Дом слёз

– Держи!

У него во рту булькает кровь, просачиваясь между зубами. Я чувствую, как Келен задыхается. Бегает из угла в угол, словно дикий зверь, подпаливший шкуру. Потолок над нами рушится, кровь льется из всех щелей. Я хватаю монстра за шею, валю на пол. Он пытается вырваться, дрыгает ногами.

– Вы сейчас мне всю картину кровью зальете! – жалуется Майки. – Хотя… так даже лучше. Продолжай, Колин! Молодчина, души его!

Кровь закипает в жилах монстра. Он истошно рычит, надрывая горло. Стены вспыхивают ярким пламенем.

– Я назову эту картину – дом в огне. Просто и понятно. Когда-нибудь критики найдут в этом произведении параллель с концом эпохи… а в горящем монстре – смерть искусства.

– Майки, мне это не нравится. Давай закончим!

– Да-да, мы почти закончили! Чуть левее локоть, Колин! Не нарушай композицию, иначе придется начинать все заново.

На голове Майки пляшет пламя, сжигая волосок за волоском. А он смотрит на меня и улыбается, размахивая кисточкой, как дирижерской палочкой. Монстр внезапно перестает дышать. Из его обугленного рта темным гейзером вырывается плотный поток сажи и взлетает вверх.

– О, черт! – вскрикивает Майки. – Это блуждающая сажа! Маленькие живые пылинки. Мана Келена! Она сейчас здесь все разъест!

– Что?!

Майки бросает мольберт на пол, хватает меня за руку.

– Сваливаем отсюда, вот что!

Я посмотрел на черную лоснящуюся голову Келена, тяжело сглотнул и побежал вместе с Майки к выходу. Сажа понеслась за нами, разъедая стены, потолок, все, чего касалась. Горячая кровь хлынула на нас со всех сторон. Воздух сгустился, стало совсем тяжело дышать. Поток крови унёс нас в коридор, резко развернул и выбросил за пределы комнаты, впечатав меня прямо в деревянную стену. От сильного удара закружилась голова, так что несколько секунд я не мог подняться, глотая чужую кровь.

– Телепортируемся, сейчас! – крикнул Майки.

Мана

Мы переместились на сто двадцать шестой этаж. Выплюнув кровь Келена, я судорожно глотал воздух.

– Вау! Это было круто! – подскочив, радостно сказал Майки. – Чувак, мы чуть целый этаж не разнесли. У дома аж истерика началась! Ты видел?! Скажи, что ты видел, умоляю!

– Что это, черт побери, было?! – отдышавшись, крикнул я.

– Это было обалденно!

– Я говорю о черной саже!

– А-а, так это мана Келена. Кажется, мы его убили. Придется теперь вернуться через неделю к нему, дорисовать портрет. Может, он к тому времени и не вспомнит, кто в ответе за его вторую смерть.

– Что еще за мана? И как мы могли убить Келена, если он уже мертв? Объясни!

– Ха-ха, удивлен? А ты, верно, решил, что все знаешь о доме? – Майки засмеялся. – Нет, приятель. Самое интересное тебе еще предстоит узнать. Мана… Ну если коротко, то это квинтэссенция жизни. Но проявляется она только во время смерти. Диалектика Гегеля. Шаришь в этом?

– Нет, – отдышавшись, ответил я. – Не шарю.

– Вот и я не шарю. Просто передал слова Винсента. Он мне целый час пытался объяснить суть немецкого идеализма. Странный тип этот Ви. Кстати, он будет в шоке, когда увидит, что осталось от Келена. Надеюсь, все твои слёзы смыло кровью, иначе нас накажут.

– Больше к этому Келену не пойдем, даже если он вернется, – уверенно сказал я. – Мне хватило того, что я увидел сегодня.

– Но как же… портрет…

Кто-нибудь остановите меня, или я разнесу еще один этаж. Майки плевать на всё, он думает только о своих картинах. Не выдержав, я взял его за плечи и начал трясти, мотать из стороны в сторону, как большую плюшевую игрушку.

– Майки, вот объясни мне! Какого черта ты продолжал рисовать, когда вокруг все полыхало? Ты что, совсем чокнутый?

– Чувак, не обижай… Это же для истории. Я, может, хочу оставить след в этом доме. Как и все известные художники, чьи картины висят на стенах. Мне раньше все говорили, что я странный, а я просто видел вещи иначе. Ну и был более активным, чем остальные ребята…

– Не хотел называть тебя чокнутым, – смутился я. Весь мой гнев куда-то пропал. – Извини. У меня просто в голове не укладывается. Ты всегда такой веселый?

– А чего грустить?

– Но мы ведь чуть не погибли!

Майки засмеялся.

– Мы уже мертвы, Колин. Приговорены. Кто знает, может, меня не станет завтра или послезавтра? Нужно относиться к жизни проще. Наплевать.

– А мне не плевать. Я не хочу превращаться в монстра. И то, что мы сегодня сотворили… издевались над этим существом. Келен ведь не виноват, что дом превратил его в чудовище. И я хотел просто отвлечь Винсента, но не убивать никого.

– Чува-а-а-к, ну как ты не понимаешь, – устало протянул Майки. – Не дом делает из нас монстров, а люди. Мы становимся мертвыми задолго до того, как нас убивает время. Будешь хорошим мальчиком, удобным для общества, – и Виктор Борман тебя никогда не найдет. Но ты ведь не такой? И все, кто в этом доме, не такие. Мы мертвы для остальных людей, не нужны им.

– У каждого человека есть психологические проблемы, если ты об этом. Но ведь не все попадают в дом! И не каждый обязан становиться монстром.

– Да-да. Это все равно, что говорить: у всех млекопитающих есть мясо. Но почему-то разводят куриц, свиней, гусей, а не леопардов и белок. Мы просто удобны для монстров. Наши слёзы для них наиболее… питательны. Ты, конечно, можешь сопротивляться и пытаться сбежать. Я же давно свою судьбу принял. Да, я не такой, как все. И лучше превращусь в монстра, чем проведу остаток лет рядом с людьми, которые меня не принимают.

– А я попробую поверить.

– Во что?

– В людей, – выпалил я и сам удивился своему ответу.

Майки залился смехом, а потом произнес с наигранной улыбкой:

– Я с тобой, брат! А, стоп… нет! Проблема в том, что я не верю людям. После всего случившегося не верю. Вот ты доверяешь огню, который тебя обжёг? Сначала один раз, затем второй, третий… Доверяешь, ну? То-то же.

– Огнём можно научиться управлять.

– О-о-о, а вот в тебе и заговорил Виктор Борман. Он обещал научить нас управлять людьми. И я ему верю. Он, в отличие от людей, никогда не обманывает.

– И ты согласен превратиться в монстра… вот в это существо, которое мы сегодня встретили?

– Ха-ха, Колин-Колин. Именно так нас и воспринимают люди. Плевать я хотел на внешний облик. Мне важно совсем другое – чтобы меня признали. Сказали, Майки, ты рисуешь лучше всех. Чтобы относились ко мне, как к достойному художнику.

– И ты готов ради этого… продать себя?

Улыбка пропала с его лица. Он грозно посмотрел на меня.