Месть по закону

И Сом сработал... Он бы, уже потом, конечно, из-под земли достал этих азербайджанцев, да только под землей их не было. Они были под водой. Если точнее, то под водами. Под водами Балтийского залива, с двухпудовыми атлетическими гирями, привязанными к ногам. Естественно, найти их там никто не смог, и деньги в «кассу» не вернулись. Именно за это тогда Пастор и получил на сходняке пощечину. Доказать, что он «взял» у своих, никто не смог, но и он не смог объяснить толком, где деньги.

Это была первая победа Фермера и Тимура, слегка пошатнувшая положение Пастора. Но о том, что может случиться то, что случилось на даче у Сома, они не надеялись даже в своих самых сокровенных мыслях. Самое интересное заключалось в том, что даже им было непонятно, как они будут делить власть, случись то, чего они добивались, – падение Пастора. Фермер об этом не задумывался по причине многочисленных сотрясений – он просто ненавидел Пастора, и смотреть вдаль он не мог – мешала природная тупость. Он жил одним днем, одним ударом. Тимур же все прекрасно понимал, и Ферментьев ему был в последующем не преграда. Пара совместных пьянок и своевременный уход с них. Воры чтут уважение своих законов, но когда оно начинает перемешиваться с беспределом – они долго не думают.

Для второго и последнего удара воры пригласили на встречу двух авторитетов из Кузбасса и Алтая. Будет потом на кого сослаться. Пусть сходняк видит – не власти ради, а для пользы воровского дела Фермер с Тимуром ополчились против Пастора. В любом случае – будет кому потом замолвить за них словцо. И в выборе собеседников Тимур также не прогадал. И Салех, и Миша Горец были не самыми лучшими друзьями Пастора. Не раз на сходках он тыкал их носом за «отклонение от линии партии» и личный интерес. Если вор объявит другого вора «крысой» и не сможет этого доказать, то «объявленный» имеет полное право решить его жизнь. Это же относилось и к другим претензиям. Но Пастор делал это так, что было непонятно – «предъявляет» он или спрашивает. Умея быть мобильным, умный от природы и заматеревший в жизненных драках, Пастор отличался от всех неповторимым интеллектом и умением быть спокойным и собранным. Понятно, что это очень не нравилось тем, кого природа не одарила подобными качествами.

Салех и Горец откликнулись сразу и уже через два часа были в городе. Звонок Тимура застал их в ресторане соседнего поселка, куда ездили авторитеты на встречу с местными властями. В поселок прибыл радушный оратор из Государственной думы со своей плановой поездкой, а не воспользоваться такой возможностью для встречи с «местной» братвой, для выработки тактики, Салех и Горец не могли. Их поездка прошла успешно, и они сидели в ресторане в качестве гостей. Дело близилось к девичьему «субботнику», когда их предвкушения перебил звонок Тимура.

– Дела, – как в апельсиновой рекламе, произнесли коллеги уже готовым ко всему местным проституткам, натянули брюки и помчались с охраной в город, где правил «серым генералом» вор по прозвищу Пастор.

– Дальше уже некуда, – молвил Тимур. – Сначала эта мура с Питером, сейчас вообще – атас! Общак прое...л! Скоро он весь город мусорам просрет, а потом и нас им сдаст. За такие дела можем и мы «прицепом» пойти. Лично мне оплеухи получать от братвы невмоготу. Он творит, что хочет – Сома своего расслабил до того, что тот каждый день, как ни вызвони его, обкумаренный до талого...

Это было, конечно, не так, но кто теперь Пастору верить будет, когда смотрящий за решкой, а общака – нет...

– Все «стволы» ушли, – добавил, сжимая кулаки, Фермер. – Нам осталось свои белые трусы снять, на палку их нацепить и, помахивая, к мусорам в плен идти. Нет, а что я, не прав? Общака – нет, «стволов» – нет, осталось только, чтобы молодые отморозки пришли и нас с Тимуром на «счетчик» поставили! А к этому все и идет! От ментов покоя нет, братва в зонах голодает, суки администраторские их там на ножи ставят! Мы чем пацанов в колониях «греть» будем? Сколько адвокаты стоят? В кассе – ноль! «Черные» в город заявятся – отбиться, бля, нечем будет!

Тимур поморщился. Нельзя давить слезу за свою беспомощность! Им сейчас не помощь материальная нужна, а моральная поддержка! Какого хера эта бестолочь жалуется, как сука кобелю?! Какой ты вор, если с беспределом на своей же территории совладать не можешь? Эх, мудила контуженный!..

По тому как Салех и Горец недовольно поморщились, было видно, что Тимур прочитал их мысли. Фермер же воспринял это как поддержку своих слов.

– Банки стали жопу морщить – мол, мы с Пастором базарим, а с вами не будем! Это что за дела?!

Это было уже слишком. Едва Фермер открыл рот, чтобы огласить еще один пункт своей тупости и беспомощности, Тимур его прервал на полуслове:

– Братва, мы вот зачем вас отзвонили... Дело не в том, что здесь происходит. Со всеми делами справиться легко, если, конечно, речь не идет о переселении душ. Дело в том, почему это происходит. Пастор подобрал под себя общак, и не всем нравится, как он управляется с бизнесом.

– Пастор самолично управляет общаком? – удивленно вскинул брови Салех.

– Нет, но ты сам можешь убедиться в том, что происходит, когда все скапливается в одних руках, – ответил Тимур, намекая на происшествие на даче.

– А почему на сходняках вы молчали, как рыба об лед? – вклинился в разговор Горец. – Там все равны. И раньше вы вроде тоже в колокола не били? Странно, что вы подняли эту тему только тогда, когда пропал общак и Пастор попал в «жир ногами».

Все замолчали. Тимур был доволен разговором. Главное, что он преследовал, вызывая воров, была передача информации о положении дел в городе. Теперь, если с Пастором что-нибудь случится, будет оправдание. Хотя Тимур знал, что «устранение» вора без согласия всех – мероприятие, чреватое последствиями. За такую самостоятельность могут самому «лоб зеленкой намазать». Его сейчас мало интересовало – вернет Пастор общак или нет. Пусть даже вернет. Ему уже не вернуть основного – прошлого. А с таким настоящим, в котором сейчас пребывал Пастор, ему «ловить» нечего. «Все прошло, как с белых яблонь дым...»

Воры еще около двух часов сидели, поднимая всевозможные темы – от подбора под себя расширяющегося пассажирского бизнеса маршрутных такси до обмена информацией о делах российско-воровских. Около двух часов ночи они сказали друг другу «не прощаемся», забыв пожать друг другу руки – привычка, выработанная годами, и разъехались по своим насиженным местам.

Уже на площадке Салех обернулся и сказал напоследок Тимуру:

– Только... Не советую в течение этой недели делать что-то, о чем потом придется пожалеть.

Тимур понял его, Фермер – нет. Пришлось потом объяснить.

Глава 2

Антон Павлович Струге был молодым – по судейским, да и по общечеловеческим меркам тоже – судьей. Два месяца назад, в августе ему исполнилось тридцать шесть лет. Его судьба, как и судьба многих судей, складывалась непросто. В двадцать пять он окончил юридический институт, работал следователем в транспортной прокуратуре. Занимался расследованием уголовных дел, совершенных на вокзалах и всех транспортных развязках города и области. Через два года ушел, оставив, впрочем, о себе хорошее мнение, устроился юрисконсультом на завод. Еще через год завод развалился, брошенный на растерзание арбитражному управляющему, и перешел в руки сомнительных «товарищей». Этим «товарищам» Антон Струге был далеко не товарищ, поэтому, поняв политику нового руководства, ушел и оттуда. Он не искал судьбу, но и не бежал от нее. В девяносто третьем, разойдясь с женой, переехал в однокомнатную квартиру в центре города, небольшую, но уютную, и вновь устроился в прокуратуру. Его взяли сразу и без излишних, выматывающих душу собеседований то с «этим начальником», то с «тем», словно ждали его возвращения и наконец-то дождались. Следователя Антона Струге знали очень хорошо, поэтому буквально через год на него «свалилась» новая должность – «важняк». Старший следователь транспортной прокуратуры по особо важным делам. Целый год он «разматывал» тяжелые, рутинные и многоэпизодные уголовные дела. Через его руки в течение этого срока прошли дела довольно масштабных, по количеству участников, преступных групп и все то, что попадает в Уголовном кодексе под определение «особо опасных преступлений». За первых два года работы и за последний ни одно из дел Струге не вернулось из суда на дополнительное расследование. Природная хватка и проницательный ум «следака» раскалывали заматерелых преступников без участия оперативных работников. Даже если убийца шел в суд «за полным отказом», составу суда, рассматривающему дело, не представляло никаких трудностей выносить заслуженный приговор. Антон привык доводить все дела до конца, поэтому формировал такую мощную доказательную базу, что фраза «Ваша Честь, я не виновен» в монологе последнего слова подсудимого не играла для суда никакого значения. Он был обречен. Однако такое положение вещей вовсе не означало, что Антон Струге ловко и умело подтасовывал факты, извращая события. Адвокаты говорили – не дай бог уголовному делу попасть для производства следствия к этому следователю. В чем-то они были правы. Но так говорили только те, кто был прекрасно осведомлен о характере вины своих подзащитных. Те же, чьи «клиенты» были невиновны, молили об обратном – дай бог, чтобы дело прокурор «отписал» Струге. И эти и те были абсолютно правы, потому что знали – если человек невиновен, Струге докажет это, расследовав дело. Но, если corpus delicti усматривается, то дело закончится судом, последним словом и приговором. Не тем, о котором просили адвокатов родственники подсудимого. Истинным. Потому как, если усматривается состав преступления, то так и должно быть.

Его пугали, его пытались «купить», его пытались подставить. Этот кетч в навозной жиже лишь закалил Антона, выработав в нем иммунитет к подлой человеческой хитрости. А в девяносто пятом, неожиданно для всех, он сдал экзамены на судью. Многие предчувствовали это, ибо в любом государственном учреждении невозможно сделать ничего личного, чтобы об этом не узнали или хотя бы не догадывались коллеги. Экзамены сдал достойно, без проблем, так как теперь четко и окончательно понял свое предназначение в жизни – отправлять правосудие, как того требует закон. Не будучи зависимым от воли начальников, круга знакомств тех, в отношении которых он вершит это самое правосудие. Он был назначен федеральным судьей районного суда общей юрисдикции и, по вполне понятным причинам, был «поставлен» на «уголовные дела». Зачем бывшему прокурорскому работнику с прекрасными рекомендациями заниматься жилищными проблемами граждан или установлением отцовства?

Целых три года, будучи наделенным полномочиями судьи на этот срок, он рассматривал весь спектр уголовных дел – кражи, грабежи, разбои, хулиганство. После «тяжких» дел в прокуратуре ему было легко, и он быстро увлекся работой. Злопыхатели, наблюдая за тем, как растет число рассмотренных дел Струге вместе с его авторитетом, посмеивались, будучи уверенными в том, что поговорка «широко шагать – штаны порвать» приемлема абсолютно ко всем. Штаны Антон не порвал, напротив, укрепилась его уверенность в том, что он на своем месте. Все было за эти три года – взлеты, падения, ошибки и удачи, но ни разу он не смог обвинить себя за это время в том, что исковеркал чью-то судьбу.

Уйдя из прокуратуры еще молодым, он свято веровал в то, что, приобретя независимость, он избежит того самого кетча в жиже низких человеческих проявлений. Но только здесь, в суде, он понял, что самая настоящая жижа – на том месте, где он работает сейчас. Только она гораздо вязче, отвратительней, и очень часто случается так, что попытке выбраться из нее помогает лишь случай. Именно в залах судебных заседаний может произойти то, от чего нормального человека со среднестатистической психикой может взять оторопь или хватить удар.

Если верить словам классика, то на каждого человека давит атмосферный столб весом в двести четырнадцать килограммов. Антон уже через год работы понял – не на каждого. На него он давит весом гораздо большим. К весу этого столба примешивается груз ответственности за судьбу каждого человека, на которого как раз и давят те самые двести четырнадцать килограммов. А сколько он уже перенес этого груза от своего стола под государственным гербом до совещательной комнаты и обратно... Этот столб был тяжелее во столько крат, сколько человек находились перед ним за решеткой, когда он, стоя, читал приговор. И бывали мгновения, что, казалось – все... Но он усилием воли, по старой привычке, сжимал зубы и доводил дело до конца. Доводил, чтобы через секунду взять в руки очередное дело, с очередной человеческой судьбой.

Он только здесь, будучи судьей, узнал, как легко опорочить честного человека, если только иметь соответствующее желание. Для этого достаточно всего лишь одного подонка. Или – группы подонков. Первый раз «под него» уже через два месяца после начала работы взяли деньги два адвоката, понадеявшись на его молодость, соответственно – неопытность. Он тогда очень удивился, почему взрослые люди, мэтры со стажем, так часто заходят к нему и дают советы, просят обращаться за помощью и мимоходом уговаривают свести приговор к оправдательному двум хулиганам, почти до полусмерти забившим прохожего. Когда понял, объявил им вслух время приема и попросил приходить исключительно в эти часы. Глядя в слащавые, пахнущие дорогим одеколоном лица, добавил:

– И еще бы я попросил не оказывать на меня, судью, давления. Приговор, как известно, оглашается в судебном заседании, сразу после того, как состав суда покинет совещательную комнату. А меня лично не надо ни о чем просить, не надо...

Успокоиться бы адвокатам – взрослые ведь люди! Чего стоило вглядеться в глаза молодого судьи и прочесть в них спокойную сталь. Нет, не успокоились... Антона едва не хватил удар, когда на следующий день после приговора к нему в кабинет пришла мать одного из осужденных и, заливаясь слезами, пристыдила:

– Антон Павлович, как же так!.. Ведь договорились с вами по-человечески! Столько денег заплачено!..

– Объясните... – Антон на самом деле ничего не понимал.

– Что вам объяснить?! – почти закричала женщина. – Мы люди небогатые, я в столовой поваром работаю, отец – водителем автобуса! Мы гараж продали, машину продали, заняли эти проклятые сто пятьдесят миллионов, а вы что наделали? Деньги берете, а людей – в тюрьму, да?! – И она зарыдала.

Два месяца работы в суде, в твердой уверенности в чистоте помыслов людей, которые участвуют в процессе, или же просто – коллег, настолько притупили его чувство самосохранения «важняка», что его осенило лишь сейчас. Только по молодости он не мог понять, что это – «подстава», тут так принято, или же просто произошло недоразумение. Глядя на рыдающую женщину, он, как в компьютере, искал в голове тот самый единственный вопрос, который разрешит его мучения. Если ошибиться и задать не тот, женщина может замкнуться, и тогда неизвестно, как развернутся события. А ему, по сути дела – щенку, потом будет невозможно продраться сквозь строй зубров. Антон призвал на помощь весь свой опыт грамотного «следака» и, наливая в стакан воды, наконец сказал:

– А мне адвокаты не все деньги передали. Вот так. Чего же вы хотите?

Это был риск, который мог стоить ему работы. Может, все бы и образовалось впоследствии, но, заляпавшись в суде грязью однажды, даже если этой грязи не было вовсе, потом не отмоешься никогда, даже если и мыться нет необходимости. Коллеги, может, и поймут, а граждане? Слухи распространяются в геометрической прогрессии, поэтому уже через пару месяцев граждане будут разговаривать друг с другом на обслуживаемой им территории и говорить о том, что «судье Струге деньги давать бесполезно не потому, что он их не берет, а потому, что он их берет, а людей «садит». Это он сейчас понимал, проработав в суде уже шесть лет, а тогда пошел на риск. И выиграл.

– Как не отдавали?.. – опешила женщина.

– Вот вы лично сколько адвокатам дали, чтобы они мне передали?

– Сто пятьдесят миллионов... – Она из-за истерики ничего не понимала, и это было хорошо.

– Понятно. А родственники другого осужденного?

– Столько же.

– Хотите деньги получить обратно? Вот лист бумаги, пишите все как было. – Он поднял трубку телефона и набрал номер председателя суда...

Если бы он стал оправдываться в тот момент перед женщиной, кричать и возмущаться, все было бы очень и очень неприглядно. Если не впоследствии, то хотя бы в тот момент. Но даже тот момент был дорог Антону Струге. Но больше всего его сразила реакция председателя. Женщина, с двадцатилетним судейским стажем, выслушав Струге, рассмеялась и спросила:

– Антон Павлович, а вы разве не знаете, что все вокруг говорят, что мы «берем»? Вот и до вас очередь дошла. Грубейте шкурой, Антон Павлович, будет еще и не такое...

Тем не менее Антон написал заявление в прокуратуру и приложил к нему объяснение женщины. Суд принял историческое решение. И не было никаких протестов со стороны прокурора, надзирающего за процессом. Адвокатов, теперь уже бывших, приговорили к одному году лишения свободы условно, с отсрочкой приговора на один год. За это же самое любого другого «приземлили» бы лет на семь-восемь без всяких отсрочек. Эти люди спасли свою свободу ценой карманного леденца с прилипшими к нему табачными крошками, поэтому победа Антона, которая досталась ему едва ли не ценой нервного срыва, осталась за кадром. Для окружающих. И тогда он последовал совету председателя. К нему вновь вернулось повышенное чувство самосохранения, он стал судьей, каким он и должен быть – беспристрастным, не реагирующим на сантименты и чужую боль. Закон един для всех, поэтому он превыше всего.

В его кабинете появилось едва видимое око встроенной в угол шкафа видеокамеры, он забирал ключи у секретаря – молоденькой девушки – в конце рабочего дня и выдавал рано утром. Как и в прокуратуре, где у него однажды «случайно потерялось», а потом «нашлось» развалившееся в суде уголовное дело, он стал вставлять в дверцу сейфа спичку, а оставляя секретаря одну, незаметно бросал на стопку уголовных дел, лежащих на столе, пару табачных крошек. Если кто-то будет рыться в делах без его ведома – вряд ли следопыт обратит внимание на важность лежащих сверху стопки незаметных крошек табака и, переворачивая лист, обязательно сметет их. Антон превратился в натянутый нерв, не позволяя себе расслабиться на работе ни на минуту. Он отходил душой и телом лишь дома, закончив бумажную работу, которую не успел сделать в рабочие часы.

Через три года он был утвержден на должность судьи на неограниченный срок. Так велит закон. Хотя для того, чтобы понять – ты чертовски плохой судья, – достаточно и полугода. Столько же нужно, чтобы стать лучшим. Но так велит закон, а он превыше всего.

И сразу же после коллегии Антон Павлович Струге был брошен председателем суда – теперь уже молодым, перспективным и уверенным в себе председателем, почти ровесником Антона – на новый фронт работ. Теперь Антон Струге рассматривал дела, которые по категории сложности стояли на первом месте. Если применимо такое сравнение, то Струге стал «важняком» в суде. Все возвратилось на круги своя, и в этом вихревом потоке пролетели три года...

Выходные пролетели, как обеденный перерыв. Желая как следует отоспаться, он дал себе слово встать не раньше десяти. То есть, проснувшись, еще около двух часов лежать в кровати и слушать мерный стук дождя по подоконнику. Для этого он выключил будильник и даже поменял время подъема на таймере телевизора. Синоптики обещали с утра дождь, поэтому – никаких телевизионных передач. Только дождь. Антон любил его слушать, да и кто не любит этим заниматься, особенно когда он не стучит по твоему зонту, засыпая снизу по пояс водой, а... А слушать его, лежа в нагретой постели, не думая ни о чем.

Но, как и все на свете собранные и дисциплинированные люди, которым свойственно обязательно что-нибудь забывать, особенно когда не сосредотачиваешься именно на этом, Антон забыл отключить телефон. Проснувшись в половине восьмого, он действительно слушал дробь по подоконнику, но это продолжалось лишь полчаса. Всего каких-то жалких тридцать минут ему было выделено на то, чтобы, стараясь не думать о процессе в понедельник, забыться в самом себе.