Первыми миски с баландой получали иваны, хоть с места они и не вставали и видимого интереса к похлебке не высказывали. Глоты разнесли им по нарам полные доверху миски, куда Ахметка постарался положить побольше гущи со дна.
Принесли такую миску и Ландсбергу. Поначалу это тюремное чинопочитание вызывало у него прилив отвращения и негодования – тем более сильного, что немытые пальцы камерных «официантов» обычно вовсю «купались» в вареве, и без того малоаппетитном. Однако, по здравому размышлению, Ландсберг с грустью согласился со старой поговоркой: с волками жить – по-волчьи выть. Существовать бок о бок с арестантами, быть, в конце концов, одним из них – и не придерживаться тюремных неписаных правил было бы не только глупо, но и чревато малопредсказуемыми последствиями. Ландсбергом он остался в прежней, дотюремной своей жизни, да еще в «Статейном списке» тюремщиков. Здесь, в камере, жил Барин – человек из высшей тюремной иерархии. Быть вне этой иерархии, вне волчьей стаи, было просто невозможно: или снизу, или сверху. Сверху выжить шансов было несравнимо более. А Ландсберг пока еще не собирался на погост.
Накормив сильненьких, Ахметка налил миску и себе, бросил черпак в котел и с чувством выполненного долга удалился в свой угол. Черпаком тут же завладели глоты – прихвостни высшей тюремной касты. Они тоже зачерпывали из котла от души, сопровождая дележку дикой руганью и богохульствами. После этого черпак и остатки варева перешли в распоряжение шпанки – серой арестантской массы.
Здесь дележка производилась более-менее справедливо. Подсчитав количество оставшихся едоков, помощник старосты взболтал черпаком содержимое котла – чтобы варево было более-менее однородного свойства. Себе, разумеется, помощник налил в первую очередь. Остальным досталось едва ли по половине черпака, после чего котел снова подхватили успевшие проглотить свои порции глоты. Кусками хлеба, по полфунта которого в пересылке выдавали накануне, на весь следующий день, они быстро довели внутреннюю поверхность котла до зеркального блеска. Дверь захлопнулась, лязг замка оповестил о конце обеда.
И только сейчас обитатели камеры № 4 обратили свое внимание на новичка, который так неподвижно и простоял все время обеда у дверей. Несмотря на арестантскую одежду, обезличивающую любого человека, в новичке чувствовались и благородство происхождения, невыбитое пока чувство собственного достоинства, и военная косточка.
Арестанты, наглядевшись на новичка, в конце концов дружно повернулись к Фильке: именно от него как наиболее авторитетного в камере ивана зависела дальнейшая судьба этого человека. Оказавшись в центре внимания, Филька не заставил себя долго ждать.
– Люди, кажись, в доме нашем ктой-то новый объявился, – начал он.
Помолчав, камера вразнобой загомонила:
– Померещилось тебе, Филя!
– Когда человек в дом заходит, то здоровкаться должен – а мы и не слыхали ничего…
– Да рази ж это человек? Крыса политическая! Ее оттеда выкинули, так она здесь, у людей, втихую поселиться решила…
Поняв, что совершил оплошность, новичок отлепился от стены, сделал два шага вперед и коротко наклонил голову:
– Здравствуйте, господа! Позвольте представиться: отставной полковник Жиляков, направлен в сию камеру для дальнейшего отбывания заключения. Прошу старосту указать мне место на нарах. Хм…
– Смотри-ка, и голосок прорезался! – нарочито удивился Филя. – Эй, староста, ты что – не слышишь?! Тебя кличут – оглох, что ли?
Недовольный Ахметка вышел из своего угла, не торопясь обошел вокруг новичка и, наконец, остановился прямо перед ним.
– Ты чего орешь тут? Пошто людей беспокоишь? Ну, я староста – дальше что? Место тебе надо? Иди под нары, если глупый совсем. Если умный немножко – купи себе место! А то в карты выиграй!
– То есть… Но у меня нет денег! – сохраняя изо всех сил остатки достоинства, ответил старик. – Да и играть в ваши игры я, извините, не умею. И не желаю-с!
– Брезгуют нами! Обчеством брезгуют! – перед стариком, кривляясь возникла фигура глота в причудливом отрепье. – У «политики» не пожилось, так сюды перебрался? Ты что, старик, нас совсем за людёв не держишь?
Ландсбергу очень не хотелось вмешиваться в этот конфликт: его отношения с иванами были и так достаточно натянутыми. Его самого терпели – потому что боялись. Он понимал, что нельзя бесконечно дразнить судьбу – или снова придется доказывать свое право силой. Вернее – насилием. Еще точнее – уподобляться скотам в человеческом обличье, которых он так ненавидел, презирал и… тоже боялся. Но перед ним стоял его товарищ, его собрат – офицер. Старший по званию. И вообще старик. Смириться с тем, что произойдет здесь через минуту-другую, Ландсберг просто не мог. Он вздохнул, наклонился, снял с ноги башмак и запустил им в спину кривляющегося перед стариком глота.
Тот взвыл от боли, в бешенстве обернулся – и тут же сник под стальным взглядом Ландсберга.
– Ты чего, чего, Барин? – примирительно забормотал он. – Уж и пошутковать нельзя, что ли?
– Принеси башмак. Дует здесь, – негромко скомандовал Ландсберг.
Глот, оглядываясь на Фильку, нехотя поднял башмак и отнес его Ландсбергу.
– Ты здесь ночуешь? – кивнул тот на второй ярус соседних нар. – Сколько за свое место хочешь?
– Рупь с полтиной – и забирай его со всеми тараканами! – обрадовался глот.
– И полтинника хватит! После отбоя подойдешь – отдам! – Ландсберг не собирался при всех демонстрировать свои «нычки» – так здесь называли тайники. – Оставь старика в покое, понял?
Ландсберг возвысил голос:
– Полковник, прошу! Ваше место будет здесь…
– Премного благодарен, молодой человек, – близоруко щуря глаза, новичок всматривался в лицо Ландсберга, все еще подозревая подвох. – Мы с вами не были знакомы до… э… В общем, в прежней жизни?
– Вряд ли, – усмехнулся Ландсберг.
– Позвольте рекомендоваться: отставной полковник Жиляков. Двадцать пять лет каторги за умышленное убийство, – скривил рот полковник. – Спасибо, что выручили, молодой человек! – он выжидательно посмотрел на собеседника.
– Меня зовут Карл Ландсберг. В прошлой жизни – дворянин и офицер, в нынешней имею кличку Барин и жду этапа на Сахалин, – отрекомендовался Ландсберг.
– Ландсберг? Ландсберг, фон Ландсберг… Позвольте, это не про вас писали все газеты позапрошлым летом? – старик задержал протянутую было для рукопожатия руку. – Ну конечно, это вы! Это были вы… Супруга моя, признаться, очень желала попасть на ваш процесс, да не смогла. Извините, конечно: руки подать не могу-с! Мозжит рука – сил нет!
Старик забросил тощую потомку на нары, с усилием вскарабкался на них сам. Повозился, устраиваясь поудобнее, и снова повернулся к Ландсбергу:
– Деньги за мое место, я постараюсь вернуть вам при первой возможности, – сухо заговорил полковник. – Супруга, знаете ли, скоро должна приехать, мне обещано свидание с ней.
– Не извольте беспокоиться, господин полковник, – горько усмехнулся Ландсберг.
– Нет уж, увольте-с! – сердито забормотал новичок. – В должниках ходить не привык-с! И тем более – одалживаться у… человека, опозорившего честь русского офицера невинной кровью. Простите старика за прямоту, но не могу удержаться!
– Вот как! – не сдержался, в свою очередь, и Ландсберг. – Вот как! Если не ошибаюсь, полковник, вы сюда тоже за убийство попали. За кровь пролитую…
– М-молодой человек, не забывайтесь! Я полковник русской армии, три войны прошел! И попал сюда, убив негодяя, хладнокровно лишившего меня единственного сына, моего Сереженьки! Это был святой порыв – впрочем, вам, вероятно, этого не понять!
– Разумеется, где уж мне! – Ландсберг, как ни старался, от обиды удержаться не мог. – В таком случае придется раскрыть вам глаза, полковник! Вы тоже подняли руку на невинного человека! Ибо вашего Сереженьку застрелил не жандарм, а его же товарищи-революционеры. Как лошадь раненую пристреливают – вам не приходилось, полковник? Только лошадей раненых добивают из милосердия, чтобы не мучились. А сына вашего пристрелили, чтобы он никого не выдал.
– Откуда… откуда вы знаете? – полковник рывком сел на нарах, впился глазами в лицо собеседника.
Ландсберг пожал плечами и собрался задернуть свой полог, снова отгородиться от ненавистного ему и ненавидящего его мира.
– У меня нет доказательств, полковник. Но поверьте: здешние «там-тамы» редко ошибаются. Если хотите знать правду – наведите справки. Попросите своих друзей на воле, в конце концов! – Ландсберг отвернулся и снова попытался погрузиться в мир стройных и сумбурных одновременно строк Фридриха Ницше.
Глава вторая
В кают-компании
Общества Добровольного Флота пароход «Нижний Новгород» встретил своего нового капитана, Сергея Ильича Кази, как и подобало, – сдержанно сияя свежей серо-стальной окраской обводов низкого корпуса, до блеска надраенными бронзовыми поручнями, почтительным «поеданием» глазами вахтенного матроса у трапа.
Палуба привычно чуть заметно вибрировала в унисон гулу судовой машины, работавшей на холостом ходу. Углом глаза капитан Кази заметил приближающегося к нему с должной почтительной человека с умными маленькими глазками на широком лице.
– Позволю себе напомнить, господин капитан: старший помощник капитан-лейтенант Стронский! Не имеете каких- либо вопросов относительно судна и команды, господин капитан?
Кази чуть заметно усмехнулся:
– А по имени-отчеству вас как звать, господин старший помощник? Роман Александрович? Очень приятно. Ну-с, давайте сразу посмотрим – что тут и как. Показывайте, Роман Александрович!