Свидетель о Свете. Повесть об отце Иоанне (Крестьянкине)

– …Тп-р-ру… – раздосадованно произнес кучер-монах, придерживая лошадей. – Ну что ж ты будешь с ними делать-то, а?..

Епископ Орловский и Севский Серафим привстал и наклонился к окошку в передней стенке архиерейской кареты:

– Что там такое?

– Да солдаты опять, Ваше Преосвященство, – обреченно отозвался кучер. – И тут, вишь ты, митинг у них. Ну чисто все улицы заполонили, ни пройти не проехать…

И точно, прямо по пути кареты на мостовой бушевал импровизированный солдатский митинг. Был виден коряво намалеванный на куске красного кумача плакат «Война до победнаго конца!» Высокий одноглазый ефрейтор, взгромоздившись на невесть откуда взявшуюся бочку, кричал на всю улицу сорванным, полубезумным голосом:

– …ушла в прошлое проклятая царская армия, где офицеры-кровопийцы гнали нас на бессмысленную бойню! Сейчас война, которую ведет Россия, – это война за идеалы леворюции, народной правды, свободы и демократии! Да здравствуют наши братья в окопах, грудью закрывающие путь германскому имперализму! Да здравствует наш любимый народный вождь – товарищ Керенский!..

Серая шинельная толпа взревела от восторга и зааплодировала.

Вздохнув, владыка Серафим уселся на место. Кучер уже несколько раз пытался ехать в обход, но, как заговоренный, все время натыкался на какие-то митинги. «Впрочем, а где сейчас в России не митингуют? – с болью подумал епископ, глядя в окно на заплеванную шелухой семечек булыжную улицу. – Вся страна сошла с ума, от площадей и проспектов до последних задворок…»

В Орёл временно управляющий епархией 36-летний епископ Серафим прибыл лишь несколько дней назад. До этого он на протяжении девяти лет служил в Польше – сначала наместником, а позже настоятелем Яблочинского Свято-Онуфриевского монастыря, ректором Холмской духовной семинарии, а после того, как Польшу захватили германцы, находился в своей родной Москве. И вот теперь – новый, незнакомый город в центре России, новая епархия… И люди, разгоряченные, взбаламученные случившимися в стране переменами. В феврале в Петрограде произошел переворот, и то, что казалось незыблемым, само собой разумеющимся, мгновенно перестало существовать. Не было больше царя, место его заняло некое Временное правительство. Его никто не выбирал, и на какое именно «время» оно пришло, было неясно. Но подробности никого и не интересовали. Главное – теперь можно было митинговать на каждом углу под разными лозунгами (от «Долой войну!» до «Да здравствует вой на!»), кричать об идеалах свободы и демократии и яростно обличать тех, кто эти идеалы якобы не поддерживал…

Между тем стоявший на бочке оратор, пережидая аплодисменты, перевел воспаленный взгляд единственного глаза на архиерейскую карету. И сжал кулаки.

– Но не время нам успокаиваться, братва! – тяжелым от ненависти голосом произнес ефрейтор. – Есть еще среди нас те, кто верно служил гнилому царскому режиму, а теперь приспосабливается к новой, свободной России!.. Вон, посмотрите, какой шарабан стоит! А в нем наверняка тот, кто молился за царя и царицу-шпионку! А сейчас небось весь из себя за свободу и демократию!..

– Оборотень! – донеслось до владыки.

– Кровопийцы народные!..

– Батюшку-то не тронь, он здесь при чем?! – вклинился чей-то голос. Но его тут же задавили другие, полные ненависти:

– Ты батюшку где здесь увидел?!.. Там же буржуй в рясе сидит, морду небось отъел за войну – поперек себя шире!

– Вон, шесть лошадей одного его тащут…

– Митрополит, не ниже… Холуй царский…

…То, что дверца архиерейской кареты распахнется, солдаты явно не ожидали. И даже примолкли, увидев на подножке не «буржуя в рясе», а стройного, высокого человека с умным и строгим лицом, окаймленным небольшими черными усами и бородой. Глаза архиерея из-под стекол очков в круглой оправе, казалось, метали молнии.

– Кто здесь смеет называть меня оборотнем?.. – очень тихо, но так, что все услышали, произнес владыка Серафим. – Меня, который нес православное слово посреди католической Польши?.. Меня, который не покладая рук трудился, спасая раненых в Яблочинской обители? А потом, когда ее заняли германцы, эвакуировал монастырь в Москву и уже там организовывал лазареты и питательные пункты для беженцев?.. Меня, который все свои личные деньги пожертвовал на нужды фронта?..

Солдаты пристыженно молчали.

– Да что вы его слушаете! – махнул рукой одноглазый. – Это ж известные демагоги!..

– А ну заткнись, – негромко, но решительно оборвали оратора. Тот растерянно оглянулся на толпу – из нее, работая локтями, пробирался вперед крепкий, плечистый фельдфебель-артиллерист средних лет с тремя Георгиевскими крестами на гимнастерке и левой рукой на перевязи.

Растолкав солдат, фельдфебель подошел к подножке архиерейской кареты и, склонив голову, сложил ладони ковшиком. Было видно, что попытка согнуть раненую руку причиняет солдату сильную боль, но он сделал это. Пробормотал: «Преосвященнейший Владыко, благословите». И, получив благословение, хмуро обернулся к толпе:

– Еще раз кто-нибудь на владыку Серафима голос подымет – будет иметь дело со мной. Правду он тут всю сказал. Меня когда в первый раз в Польше осколком шибануло, я как раз в Яблочинском монастырском лазарете и лежал. Так владыка Серафим сам наравне с санитарами воду таскал, бинты на ранах менял и молитвы вместе с нами читал. А тех, кто отмучивался, так провожал, что душа вместе с покойным прямо в рай летела… Всем все понятно?..

Одноглазый оратор еще пытался что-то говорить, но его уже никто не слушал. Солдатская толпа, ворча, стала понемногу расходиться, оставляя после себя кучу окурков, смятых газетных комьев и неизменную, ставшую уже одним из символов революции шелуху от семечек…

…Когда карета наконец набрала ход, владыка заметил, что следом за ней по мостовой вприпрыжку бежит мальчишка лет семи. Ничем вроде не примечательный, паренек как паренек – низкорослый, светловолосый, бедно одетый (да остались ли в России богато одетые дети?..) Улыбнувшись, епископ обратился через окошко к кучеру-монаху:

– Отец Иов, обернись-ка назад. Видишь того мальчонку?

– Да как не видеть, – с готовностью отозвался кучер. – Он ведь каждый раз за вашей каретой бегает, стоит вам только выехать. Я уж слежу за ним, мало ли, вдруг шальной. Увел где-нибудь револьвер али бомбу какую…

– Ну, будем надеяться, что нет, – улыбнулся владыка. – Останови-ка.

– Ваше Преосвященство, побереглись бы вы, – с тревогой предостерег кучер. – Видели ж сами, сколько бесноватых развелось. И среди детей тоже…

– Сказано тебе, стой.

Карета остановилась. Епископ приоткрыл дверь и в упор взглянул на мальчика, запыхавшегося от быстрого бега. А тот не смутился, не попытался спрятаться или убежать, – напротив, с восторгом глазел и на карету, и на ее пассажира.

– Подойди сюда.

Мальчик послушно подошел, заранее складывая руки для благословения.

– Зачем ты всякий раз бегаешь за моей каретой?..

– Простите, Преосвященнейший Владыко, – краснея, пробормотал мальчик. – Просто… просто…

– Ну что – просто?

– Просто мне очень понравилась ваша первая проповедь, которую вы в Петропавловском соборе говорили, – бесхитростно, от души выпалил мальчик. – О том, что теперь священник должен не только проповедовать, но и исповедовать… И сейчас тоже… когда вы с этими солдатами говорили… Прямо как пророк.

Шедшие мимо прохожие с удивлением глазели на странную сцену – остановившуюся посреди проезжей части архиерейскую карету, запряженную шестеркой лошадей, и епископа, беседующего с ребенком. Шагавшие куда-то солдаты громко расхохотались, тыча пальцами, захихикали какие-то девушки мещанского вида… Видимо, происходившее казалось им смешным и нелепым. Громко засигналил остановившийся позади кареты военный грузовик. «Чего встал посреди улицы? Давай езжай!» – грубо крикнул его водитель…

– Знаешь что? Садись-ка сюда, – произнес епископ, открывая дверь кареты пошире, и приказал кучеру: – Трогай.

Мальчик забрался на подножку, прикрыл за собой дверцу. Карета тронулась. В мягком, добром лице маленького пассажира епископ не видел ни малейшего смущения или трепета. Смирение, радость от того, что общается с духовным лицом – да. Но не испуг.

– Как тебя зовут?

– Ваня Крестьянкин.

– А меня епископ Серафим. Ну что же, давай с тобой познакомимся получше. Ты местный? Кто у тебя родители, есть ли братья, сестры?..

– Да, из Орла. Мама есть, сестричка одна, братья… А папа умер. Я еще маленький был и не помню его почти что…

…Через десять минут карета остановилась у епархиального управления Орла. И эти десять минут ее пассажиры – 36-летний архиерей и 7-летний ребенок – провели в доверительном, откровенном разговоре.

«Какой удивительный маленький человек, – думал владыка Серафим, глядя на сидящего напротив Ваню. – Не мальчик, а именно так – маленький человек. Понимающий, для чего и зачем он живет, к чему стремится… Ну, понятно, благочестивая семья, традиция, с детства в храме, но все же здесь есть что-то особенное, не похожее на других детей, которые алтарничают с младенчества… От него и веет каким-то теплом все время». Он улыбнулся, и Ваня ответил владыке такой же теплой, радостной улыбкой.

– Так что же, Ванечка, хочешь прислуживать мне во время богослужения?

– Очень хочу, – как и минуту назад, тихо, как бы не веря своему счастью, проговорил Ваня.

– Аминь, аминь! Значит, так тому и быть. Ну что же, рад был с тобой познакомиться. Маме своей обязательно кланяйся от меня. А из кареты не выходи, я сейчас скажу кучеру, и он отвезет тебя туда, куда тебе нужно. Хорошо?