Плаха да колокола

– Попков уже в должности заместителя уполномоченного Наркомторга по нашему краю просил Валентина Сергеевича особливо не трогать братьев Солдатовых… – продолжал также доверительно Узилевский, – ну и ещё пару-тройку лиц.

– Кого это? Кого ещё? Почему? – закричали, запрыгали, возмущаясь, остальные. – Мало всё братьям! И так более остальных хапают! И поблажки им, и скидки, и условия особые! Что ж творится-то?

– Ребята они крупные! – объявил со значением Узилевский и оглядел всех, медленно и тяжело, так, что присели, смолкнув, наиболее горячие.

Тишина воцарилась, слышно, как муха билась в стекло. Рвалась дурная, не зная, что на дворе к ночи уже холод лютый заворачивает, день бы прожить не удалось, выпусти кто наружу. Но сердобольный нашёлся, прицелился, ловко прижал ногтем к стеклу. Щёлк! И снова тишина пуще прежней…

– С братьями Солдатовыми лучше не связываться да и обсуждать их – боком выйдет! Были недовольные когда-то, да сгинули без следа.

– Что же делать? – пискнул кто-то в углу за спинами.

– Жили до этого, – размышляли другие, – не сгинем и далее.

– А если письмецо заслать? – опять подал голос писклявый.

– Какое письмецо? – вытянув шею, попытался углядеть советчика Узилевский. – Кому? Куда?

– Известно. В органы. В ГПУ. В милицию-то, знамо дело, бесполезно.

– Сам писать будешь? – бросил наугад Узилевский, не обнаружив советчика.

– Найдутся. Накатают.

Кто-то нервно хихикнул, не выдержав, или просто поперхнулся. Смешок тут же и замер, не найдя поддержки.

– Писаку и упекут, дурило! – здраво рассудил кто-то. – И правильно сделают!

– Оно конечно, но что ж тогда? – не унимался писклявый.

– Да кто ты там?! – приподнялся Узилевский, ошалев от безуспешных попыток разглядеть дотошного.

– Да шут с ним, с дураком! – встал известный рыбодобытчик бородач Чубатов. – Надо попробовать к Мине Львовичу. А, Лев Наумович? Он прислушается, ежели вы собственной персоной да осторожненько. Без намёков, вот здесь прозвучавших. Ни за кого-то одного, а за общину нашу, за конвенцию! И по сути. Без этих грязных нелепостей!

– Да! – словно прорвалось, выдохнули и остальные многие. – За общество! Это добрые намерения, степенные подходы! И без намёков! Дрязги-то кому нужны!

– Мина Львович в этом деле не заступник, – отрезал Узилевский. – Он пробовал хлопотать за наши квоты. Увеличить просил. Одёрнули органы сверху.

– Это как же?

– А вот так! Частный капитал – не государственный. И я ходил к нему тогда… Теперь в эти дела влезать он не любитель.

– А Солдатова Петруху, помнится, принимал! – язвительно крикнул кто-то.

– Петруха без мыла куда хошь втиснется! – ответил тот же Чубатов, нахлобучивая шапку и подымаясь.

– Я не видел, – отшутился с кислой миной Узилевский, тоже давая понять, что разговор пора заканчивать.

– К Василию Петровичу надо бы вам попробовать, Лев Наумович, к Странникову, – осторожно посоветовал бородач Серёгин. – Не одному, конечно, с делегацией, людей подобрать солидных. Как говорится, с багажом этих самых…

– С каким ещё багажом?! – возмутился теперь уже Узилевский. – Назначение состоялось, Попков – в Саратове, Дьяконов Валентин – тут, все вопросы решены, а лясы точить по пустякам ответственный секретарь губкома со мной не станет. Ни делегация не выручит, ни багаж. Да и какой, к чертям, багаж?.. Погонит к тому же Дьяконову в торговый, к Аданову в налоговый или ещё хуже – к тому придурку Вассерштейну, век бы его не видать!

– Ты не горячись, Лев Наумович. – сказал Антон Нартов, тоже известный рыбодобытчик. – Ты к Василию Петровичу сразу не суйся, прежде к артисту ходы подбери, к Задову Григорию. Он мужик свойский. И вхож, говорят, в те кабинеты.

– Учить меня будут! – Лёвка обе руки запустил в длинные волосья на голове. – Задов, конечно, мужик умный и толковый. Не зря, что артист. Да только он ведь непростой, каким кажется. К нему подход надо найти.

– Да что ж мы, не понимаем? – переглянулись приятели. – Мы поможем, – оглядели они обступивших их рыбопромышленников и торговцев. – Как, господа хорошие, согласны?

– Отчего ж не помочь ради доброго дела? – затеребили бороды ближние, полезли за бумажниками да и дальние зачесали лохматые затылки. – Дело стоящее, своё.

И зал загудел одобрительно.

– Странникова нет в городе, – покачал головой Узилевский. – Видел я его в Саратове. Совещание у них большое. Не только организационные вопросы, всего наворочено. Опять же эти… дискуссии пошли. Вернётся неизвестно когда.

– А нам не на пожар…

– Подождём…

– Наше дело такое… Ты только уважь, Лев Наумович, постарайся…

– Свои полномочия знаю, – крякнул, подводя черту, Узилевский.

Поднялись расходиться, но Узилевский задержался, с портфельчиком своим завозился на столе, незаметно для остальных мигнул Нартову:

– Антон Семёныч, как поживаешь-то? Детки, жинка?

– Забот полон рот.

– Не видно тебя. Раньше забегал. Справляешься с заботами-то?

– А мы их, как тот сом, глотаем, не разжёвывая.

– Что это за жид у вас за спинами верещал? Я так и не разглядел. Из новых, что ли?

– Писака-то любопытный?

– Вот-вот.

– А с чего ты взял, Лев Наумович, что он из наших? За спинами там их!.. Понаехали с разных мест. Я тут встретил одного, разговорились, так он с Украины! А тот, что верещал, насчёт писанины, кажись, Штейнберг или Лихомер. Ты должен знать…

– Не помню что-то. Ты его укороти, Антон Семёнович, а то дойдёт до Васьки-божка, сам знаешь…

– К чему же до Василия Евлампиевича допускать, Лев Наумович? Разве мы не люди? Сами образумим дурачка.

– Ну и ладненько. Привет жинке. Стряпает она у тебя чудно!.. Сколько прошло с того раза, а помнится.

– Так забегай, Наумыч, всегда рады.

– Забегу, забегу. Как раз и… – не договорив, Лёвка загадочно подмигнул, – расскажешь про успехи. Своих-то обойди к тому времени. И этого… Лихомера не забудь.