Памяти близких. Сборник эссе

Памяти близких. Сборник эссе
Вячеслав Киктенко

Книга о поэтах, встреченных мною по жизни, иногда с самой юности. Как знаменитых на всю страну, и даже далеко её пределами, так и о тех, кто не прозвучал в полную силу при жизни, но оставался и остаётся в моём сердце. Открываю их для читателей.

Памяти близких

Сборник эссе

Вячеслав Киктенко

© Вячеслав Киктенко, 2020

ISBN 978-5-0051-7584-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Вячеслав Киктенко.

Книга воспоминаний «ПАМЯТИ БЛИЗКИХ»

СОДЕРЖАНИЕ:

Валерий Антонов
Арсений Тарковский
ДУГА ТИШИНЫ (Киктенко-Артёмов)
Ирина Полянская
Тряпкин и ещё…
Николай Глазков
Лев Ошанин (и «Ошаннскй краб» – в отрывке)
Китоврас (Юрий Кузнецов)
О Гусеве (о стихах Владимира Гусева)
«Тупик Пименова» (воспоминание о Литинституте)
Венок Булгакову
«Шаг тишины» (Юрий Андрианов)
………………………………………………

Валерий Антонов

Один глаз – ярко-зелёный, другой – голубой. Кудрявая светло-ржаная шевелюра на поистраченной временем и обстоятельствами башке. Хромой, как Байрон, умнющий, как Сократ, неуступчивый, порою до цинизма, как Диоген, – мелкоростый, щупленький, но громогласно басистый кержак, выходец из Бийска, Валерий Александрович Антонов…

Уже гораздо позже другой замечательный поэт Евгений Курдаков

(Царствие ему Небесное) мне признавался:

– «Знаешь, когда я зашёл впервые в редакцию журнала «Простор», – в учреждение хотя и творческое, но всё же не лишённое, как всякая контора, неистребимого привкуса бюрократизма, сразу бросилось в глаза вот это – маленький человечек с пышным одуванчиком редеющих волос, с огромным лбом и пронзительным взглядом. Этот маленький человечек не терпящим возражения басом отчитывал какого-то, видимо, не шибко состоятельного литератора. Я никогда не бывал там прежде, не знал никого из пяти или шести сотрудников, сидящих за своими столиками в огромной комнате, но сразу понял – «Это – Поэт. Мне – сюда…»

Я пришёл к нему намного раньше, ещё школьником. – Мы с Антоновым жили в Алма-Ате, в отличие от Усть-Каменогорца Курдакова, и ничего, кроме единственного русского журнала «Простор», располагавшегося в роскошном доме Союза писателей Казахстана, тогда не знал. Принёс потрёпанную рукописную тетрадь с чудовищной поэмой «Русь» и несколькими лирическими стихотворениями в конце.

Антонов устало и грустно глянув на меня, пригласил в холл Союза писателей для спокойного разговора. Как у меня билось сердце – не передать. Я же написал великую поэму! Эпопею, можно сказать. И решился показать её миру. Всему миру!..

И сейчас понимаю, что в этой бредятине были оригинальные строки, образы. Помню, особенно гордился тем, что главный герой поэмы – Великий Мамонт – брёл сквозь века, нанизывая на гнутый бивень луны кольца веков… или о всеобщей беде русского народа:

«…есть и ещё властелин твоих судеб,

Циник, поэт и бунтарь,

Спиртом зовут его русские люди —

Царь!»

А в конце, как апофеоз поэмы «Русь», предлагалась грандиозная грёза – а что, если поставить на Красной площади в Москве памятник главной кормилице Руси – Корове!

Антонов разнёс в пух и прах поэму, несмотря на все попутные в ней находки. Разносил он тихо и грустно, видя трагические мальчишечьи глаза, и понимая, что мальчишка этот в сущности хочет создать что-то Великое, и по главной сути родственное ему самому. Но… «Платон мне друг…».

Убитый, уже поднявшись со стула, я хотел было уходить, но какая-то природная злость (или остатки гордыни) напоследок всё же заставила меня пролепетать потерянно:

– «Поэма не получилась… я понял… а стихи?..»

– Какие стихи? – Удивленно спросил мэтр (он тогда казался мне стариком, этот сорокалетний мужчина)

– «Как какие? Лирические. Там, в конце тетради, после поэмы…»

– «А давайте поглядим!..».

И он начал лихорадочно перелистывать потрёпанную тетрадь. Позже я понял (да и сам он потом признавался), что не прочтена им была и половина поэмы, писанной корявым почерком, который я и сам иногда не могу разобрать. Он начал читать, напряжённо вглядываюсь в строки, и стало происходить чудо. Из усталого грустного человека словно бы вынырнул совершенно иной. Этот иной был подтянут, азартен, он вдруг начал раскачиваться и кивать головой.

Тут я поневоле вспомнил знаменитого тренера по футболу Лобановского – он так же, следя за игрой, сидя раскачивался, кивал головой сверху вниз, а потом – иногда – свирипел и возмущённо качал ею вправо-влево.

В итоге я, мальчишка старших классов средней школы, был удостоен того, о чём мечтали и маститые литераторы – подборки в крупнейшем, знаменитом на весь Советский Союз журнале, основанном аж в 1933 году. К великому сожалению, журнал угасает ныне, и даже, ходят слухи, вовсе закрыт. Хорошо, если просто на «ремонт», а не навеки…

Я получил за небольшую подборку целых 70 крепких советских рублей! Моя мать, всю жизнь работавшая бухгалтером и получавшая 60 рублей в месяц, недосыпавшая ночей в квартальные и особенно в годовые отчёты (что такое «бухгалтерская копейка», из-за которой надо было пересчитывать всю отчётность, чтобы точно свести баланс – нынешние бухгалтеры вряд ли догадываются) была просто изумлена. А ещё более я сам.

До того я искренне считал, что за публикацию надо платить самому. А как же! Ты несёшь в бессмертие свои чувства, свои мысли, своё имя, в конце концов!..

В конце концов на эти деньги я провёл прекрасный месяц на Иссык-Куле, где было всё: и солнце, и воздух, и вода, и рыбалка, и первый настоящий поцелуй – в духоте и возне фанерного домика на берегу, страсть, задыхание, испарина молодых тел…

Это предыстория. История – сам Антонов.

Молодым, в 50-е годы он без проблем поступил в Литинститут в семинар Ярослава Смелякова. О Смелякове отзывался хорошо. Особенно поразил его рассказ, как на самом первом семинаре, уже порядочно пьяный Смеляков начал знакомство со своими студентами. Время от времени наклонялся, вышаривал «что-то» в портфеле и, спустя минуту, поднимался – заметно повеселевший. Красивая молоденькая девочка в свою очередь звонко читала свои стихи (шла так называемая «шапка по кругу»). Смеляков, уже вновь осоловевший, вдруг прервал её чтение и спросил:

– «Девочка, сколько вам лет?»

– «Восемнадцать!» – гордо выкрикнула комсомолка.

Смеляков помрачнел, загрустил, уронил голову на руки… а потом произнёс трагическое:

– «Боже мой, Боже мой… сколько же вас, девочка, будут е… ть!..»

Через месяц Смелякова уволили из Литинститута. Антонов уволился одновременно с ним. И вовсе не из солидарности, а потому, что стал задыхаться в Москве, в бензине улиц, в толпах людей, в ристалищах самоназванных гениев.