Дом слёз

– Сейчас исправлю. – Я закатываю рукава и обещаю управиться к вечеру. Дори нежно целует меня. Теплый воск застывает на губах.

Я аккуратно провожу шпателем по каждой дощечке, на которой выгравированы отпечатки нашей любви. Стоит только прикоснуться к одной – и сознание тут же улетит в коловращение красок. Самое теплое воспоминание на первой досточке: весеннее утро двадцать восьмого марта, хитрый огонек смотрит на меня, моргая карими искорками.

Второе воспоминание отзывается легкой прохладой на кончиках пальцев. Я расстегиваю звездочки с неба. Любуюсь обнаженной ночью и Дори, вспыхивающей во тьме всеми оттенками страсти (вы бы знали, как этот резвый огонек играет с ночью). Мы веселимся до утра, пока не встречаем восход: Дори будто смотрит в собственное отражение, выглядывающее из-за горизонта. Я смотрю в огненные глаза Дори и понимаю, что влюблен.

В те короткие минуты, когда я находил удовольствие быть рядом с Дори и Джоном, во мне зажигалась новая жизнь. Десять лет назад мы сидели на пляже, любуясь морским закатом. Сгущались теплые сумерки, прохладный ветер теребил темные кудри моей жены, разжигая в ней влажное, холодное, синее пламя. Моя мана непышно проникала в Дори, сквозила ветром сквозь маленькие щелочки ее сознания. И так до тех пор, пока Дори не поддалась моему влиянию. Я хотел взять ее под свою опеку. Полностью и невозвратно. Хотел владеть ей.

И здесь замешано чистое мужское начало – желание защитить маленькую беззащитную девушку (не могу употребить слово «женщина», так как оно грубо звучит) от большого и страшного мира.

Человек открыл атомную энергию, полетел в космос, победил множество болезней. А сила все равно в любви. И пустота царствует там, где ее нет. И пустота царствует во мне – бескрайняя, бездонная – там, где нет моей Дори. Что бы людей вдохновляло на новые открытия, если бы не существовало возвышенных чувств? Человек – это набор элементов. Химический рояль, на котором вечно кто-то играет свою волшебную мелодию. Здесь важно правильно подобрать пианиста, своего партнера.

Должен сообщить, что я был влюблен. До той степени, когда не хочется прикасаться к другим, более красивым и страстным девушкам. Но влюбленность, заигравшись, не страшится наказания. И я заигрался до того, что в какой-то момент перестал обращать внимание на свое солнце. Вовсе не потому, что нашел замену. Это далеко не самый печальный исход, если не быть последним кретином. Самое страшное – это уйти в себя, сжаться темнотой. А потом вернуться и искать свое солнце, когда оно уже зашлось пасмурном воском. Зашлось обидами. Зашлось невниманием. Двадцать три года семейной жизни туманят рассудок, подавляют яркие чувства. Пока ты вновь не превращаешься в мертвого Спенсера. Каждый день чувствуешь разрастающуюся внутри тебя пустоту. И проливаешь-проливаешь-проливаешь сухие слезы, в которых уже совсем не осталось тебя.

Джон повторяет ту же самую судьбу, так как моя мана проникла и в его жизнь. Я ничего не могу предпринять. Уже слишком поздно метаться. Остается только вернуться к Виктору и обменять свою жизнь на жизнь Джона. Но у меня осталось так мало времени в этом мире. Он может не согласиться. Его соратники – эти лампочки – уже шныряют по городу в поисках новой добычи. Возможно, мне удастся договориться с Виктором, если я найду ему подходящую замену. Если я выдам кого-нибудь из знакомых. Завтра же отправлюсь в Удильщик.

Управление маной – невероятно сложная практика, к которой я был не готов. Это невероятная сила, которая (к счастью) недоступна людям, но влияет на них, как дуновение ветра влияет на направление флюгера. Если твоя жизнь со временем превращается в бесформенную жижу, тающий воск, поддается унынию, то превращению не избежать и всему, что с тобой связано нитями маны.

Я виноват в том, что Дори умирает.

– Холодно, – вздрагивает она.

Ветер просачивается через трещины в стенах. Я целый день вожусь со шпатлевкой и известкой, пытаясь все исправить. Кожа высохла на руках: чешется, шелушится. Но за секунду ничего не исправить. За секунду можно разве что умереть, и то должно повезти. Вечер подходит к концу, Дори просит оставить в покое доски и вернуться к ней.

– Почти закончил, – я пытаюсь обнадежить ее. На стене открывается очередная трещина. Дори устало вздыхает, теряя горячие искры.

– Прошу, – тихо говорит она. Голос становится все слабее.

Я опускаюсь к ней на колени. Дори каплей за каплей теряет жар. Вздрагивает от холода. Нужно срочно заделать все дыры в стенах.

– Я сейчас вернусь.

Дори хватает меня за руку и шепчет «останься», растекаясь горячим воском. Ее свет мерцает все слабее. Воск твердеет.

– С тобой все будет в порядке. Ладно?

Она слабо кивает, закрывая глаза.

– Дори?

Ничего не видно в темноте. Ничего не слышно, кроме ветра, проникающего сквозь щели.

– Дори? – тихо шепчу я, прижимая ее к себе.

Но понимаю, что Дори больше нет. Я держу в руках окоченевший воск. Дом наливается тьмой. И монстры просыпаются в Невероне, улавливая мой бесслезный плач.

Прощальный подарок

«Смерть придет. У нее будут твои глаза», – Чезаре Певезе.

Теперь я начал в полной мере осознавать, почему мы представляем опасность для людей. Если кто-то из обитателей дома не способен управлять маной (то есть практически никто), лучше им не появляться в мире живых. Вот так и получается. Попал в дом слёз, значит там же и остался. Навсегда.

Как часто мы думаем, что счастье зависит только от нас самих. А на самом деле оно таится в обыкновенных вещах, которые нас окружают, просто мы не замечаем, как сильно влияем на свое окружение. Наша мана проникает в каждого человека, с которым мы общаемся. И тогда он в какой-то степени становится продолжением нас самих.

Джон Форд стал монстром, повторив судьбу своего отца. Винсент заметил во мне изменения после возвращения из воспоминаний Поли. Тогда я пропитался ее маной, которая содержалась в слезах. Она на меня повлияла.

Все эти монстры, дом слёз, картины художников-изгоев, игральная комната, бесконечный коридор с одинаковыми комнатами, в которых нет выхода, – это всего лишь продолжение меня. Все создала моя проснувшаяся после смерти мана. Целый этаж был в моем распоряжении, а я сидел лишь в одной комнате, потому как не видел различий между ними. Для меня комнаты были одинаковыми.

У Келена этаж кровоточил, у Поли – был весь во льду. Я видел в картинах свое отражение. Дом – это зеркало. Отражение нас самих. Смерть пришла, и у нее были наши глаза. Я все понял!

А сорок лет спокойной жизни – это уловка Виктора Бормана. И сегодня он раскрыл передо мной все свои карты. Я даже знаю для чего. Чтобы я вернулся к Поли. Ведь мана зажигается благодаря эмоциям. В ее воспоминаниях он сказал, что любовь способна разжечь в Поли невероятную силу. И эту силу он хочет забрать себе. Именно для этого я ему и нужен. Именно поэтому я и попал в дом слёз. Именно поэтому и встретил Поли. Мое появление в доме неслучайно. Судьба? Или очередная уловка? После случившегося все это было уже неважно.

Если я вернусь, она погибнет. А если не вернусь, она погибнет в одиночестве.

Теперь моя жизнь – всего лишь фигурка на шахматной доске Виктора Бормана. И вот я встал в позицию, подпертый другими фигурками, когда нет другого выхода, кроме как идти вперед. Когда понимаешь, что рано или поздно всему придет конец. Но все равно борешься. Потому что веришь в лучшее.

На первом этаже послышался мамин голос.

– Он у себя в комнате, – громко сказала она. – Не представляешь, что сегодня произошло, пока ты был на работе.

Пробило десять часов. Наконец-то отец вернулся домой. Бросив дневник Спенсера на стол, я выпрыгиваю из комнаты и быстро спускаюсь на первый этаж.

– А вот и он, – говорит мама. – Полюбуйся.

Отец обвел меня задумчивым взглядом, затем подозвал двумя пальцами. Я послушно двинулся вперед.

– Молодец, Колин, – похвалил он меня, прижав к себе. – Никогда не переносил семейство Лоч. Только зачем ты драку устроил перед одноклассниками? Ты ведь не в цирке выступаешь, чтобы развлекать их.

Ответ отца меня неожиданно и приятно удивил. Но еще больше он удивление вызвал у мамы. Покраснев от возмущения, она молча стояла возле входной двери, видимо, раздумывая, какую тактику выбрать. Так и не проронив ни слова, скрыв обиду, она демонстративно прошла возле нас на кухню и принялась мыть посуду, стуча тарелками и вилками об раковину.

– Ты что, даже не отчитаешь меня? – удивился я.

– Ну почему же. Отчитаю. За глупость.

– За глупость?

– За глупость.

За глупость, повтори это еще раз! А ведь действительно. Слабоумие и отвага – моя краткая характеристика, надо будет написать мелким шрифтом под названием книги.

– Я и сам дрался в школьные годы, – сказал отец. – Это вполне естественно.

– Он мог убить этого Флойда! – не выдержав, крикнула мама с кухни. – А ты ему еще и потакаешь. Да на него дело завтра заведут!

– Он уже большой. Сам накосячил – сам разберется. Да и Флойд не из тех, кто будет заводить дело из-за школьной драки.

– Верно. Они его просто убьют! – продолжала наступать мама. – Ты знал, что это Флойд поджег Колину волосы два года назад!

Отец удивленно поднял вверх одну бровь.