то казалось, что она появляется все же в разных местах. Понять это было трудно из-за непродолжительности боли; она, возникнув, тут же исчезала, поэтому он не мог определить ее точное место. Абид вроде временами находил доказательства в пользу того, что ныло у него все же не на одном и том же месте.

Сидя в своей комнате, он начал листать отложенную несколько дней назад книгу о жизни животных, и интересное чтение так заняло его, что на какое-то время он забыл о настигшем его несчастии, потом все-таки вспомнил о нем и тут же вновь стал удивляться тому, как этот мир несправедливо устроен: люди, от жизни и существования которых нет никакой пользы, будут продолжать жить, а он должен проститься с жизнью, оставить свои великие планы. Ведь он мог бы так много сделать, так много мог бы изменить в этом мире, так многому научить людей. Тогда, выходит, не дано ему это? Может, для того чтобы люди продолжали оставаться в том же невежестве и дальше жить в грязи? Вдруг у него появилась такая уверенность: то, что он испытывает со вчерашнего дня – какие-то пустяки, и к раку никакого отношения не имеет. Это у него просто стало ассоциироваться с прочитанным из жизни умершего актера. На какое-то время он действительно успокоился и вновь стал верить в то, что ему предстоит свершить немало дел.

Спустя несколько минут он начал снова думать о своей боли: ведь это не могло быть просто так, чтобы он часто ощущал боль в одном и том же месте. Что, кроме начавшегося развиваться рака, могло бы вызвать такие странные, мгновенные ощущения боли, ведь раньше подобного он никогда не испытывал? Вновь появилось у Абида в груди очень тяжелое чувство, чувство предстоящей и неизбежной утраты. Но это к тому же была такая утрата, которая не умещалась у него в голове – утрата собственной жизни. Как можно поверить в то, что это тело, которым он часами любовался каждый день перед зеркалом, может через какое-то время лежать в черной, холодной земле? Потом постепенно ткани его будут разрушаться, гнить, и останутся одни кости да череп. Нет, в это очень трудно было поверить, еще труднее смириться с этим. Беспокойство его то усиливалось, то ослаблялось, но он продолжал читать книгу и старался больше не думать о смерти. К ночи он был утомлен борьбой с тревожными мыслями и быстро уснул.

Встав с постели на следующее утро, Абид первым делом опять вспомнил о раке и о том, что все-таки вчера он убедился в его наличии в собственном организме, и скоро ему придется умереть. Опять взявшись за книгу, читал целый день. Чтение помогало ему подавлять чувство страха и убеждать себя в том, что болезни никакой у него нет. Прошло еще несколько мучительных дней, пока он, наконец, не решился рассказать матери о недомоганиях в собственном теле.

Мать, посоветовавшись с отцом, на следующий же день отвела его в больницу. Врач, пожилой мужчина, выслушав жалобы Абида, велел ему снять рубашку и майку. Вначале он эндоскопом послушал его со спины, а потом спереди пальцами стал трогать живот, где Абид, по его словам, испытывал боль. После этой процедуры, проведенной при матери, врач написал что-то на листке и передал ей, чтобы она отвела сына в другое здание, на рентген. Врач-рентгенолог, полноватый мужчина с круглым лицом, оказался веселым и шутливым. Он все время спрашивал Абида, когда он собирается жениться и пишет ли любовные записки девчонкам. Ему удалось немного развеселить угрюмого и молчаливого юношу, томимого в последние дни мыслями о скорой смерти.

Закончив процедуру, рентгенолог велел Абиду одеться и прошел вместе с ним в другую комнату, где ждала мать.

– Через три дня придете за ответом, – сказал он. – Я распечатаю снимки и хорошенько изучу их.

Мать поблагодарила врача, а тот, пожав обоим руки, напоследок опять пошутил с Абидом насчет девочек.

Три ночи Абид не смыкал глаз, все ожидая того дня, когда должен был быть получен ответ из больницы. Днем, сидя за столом, он часто начинал дремать, а потом не вынося такую сонливость, ложился в кровать и спал, то есть начал делать то, что раньше никогда не делал. Он прежде даже не понимал, зачем нужно спать днем – ведь сколько можно было успеть сделать за это время, но ночное мучительное бодрствование давало теперь о себе знать, особенно в послеобеденное время, и он погружался в сон на несколько часов.

Наконец-то мать в обещанный день, ближе к полудню, принесла заключение от рентгенолога вместе со снимками.

– Ничего он у тебя не обнаружил, – сказала она насмешливо, – ты, зря нас с отцом напугал, вечно тебя невозможно понять.

Абид обрадовался так, будто ему вернули жизнь, о непременном отнятии которой был чей-то неумолимый указ. В комнате его ждали книги, которые он недавно взял в библиотеке. Одну из них, открытую, он оставил на столе, а остальные стопкой лежали на краю стола и на подоконнике. Его опять тянуло ко сну, но он пытался перебороть это, и приподнятый дух помогал ему в этом. Он читал жадно до самой поздней ночи и думал в следующие дни нарастить темп чтения, чтобы нагнать упущенное в последние дни из-за дневного сна и утомленного состояния.