Антарктическая баллада

Антарктическая баллада
Вячеслав Александрович Демин

Антарктиду описывают по-разному. И очарованная Бледная принцесса, и беспощадная Снежная королева, и…

Но одно верно: побывав хоть раз в ее объятьях их уже никто не забудет и хотя бы памятью снова и снова будет возвращаться в этот немыслимый Океан пурги… Эта книга – баллада о русских полярниках, об их отношениях с суровой природой, с собой и друг другом. Написана участником 33-й Советской антарктической экспедиции, проведшем полтора года на этой удивительной ни с чем не сравнимой земле.

Вячеслав Демин

Антарктическая баллада

…и тогда я понял: надо сворачивать с проторенного пути и творить собственный. Земля – живой организм, а мы заковали, опоясали ее стальными рельсами, закатали в асфальт, залили бетоном. Ни один росток не пробьется из-под такого панциря. Мы вырубаем леса, поворачиваем реки, выводим корабли на орбиту, и считаем, что укротили природу. Да кто мы такие?! Слеза на ее ресницах: один взмах – и нет этого глупого человечества!

Да, мы создаем искусственные моря, но приходило кому-нибудь в голову, почему это природные стали штормить чаще? И раньше тонули корабли, гибли люди, но теперь пружина истории невероятно сжата, она уже почти свернулась в точку. Еще мгновенье – она лопнет, и витки ее начнут разворачиваться с ужасающей быстротой!

Я решил торить дорогу там, где о ней постарались забыть – среди трещин и разломов шестого материка – в Антарктиде. Начать все с нуля, с чистого листа, построить свое, сияющее великолепием царство или же самому остаться под обломками своей мечты, под этим белоснежным ледяным саваном…

Нашу цивилизацию погубят не циники. Они лишь бревно, ударяющее по воротам крепости. Неверие и издевка их оружие. Но ворота сделаны прочно. Их не пробить таким тараном. Цивилизацию погубят мыши. Маленькие серые обыватели, расползающиеся по всей планете, ничего не производящие, оставившие за собой только два инстинкта: жрать и размножаться. Они набивают впрок свои закрома, ревниво следя за соседями: как бы у них не было больше и лучше. Нынешняя реклама при всей своей изощренности, как раз и направлена на это – подкрашивание серости, ведь даже ей надоедает одноцветье…

Цивилизация, сделавшая своим знаменем банкноту, а символом брюхо – обречена. Никакие программы «устойчивого развития» не помогут. Они лишь отсрочат агонию. Итак, весь путь – ошибка. За что боролись – справедливость, равенство, братство – оказалось химерой. Свобода несовместима с равенством, а справедливость оказывается у каждого своя. Вот и пошел брат на брата – полилась родная кровь, впрочем, прецедент был еще в Библейские времена. Не случайно самая поучительная история про Адама и Еву – оттуда же. Человек жив запретами. Пока сердце их помнит, а разум исполняет – жизнь продолжается. Когда они забываются или опошляются – все гибнет!

…я стоял на берегу изумрудного океана; ослепительно искрящиеся айсберги были бриллиантами на его руках. По другую сторону – безграничная, белоснежная равнина, переходящая у горизонта в купол. Чистота, прозрачность, умиротворение души, ощущение Храма. Господи! Укажи мне мой путь! Дай силы пройти по нему достойно…

Громады айсбергов похожи на замок. Замок – всегда таинственность, опасность, неизвестность. Замок рождает стихи. Когда-то люди, уничтожившие замки-крепости, построили вместо них клубы. С их сцены еще какое-то время они жили призраком замка, произносили рожденные в замке стихи, которые со временем становились все менее понятными. Потом пришли серые мыши и изгрызли даже эти обветшавшие рукописи. Взамен они ничего не оставили. О чем могут написать мыши?!

Но я сбежал из мышиного царства, чтобы строить свое. Бог дал нам изумительный строительный материал – слово. Слово, произнесенное с верой, действительно творит чудеса. В этом я убедился сразу. При падении в пропасть, жалкий и беспомощный, едва я успел мысленно произнести: «Господи, помоги!», как вдруг крепкая рука товарища ухватила меня за капюшон куртки. Да откуда же он взялся, как успел? И сам капюшон – откуда?

Чудо? Чудо!

Как это прекрасно – творить здесь среди ледяных гор, зная, что они не растают, не превратятся в лужи с лягушками, квакающими о несправедливости. Какое мне дело до лягушачьего спора? Истина не рождается в спорах. Поэтому я не люблю споры. В них каждый остается при своем мнении, со своей правдой, а побеждает не правый, а сильнейший или упрямейший, и хотя, это тоже победа, она иллюзорна и недолговечна. На силу найдется другая сила, которая в свое время также будет подмята силами природы, потому, что нет силы более могучей.

Уйдут в песок пирамиды, покроются слоем лавы города у подножий вулканов, растаявшая вечная мерзлота поглотит дома и трубопроводы, а поднявшаяся пучина океана довершит бессмысленный спор человека и стихии…Бесполезный с природой, но не с Вечностью. С Вечностью он может быть выигран человеком. Тот, кто работал на брюхо, холил и лелеял лишь его, однозначно, проиграл…

Здесь ледяные замки строит природа. Человеку под силу возвести лишь дом. Дома мы возводили на сваях, укрепленных в промерзшем скальном грунте. Такой дом требовал больше тепла на обогрев, зато метель проносилась под ним не задерживаясь. Это знание далось ценой проб и ошибок, ценой покинутых антарктических поселений, которые оказались погребенными под многометровым ледяным слоем. Как уязвим человек в этих жутких полярных широтах, как переплетены и взаимозависимы тут людские судьбы. Достаточно одной мелкой оплошности, допустим дизелиста, чтобы поставить под угрозу жизнь всего нашего поселка. Дизельная электростанция – ДЭС – сердце любого антарктического поселения. Во все стороны от нее тянутся эстакады с электропроводкой – артерии, питающие дома теплом, аппаратуру током, баню – паром…С ужасом представляю себе, что будет, если остановится это шумное доброе сердце. При ураганных ветрах, даже при всех включенных обогревателях, температура в домах понижалась до 5 градусов. Считанные часы надо чтобы выхолодить их до окружающей температуры. А дальше – медленная смерть. Случись что – помощи ждать неоткуда. На огромном материке, площадью с 2 Австралии зимовать остается полторы-две тысячи человек, разделенные безумными пространствами. Мы уязвимы как никто другой на планете.

Но что нам до уязвимости?! Пока наш лагерь сжат в кулак, работает как одно целое, никто и не задумывается над опасностями, наоборот: опасность сплачивает, она работает на нас. Чем злее ветра, ураганней пурга, которая на время стала нашим врагом, тем ярче и насыщенней наша жизнь. Мы окружены со всех сторон. Шаг за дверь – это шаг в неизвестность, это шаг космонавта в открытый космос – никаких гарантий выживания.

По инструкции нам нельзя выходить в штормовую погоду по одному. Интересно, кто писал эти инструкции метеорологам? Нас всего двое. Напарник спит как сурок после суточной вахты. Будить? Нет уж, к черту такие инструкции! Я делаю этот шаг – и оказываюсь в самом центре ревущего ада! Угол дома исчезает мгновенно, я даже не успеваю ухватиться за леер – нитку связующую с домом, а значит с жизнью. На вытянутую руку ничего не видать- так всегда происходит в метель при скорости ветра больше 30 метров. Мне надо дойти до метеоплощадки, почистить забившийся датчик. Пока знаю, что иду в верном направлении, пока не успел замерзнуть, страха нет. Только азарт! Беснуйся стихия! Ну, давай! Жми!! Сильней! Еще сильней! Я пробую смеяться, шлю вызов и проклятье буре. Слова тут же забиваются обратно вместе с охапками жесткого снега. Но вот вызов принят! Шквальный порыв кидает меня на лед. Все, что было до того, цветочки. В ужасном реве я ничего не слышу, но падение спасло мне жизнь: огромная железная бочка теннисным мячиком перескочив через меня, запрыгала к океану. И только теперь пришел страх: я понял, что заблудился. Заблудился в 5 шагах от дома! Усы и борода покрылись ледяной коркой. Я поднялся и побрел наугад, надеясь только на счастливый случай, да на своего ангела-хранителя, и он снова протянул мне руку помощи – бредя неведомо куда, наткнулся я на эстакаду с леером. Я ухватился за него как боксер в нокдауне и переждал самый сильный в своей жизни порыв ветра – 56 метров в секунду! Надо ли говорить, что без этого спасительного линя меня бы снесло в океан, как ту незакрепленную железную бочку!

……………….

…я понял, что такое творчество. Это передача души любимому предмету. Любые шедевры не вечны потому, что нельзя вложить в них всю душу – она бессмертна, а, возможно и бесконечна в пространстве. Но часть души – можно. И если вкладываешь с верой и любовью – есть надежда, что сделанное тобой станет твоим продолжением, заживет собственной жизнью, независимой от воли создателя. Так пенятся волны на картинах Айвазовского и несокрушимой стеной встает откуда ни возьмись самый страшный, потому, что последний, 9 вал!

Картины оживают и под пером поэта. Каждый об этом догадывается, но не всякому дано узнать-прочувствовать. Я тоже не знал, пока не повстречался с тишиной этого волшебного ослепительно белого Безмолвия. Любая сказка, любая песня начинается с тишины. В волшебной сказке вообще все – тайна. Каждый миг ее непредсказуем. Ну, как у нас.

До чего насмешили меня братья Стругацкие своим описанием антарктической природы, как торжества вечно ревущих циклонов! Да, такое случается нередко, но я то братьев читал на 5-й день полнейшего штиля!

Тишина…Потом она взорвется бешеным адом и трижды проклянет его вынужденный прокладывать путь в этом океане пурги.

Но буря в Антарктиде привычное явление. В конце-концов из твоего врага она становится твоим продолжением без которого просто немыслима жизнь. В штиль я не мог заснуть. Мне не хватало ужасного рева и сотрясения стен, статического электричества, которым ураган электризует все вещи в доме – искры проскакивали при прикосновении руки к любому токопроводящему предмету, а если касаешься лампочкой, она загоралась. В штиль я грустил о буре и писал стихи. Стихи желательно писать в тишине.

Однажды бродя среди скал, я встретил художника с мольбертом. Перед ним была прекрасная панорама нашего залива Алашеева, перегороженного грядами айсбергов. Он отрешенно глядел на все это великолепие и что-то сосредоточенно переносил на холст. Я подошел, поздоровался, но он был настолько увлечен, что не реагировал. Казалось он и не видит меня, полностью уйдя в картину.

С удивлением я обнаружил, что на холсте изображен город. Прекрасный и ужасный одновременно. На редкость реалистично были выписаны таинственность замков и великолепие дворцов, нищета лачуг с обитателями, опорожняющими ночные горшки прямо из окон – на головы прохожих. Там были ремесленные мастерские, торговые ряды, поднявшие паруса рыбацкие фелюги, пиратская флотилия на горизонте…

– Виктор, – спросил я его, – это город прошлого?

– Нет, будущего, – тихо ответил он, кажется узнав меня. – Ему еще только предстоит родиться. – В своих поэмах ты строишь мост в бесконечность. Я то же самое делаю кистью…

– Но, горшки на головы!

– И это все будет. Было, есть и будет. А ты хотел бы безупречного совершенства? Вспомни Есенина – самого русского из всех русских поэтов:

Привычка к Лориган и к розам…

А этот хлеб, что жрете вы –

Ведь мы его тово-с, навозом!

Целый век прошел, а средство это по-прежнему незаменимо…

– Ну, как же, незаменимо? Мешок какого-нибудь суперфосфата с лихвой заменит машину навоза.

– Ошибаешься. Искусственное никогда не заменит естественное и уж во всяком случае, не превзойдет его качеством. Копия не может быть лучше оригинала.

– Но мы говорим о навозе…

– Тем более. Боязнь испачкаться рождает снобов. Совершенство, конечно, может быть праздным, только это мертвое совершенство. Я однажды пытался нарисовать город мертвых и бросил, едва начав. Бр-р-р! До сих пор мурашки, а это ведь был крайне совершенный город.

– Не путаешь ли ты совершенство с разумом? Праздность так необходима для творчества…

– Не путаю. Как-нибудь я опишу тебе этот город мертвых, сам ужаснешься. Праздность, действительно необходима для творчества, но в гемеопатических дозах. Остальное: усердие, работа, вдохновение…

– Все творцы – гении?

– Я бы поосторожнее употреблял это слово. Гении бывают двух противоположных типов. Гении от себя и от Бога. На результат это почти не сказывается, но приемы у них разные. Пушкин был гений от Бога. Мог до обеда валяться в кровати, вести так называемый праздный образ жизни, баклуши бить, а потом в той же кровати, смеясь и плача, своим размашистым пером, разбрызгивая по подушке чернила, оставить нам бессмертные строки, такие, что как ни пыжься – во век не повторишь. Сервантес был гений от себя…

– Жуль Верн?..

– Ну, этому до гения далеко. Но если снизить планку ценностей, можно сказать, что талант у него тоже – от себя.

Я еще раз посмотрел на картину и сказал:

– Твой город не похож на город влюбленных…

– Лишь бы не на город разлюбивших – махнул он сокрушенно рукой.

– А в чем разница?

– О, это очень просто. Хотя вещи и остаются те же: дома, машины, гаражи – любовь в душе становится совершенно другой. Внешне это может заметить только очень тонкий наблюдатель – по отсутствию блеска в глазах, радости на лице… Женская красота, если ею не вдохновляются мужчины, сразу обесценивается…