Эра беззакония

– Вижу, Колян, – кивнул головой Женька. – Теперь все вижу. И понимаю! Ты правильно по полочкам разложил. Нельзя бросать – затопчут. Только вперед! Мы – сильные!

Десять минут назад Женька вывалил на Калмычкова кучу страхов, буквально пропитал виртуальную жилетку соплями. «Ах!.. Ох!..». А проблем-то, оказалось, на три копейки.

Калмычков успокоил друга, объяснил и расклад, и перспективы. Носик утер и по щекам похлопал. Разлил по рюмкам коньяк и уже собирался хорошей шуткой закрыть тему, как с улицы донеслось еле слышное «тук-тук-тук…». Он взглянул в ночное окно. По стеклу и по жестяному отливу снаружи забарабанили редкие капли. «Тук-тук…» – застучал косым дождиком октябрь. Непривычно сухой и теплый октябрь 2005 года.

«Наконец-то, – собрался подумать Калмычков, – нормальная осень». И почти уже подумал. Тут и достал его первый звонок: обгоняя ленивую мысль, в мозгу полыхнуло: «Прокол! Опасный прокол!» Ярко блымснуло, как фотовспышка! От неожиданности – остолбенел. Замер, с поднятой в руке рюмкой, с раскуренной сигарой в другой.

«Какой, на хрен, прокол?» Мысли спутались. Он забыл Женькины беды, забыл, зачем хотел подойти к окну. «Не может быть никаких проколов. Бред! Интуиция сглючила…» – гнал от себя дурное предчувствие. Вдоль позвоночника пополз холодок. «Испугался! – понял он. – Есть от чего…» В интуицию Калмычков верил. Жил за счет нее в уголовном розыске. Выручала, пока работал «на земле». Но теперь-то он в Главке! На почти канцелярской работе. Пишет отчеты, «утаптывает» информацию. Редко привлекается к оперативным делам.

«Какие проколы при перекладывании бумаг? Жизнь, похожая на сон. Долгов нет, дорогу никому не перешел, врагов не нажил. Думай теперь, откуда этот прокол? Что притаилось за углом? Когда выскочит?..»

Как все милиционеры, шофера и летчики, Калмычков суеверен. Старается не пропускать звонки, которые судьба посылает порой перед тем, как подставить ножку. Всем посылает, да не все приучены слушать.

«Узнать можно много, исправить трудно…» – сказала ему года три назад цыганка Дуся, не последняя в молдавском селе Атаки гадалка. Дусю-гастролерку замели на территории Калмычкова в бытность его начальником ОВД. В рамках очередной кампании. Боролись с чем-то, теперь и не вспомнить. Натаскали полный обезьянник цыганок. Молодых, старых, с ребятней разных калибров. Опера повесили на гадалок все, что под руку подвернулось. Для жирной галочки.

Цыганки подняли гвалт, и разбираться пришлось Калмычкову. Он дутых палок не любил, считал их верным путем к деградации подчиненных, а потому велел поскорее выгнать орущих женщин и детей, под условие, что в его районе они больше не работают.

Старшей у цыганок назвалась Дуся, ее и привели в кабинет к Калмычкову для переговоров. Изложил ей условия, обрисовал варианты. Дуся согласно кивала, запуская в паузах цыганскую быль про тяготы и лишения. Играла отработанную роль. С Калмычковым фокус не прошел, и она честно призналась, что другого района ей не нарежут. «Ты наши законы знаешь. Что старшие скажут, то и сделаю, – сокрушалась она. – Мое слово, что вода». Чем-то задело его признание усталой, помятой годами женщины. Не врет, по крайней мере. Налил ей стакан чая, подвинул печенье. Разговорились. Скорее всего, Дуся его раскрутила. Цыгане те еще НЛПшники.

Дуся выпила чай, попросила добавки. Печенье не ела, но, собравшись уходить, завернула несколько печенинок в угол платка. «Для мелкоты…» – понял Калмычков. Он протянул ей всю вазу, которую по утрам наполняла выпечкой секретарша. Дуся хмыкнула: «Что-то ты добрый, начальник. Спасибо…». Вазочку аккуратно отодвинула.

А его руку взяла, повернула, как делают гадалки, всмотрелась. Брови полезли на лоб. «Ты и правда добрый. Мы так всем говорим, но добрых почти не осталось. Глотки грызут друг-другу… А ты не злой. Дурак просто, часто путаешь.

Слепой… Правды не понимаешь. Через это много горя несешь. Себе и людям… Беда будет, дураков беда лечит… Дорога… Большим начальником станешь, генералом. Удача с тобой от рождения. А помрешь… – Дуся посмотрела на Калмычкова, как бы спрашивая, говорить ли. Он кивнул. – Помрешь не старым… – она закрыла глаза, будто видела что-то внутри. – В двенадцатом году, осенью. Под первый снег. Не знаю от чего, больницу вижу, серую простыню. Все! Спасибо, начальник, за обхожденье. Узнать можно много…» – и Дуся ушла.

Не сильно поверил гадалке тогда еще майор Калмычков. Но не забыл. В особо гадостные моменты любил пробурчать: «Ага, и генералом буду…». А про 2012 год старался не вспоминать. Мало ли что Дусе привиделось. «Еще гадалкам верить…»

Вот интуиция, другое дело: звоночки он не пропускал. Интуиция – слово научное. В науку он верил свято, ведь, образованный…

«Что же случится?» – вернулся он в «здесь и сейчас». С трудом выдернул себя из ступора, осознал во времени и пространстве. Увидел, как из поднятой рюмки льется тонкой струйкой коньяк. Заливает штанину и правый ботинок. Изрядно вылилось. Махнул залпом остатки и прошептал еле слышно: «Где же я прокололся?»

– Ты о чем, Коль? Только что говорил: все нормально, – Женька уставился на него непонимающе.

– «Бзик» заскочил. От долгого сидения… – Калмычков взглянул на часы: «Десять вечера. Должен лежать на диване, пялиться в телевизор. Проклятый футбол!..»

Большому футболу он обязан субботним сидением на службе. Городу – праздник, а милиции похлеще операции «Антитеррор». Фанат, противник многочисленный и дурной. Стрелять в него «не моги», а утихомирить надо. Вот и подставляют мужики свои головы. Под арматуру, камни и бутылки. Весь ОМОН «болеет» сейчас на Кировском стадионе. Плюс курсанты и две роты солдат. Личный состав ГУВД поднят «по-боевому», начальство руководит с гостевых трибун.

Калмычкова оставили «в расположении». Как всегда. «Для связи и наблюдения…» – гласит приказ. Он единственный в Главке, кто равнодушен к футболу. Все остальные любят, во всяком случае, на словах, и прут руководить оцеплением с большой охотой. Халява в чистом виде, почти без риска для жизни.

Калмычков к футболу не просто равнодушен. Он его ненавидит. По известной ему причине, еще со школы. Сильнее он ненавидит только волнистых попугайчиков. «Эти гады ползают по спине, протыкая коготками рубашку, и испражняются на воротник… – объясняет он. – Или в тарелку. За что их любить?»

– Вдуют московские гости «Зенитушке», – предположил Калмычков. Он дилетант, не ему прогнозировать. Интуиция опять встрепенулась.

– Не факт!.. – Женька знаток. – Наши на пике формы. Играют в родном городе.

– Тогда за победу! – Калмычков поднял рюмку. – Прорвемся, Жека! И не только в футболе.

– Ты прав, как всегда. – Женька выпил и откинулся в кресле. Оно жалобно скрипнуло, выдавая растущий привес. – Тесновато у тебя.

– Это не у меня, – засмеялся Калмычков. – Это кто-то растет в ширину. Звал я тебя в десятом классе на бокс? А ты сбежал со второй тренировки. «Качалка, качалка!..» Вот и вылезла твоя качалка.

Женька отмахнулся.

– За мной девки табунами бегали! – Он попытался согнуть руку в локте. – Бицепс был сорок сантиметров.

Калмычков ткнул друга в рыхлое плечо, и они заржали, как школяры-переростки. Женька колыхался когда-то мускулистым телом, вторым подбородком и детскими розовыми щеками. Он сильно прибавил в весе. Незнакомые люди при встрече лепили на него ярлык – «бандит на пенсии». И сильно ошибались.

А Калмычков сохранил к тридцати пяти годам и живость, и фигуру. Поджарый, костистый, выше среднего роста. На плакатного милиционера не тянет, но мужчина, и без формы, заметный. Женщины в его присутствии начинают оправлять перышки.

Темные волосы, стриженные в традициях классики парикмахерского мастерства, задают верный тон при знакомстве с его портретом. Эпоха бандитских ежиков кончилась для Калмычкова вместе с переходом в Главк. Теперь к его волосам допущена только одна парикмахерша. Хорошая стрижка – ключ к лицу. Сколько ни подбирал прическу методом проб и ошибок, только толстая Люся сумела найти решение для его нестандартной головы. Встает с ее кресла – хоть генеральские погоны вручай. Такой представительный получается мужчина. Облагораживает Люсина стрижка его худощавое лицо. Повышает класс. Крупным чертам недостает благородства, слегка грубоваты. При более спокойной работе они сложились бы в портрет интеллигента, сгладились и истончились. Но при нынешней, в розыске, выпятили волевые качества. Лицо, это слепок с характера. А по характеру Калмычков – колун, способный крушить оборону подозреваемых, а подвернуться, так и неразумные воли собственных подчиненных. Добрым словом крушит, естественно. Смог бы и кулаком, но до этого обычно не доходит. Лицо предупреждает доходчиво, без вариантов и разночтений.

Манера общения соответствует лицу. С суровостью он переигрывает. Эксплуатирует образ громилы и простака, а настоящего себя не показывает. Спрятал он глубоко и врожденную совесть, и воспитанную родителями порядочность. Спрятал давно, чтобы не вступали в диссонанс с серой формой и такими же серыми буднями. Не вяжутся и мешают работать.

И глаза у него не плакатные, без стали и железобетона. Задумчивые глаза, внимательные. Читается в них юрфак ЛГУ, опыт и сотни распутанных преступлений. С глазами у него беда – трудно спрятать умный взгляд под фуражкой с кокардой. Особенно от начальства. Глаза Калмычков опускает. Или отводит, когда не ведет допрос.

Таким он пришел служить в Главк. Заточенным на борьбу и победу. Но восемнадцать спокойных месяцев смягчили наработанные черты. Сбили жесткость, разбавили смесью апатии и растерянности. «Кто я, где я?.. Зачем?..» Заржавел, одним словом, колун. Расползлись вдруг залысины, приросли к переносице очки. Помягчел, натянул маску клерка, готового выслушать, и понять, и исполнить, если прикажут. Вроде он уже не боевая единица, а винтик в чужом механизме. Спрятался Калмычков под новую маску. Многие верят, только Женька все время морщится: «Опять ты включил ментовскую улыбочку?»

Женьке можно. Женька Привалов друг и соратник, второе калмычковское «я».

– Что-то долго тебя в начальники отдела не переводят, – сказало это «Я», подкладывая кусочек семги на бутерброд. – Обещали. Или развели?

– Хрен поймешь! Ситуация изменилась. Макарыч хотел за полгода продвинуть… – Калмычков вспомнил про затухаюшую сигару и принялся ее растягивать. Одновременно говорил. – Макарыча на пенсию выперли. С кого теперь спрос? Погоди, Жека, дай раскурю…

– А новый начальник отдела? – пристал Женька. – Тот, что вместо Макарыча. Ты про него говорил. Перельман, кажется?

– Московский засланец. Под него Макарыча и схарчили. Место расчищали, – Калмычков справился с сигарой и теперь наслаждался, пуская кольца. Коньяк, закуску и сигары привез Женька. «Надо же, – подумал Калмычков, – пять лет назад пиву «Балтика» радовались, а теперь «Хеннеси ХО», «Коиба»… Растет жизненный уровень населения».

– Фамилия у него странная… – сказал Женька. – Он кто?

– Неважно, – ответил Калмычков. – Не в национальности дело.

– А имя-отчество его как?

– Иван Иваныч его зовут, – отрубил Калмычков. – Что, своих козлов вокруг мало?

– Хватает, – упрямо гнул Женька, – только, на карьере теперь поставь крест… Напрасно ушел с «земли». Как жили!.. Все под рукой: ресурс, уважение… А что сейчас? Где результат?

– Ты за мои результаты не переживай, – обиделся Калмычков. – Мне даже завидовать можно. Все, что планировал к тридцати пяти годам – выполнил. Все есть…

– Что у тебя есть, нищита милицейская? – съехидничал Женька.

– Все! Звание, должность. Заметь, не «на земле» сижу, в Главке. Дальше по списку: квартира, машина, деньжата кое-какие… Жена, дочь-красотуля… Друган есть! Ни за какие бабки не купишь!

– Так и помрешь идиотом! – засмеялся Женька. – Ладно, бабла мы нарубим. Без проблем. А карьера? Пора к кормушке пробиваться!

– Карьера, Жека, под вопросом. Повисла. С приходом Перельмана потянуло сквознячком. Копает, что ли, не пойму, – Калмычков наполнил рюмки. – Давай, за удачу! Она мне понадобится. Прокололся где-то…

Женька поперхнулся лимончиком.