Оценить:
 Рейтинг: 0

Спутница по июньской ночи

<< 1 ... 11 12 13 14 15 16 >>
На страницу:
15 из 16
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля

– У меня начинается прием.

– Приняли бы вы меня – по личным вопросам? – Петров засмеялся.

– А вы женитесь! – посоветовала Вера Николаевна. – Вот и обеспечите себе ежедневный прием по «личным вопросам».

– Я подумаю, – согласился Петров.

Постепенно разговоры по утрам превратились в привычку, а там, Вера Николаевна и заметить не успела, в необходимость. Если Петров по каким-то причинам не заходил, она весь день хандрила, была раздражительна, объясняя это себе переутомлением и влажным климатом. В такие дни Вера Николаевна неизменно вспоминала свой родной юг, подруг и знакомых, теплые ночи у моря и само море, таинственно живущее среди земли. На юге, думала Вера Николаевна, совершенно иная жизнь и поэтому там невозможны такие люди, как Петров. Только на краю земли мог сохраниться этот тип мужчины: старомодно-интеллигентный, ироничный и пошловатый одновременно.

Как это ни странно, Вера Николаевна еще ни разу не усомнилась в том, что Петров – «пошловатый мужчина». Первое впечатление – сильное впечатление, а оно было именно таким от элегантных танцев Вадима Сергеевича Петрова в ресторане. Но еще удивительнее то, что именно эта, воображаемая Верой Николаевной пошловатость Петрова, более всего привлекала ее к нему…

– Знаете, Вера Николаевна, – сказал как-то Петров, – я подумал и решил, что мне жениться рановато. Женщины любят сильных мужчин, а у меня едва душа в теле держится… Женщины любят знаменитостей, а я пока даже в своем околотке мало кому известен… Женщины любят…

– Хватит! – перебила Вера Николаевна. – Я знаю женщину, которая полюбит вас и таким… бе-едненьким.

– Кто она?! – вскричал Петров. – Где она?

– Рядом, – Вера Николаевна улыбнулась, – через кабинет от меня.

– У-у-у! – Петров сел. – Не люблю окулистов: когда они заглядывают в глаза, мне всегда кажется, что они там видят мою поджелудочную железу. А домашний окулист – это еще хуже инспектора ГАИ перед подвыпившим водителем. Вера Николаевна, на что вы меня толкаете?

– Кто ваши родители, Вадим Сергеевич? Старые интеллигенты?

– Мои?! – он искренне удивился. – Ну что вы! Увы, Вера Николаевна, в нашей семье я интеллигент в первом поколении…

Через два дня Вера Николаевна случайно узнала, что Петров дважды заходил к Тоне: прощался с нею и заходил к так не нравящимся ему окулистам. Вначале она удивилась – и только. Но когда Тоня, пунцовея щеками («здоровье краше всех румян!»), с испуганным восторгом передала содержание их разговоров, которые носили чересчур смелый, даже – рискованный характер, Вера Николаевна возмутилась.

«Вот он где, голубчик, проявился, – с тихим злорадством думала Вера Николаевна. – Интеллигент в первом поколении… Конечно, он не женится на Тоне, но почему бы не поразвлечься с милой дурёхой? Очень даже охотно! Итак, уважаемый Вадим Сергеевич, вас не хватило и на месяц…»

В таком духе она размышляла долго, весь день, тщательно заготавливая фразы, которыми хотела положить конец затянувшимся визитам Петрова, но все получилось иначе…

– Вообразите, Вера Николаевна, – по-своему обыкновению с порога заговорил Петров, – по вашему совету я решительно взялся ухаживать за Тонечкой. После наших академических бесед я просто наслаждаюсь тихим и уютным разговором о последних событиях в городе, и даже рискую выражать свою точку зрения на современную семью.

Как всегда, он упредил ее своей наигранной искренностью. Но ее почему-то задело, если не сказать больше, академическое определение их бесед. Что он хотел этим сказать?

– Значит, – Вера Николаевна решила говорить прямо, – если я правильно поняла, вас наши встречи уже не устраивают? Разговоры на отвлеченные темы, кабинетный официоз – не для вас! Гораздо больше вас привлекает интим в полутемной комнате? Или ресторан, а потом полутемная комната и кофе на диване… Вы что предпочитаете?

– Я? – он странно посмотрел на Веру Николаевну, усмехнулся и раздельно ответил: – Интим и диван с крепким кофе…

Неожиданная вспышка раздражения прошла, и Вера Николаевна с ужасом подумала: «Что я ему наговорила? Зачем? Господи, всегда презирала служебные откровения, разговор на «любые темы», а сама? Что же это такое получается?»

– Вера Николаевна, – Петров поднялся, и никогда еще не видела она его столь серьезным, – в это воскресенье я улетаю на два месяца в Москву на специализацию.

– Зачем вы мне об этом сообщаете? – тихо спросила она.

– Если у меня возникнет желание продолжить наши, – он подчеркнул «наши» и едва выговорил следующее слово, – беседы, можно мне вам написать?

– Конечно, – она попыталась и не смогла ответить шутливо. Вера Николаевна просто почувствовала, что шутка сейчас прозвучит фальшиво и бесцветно. И вот эту невозможность пошутить – создал опять-таки он, сделав новый шаг в их отношениях…

«Он вытворяет со мною все, что захочет, – растерянно думала Вера Николаевна. – Вздумается ему, и я начинаю паясничать, ему не до шуток и мне, видите ли, тоже возбраняется смеяться. Однако это уже слишком! В кого я превратилась? И главное – на каком основании?»

Так думала она, а рядом, почти синхронно, жила совершенно иная мысль: «Он уезжает. В воскресенье он уедет на целых два месяца. И что же, мне радоваться этому или горевать? А почему, собственно, я должна делать то или другое? Каким это образом отъезд Петрова может влиять на Веру Николаевну Калашникову? Но он – уезжает! И скатертью дорожка…»

V

Уже через неделю после отъезда Петрова Вера Николаевна поняла, что их свидания по утрам были куда серьезнее, чем она предполагала даже в самых тревожных мыслях. Утром она входила в кабинет, приводила в порядок стол, садилась в кресло и ловила себя на том, что ждет Петрова… Ждет – и все тут. Знает, что он в Москве, что ждать его – глупо, и – ждет. Или представляет, как он с порога улыбается ей и что-то шутливое говорит…

– Верочка, ты одна? – заглянула к ней Тоня. – Ужасно скучно. Я не знаю, куда себя девать, – пожаловалась она. – Вчера ходила в кино – кошмар: кто храпит, кто матом выражается…

Вера Николаевна ждала письмо. Как-то тихо, исподволь она решила: если будет письмо, значит – так тому и быть. Чему именно – она не уточняла, не хотела уточнять, наперед зная, что готова на все. И эта готовность была в ее внутреннем состоянии…

Теперь она уже не скучала по своему югу, не думала о «настоящей жизни»: ожидание, память и предчувствие вполне устраивали ее.

Но писем не было. И она вспомнила последнюю фразу Петрова: «Если у меня возникнет желание продолжить наши беседы…» Значит, не возникло? Но его отношение к ней уже ничего не меняло – она любила Петрова.

«Вот так, девочка, – грустно иронизировала Вера Николаевна, – любовь – в тридцать лет! Бальзаковский возраст… Оч-чень мило… А что же с Константином Ивановичем? Ошибка? Он старше на двенадцать лет? Но куда же ты, милая, раньше смотрела? Ничего не понимала? Позволь, для этого высшего образования не надо – достаточно послушать свое сердце. Не услышала? Ах, бедное существо… Хорошо, любовь! Но как ты ее представляешь? Развод или в любовницы к Вадиму Сергеевичу?»

И пришло письмо – короткое и откровенное.

Вера Николаевна ушла в парк и долго слушала разговор молодых листьев. Вспоминала строчки из письма, ощущая гулкие, напряженные удары сердца и решительно не хотела думать о будущем. Слишком долго жила она будущей жизнью, чтобы теперь торопить настоящую… Мимо нее проходили молодые парочки – она им не завидовала. Вера Николаевна хорошо знала, как долог путь к настоящему чувству и как сложно на этом пути не растерять веру в него.

Здесь, в парке, она решила все рассказать Калашникову: она не хотела обмана, потому что любовь, думала Вера Николаевна, начавшаяся с обмана, не может и не должна принести счастье…

– Калашников, – твердо сказала Вера Николаевна вечером, – я, кажется, влюбилась…

Константин Иванович, читавший за столом газеты, машинально перевернул полосу, потом выключил лампу и положил руки перед собой. Он долго молчал. Молчала и Вера Николаевна, зачем-то упрямо рассматривая его грузные плечи и коротко стриженый затылок. Она ждала и боялась ответа…

«Кажется», – глухо, не оборачиваясь, проговорил Калашников, – или влюбилась?

Вера Николаевна, заранее настроенная воинственно, вначале возмутилась этой канцелярской формальностью, но тут же и поняла, какое большое значение может быть для Константина Ивановича, да и для нее самой, в этом слове «кажется». Кажется – неопределенная форма, которая еще позволяет на что-то надеяться, дает отсрочку… Только теперь, в эти секунды, Вера Николаевна до конца поняла, какой разговор она затеяла. Стало страшно. «Вдруг мне и в самом деле только кажется? – испуганно подумала она. – А завтра все пройдет, и что тогда? Что тогда! Вновь тишина огромных комнат, когда-то напомнивших ей призму, вновь осточертевший круг, по которому она будет перемещаться, а в центре этого круга – убывающая точка времени, которая с каждым новым кругом становится все более призрачной и эфемерной, как шагреневая кожа в романе Бальзака. Но ведь течение времени не изменится, будет она с Калашниковым или без него – точка неизменно растает в пространстве, положив предел всему земному, и какая разница – с кем она встретит этот предел. Значит, дело не во времени и даже не в тишине огромных комнат? В чем же тогда? В чем?! Ужасно глупо было затевать этот разговор, не переговорив с самой собою. Что же ответить? Вот сейчас, от одного-единственного ее слова будет зависеть все… Что ему ответить? Оставить сомнительное «кажется», и тогда останутся корабли, на которых она в любое время сможет вернуться в свой заколдованный круг, в свою бетонно-кирпичную призму. Что ему сказать? Он ждет…

– Кажется, влюбилась, – Вера Николаевна закрыла глаза и откачнулась на спинку дивана. Оказывается, все это время она сидела в столь напряженной позе, что у нее заболела спина. – Кажется, Калашников, – тихо повторила она.

V

I

Дня три-четыре в отношениях Веры Николаевны и Калашникова чувствовалась напряженная натянутость и, не сговариваясь, они старались как можно реже встречаться в эти дни. Константин Иванович кочевал с одного совещания на другое, присутствовал на всех ученых советах и заседаниях, с твердостью отстаивая свою линию, горячась и обрушиваясь на оппонентов с несвойственным ему пылом. Домой Константин Иванович приходил поздно, возбужденный спорами, и в такие минуты он нравился Вере Николаевне. Она пыталась представить его в молодости, когда он еще не был знаменит, не имел званий и степеней, и видела этакого безобидного, но упрямого увальня, которому надо помогать и внимательно следить за чистотой его носовых платков. Увы, когда они встретились, Константин Иванович в этом уже не нуждался… Его привычки, симпатии и антипатии к тому времени окончательно сложились, кодекс домашнего быта был определен, и Вере Николаевне ничего не оставалось, как только приспособиться к этим неписаным правилам. А ей так хотелось самостоятельности, она просто мечтала хоть раз предостеречь его от чего-нибудь, поправить пусть в самом незначительном пустяке.

В первые годы супружества Вера Николаевна с завидной смелостью бросилась в погоню за славой Константина Ивановича. Она не хотела быть просто женой знаменитости и поэтому упрямо отвоевывала свою маленькую независимость в семье, обществе, среди близких и знакомых. Однако не только догнать, но даже сколько-нибудь приблизиться к известности Калашникова так и не смогла. Слишком велика была дистанция, а она выдохлась уже на первых километрах. Пришлось свыкаться с тем, что всюду, куда бы она ни приходила, вежливо и даже с оттенком уважения говорили: «А-а, это Вера Николаевна, супруга Константина Ивановича Калашникова». Или – «Константин Иванович Калашников с супругой» и так далее… Это ее раздражало. Но более всего негодовала и раздражалась Вера Николаевна на своей работе, когда прежде чем назвать ее, опять-таки называли мужа, награждая ее тем оттенком уважения, которое заслужил он. Тем самым ни в грош не ставились ее собственные заслуги, знания, опыт, стремление делать свою работу честно и хорошо. И она устала. А когда Вера Николаевна устала – появился Вадим Сергеевич Петров…

Вера Николаевна не ответила на письмо. Вернее, не было аккуратно исписанного листа бумаги, конверта и московского адреса, а писем было несколько, много, на десятках страниц, и все эти письма оставались в ее воображении. Она сочиняла очень откровенные, обнаженные письма, в которых рассказывала Петрову о своей жизни, начиная с маленького южного городка, в котором когда-то родилась, ходила в школу, потом уехала в институт, возвращаясь в него на каникулах и, наконец, в котором познакомилась с Калашниковым… Сама того не замечая, в этих письмах Вера Николаевна пыталась разобраться в той ситуации, которая привела ее к замужеству.

Почему именно Калашников? С его возрастом, намечавшимся животиком и славой? Неужели она стремилась к легкой жизни? Никогда! К необычной, красивой – может быть. И потом: она искренне надеялась, что чувство придет со временем, что это не самое главное. И еще – желание самопожертвования: сделать все, чтобы ему легко работалось, ничто не мешало, стать его правой рукой, необходимой в самых разных мелочах. Увы, тогда она еще не знала, что в больших и малых делах Калашников привык обходиться сам. «И вот теперь ты, Петров, – мысленно писала она свое длинное письмо, – молодой и талантливый. Ты даже немного моложе того Калашникова, которого я встретила впервые. И все-таки – тебе уже тридцать. За тридцать лет человек ко многому привыкает и не хочет уступать свои привычки другим. А я, Петров, просто не в силах еще раз подчиниться чьему-то укладу жизни, пожертвовать своими привычками – ради чужих. Я устала, Петров, а ты мне не уступишь. Ты всего лишь интеллигент в первом поколении и еще не научился уступать женщинам… Мы слишком поздно встретились. Я долго думала об этом и пришла к странному выводу: очень хорошо, Петров, что мы не встретились раньше. Я бы тебя любила – очень! И скоро бы надоела тебе. Из двух любящих один всегда любит меньше, еще меньше, потом – совсем не любит. А я бы этого не перенесла…

Странно, мы так мечтаем о любви, ищем ее всюду, а когда она к нам приходит – становимся несчастными людьми: ревнуем, сомневаемся, делаем глупости и очень скоро превращаемся в больных и раздраженных субъектов. В этом отношении, Петров, человечество все еще находится в пеленках… Ты не замечал? Да и вообще во всем, что касается чувственной стороны дела, человек ужасно отстает от времени. Ну, вот любовь! Какое-то завораживающее и в то же время пошленькое словцо. Но пошлость, наверное, от частого употребления – к месту и не к месту. Любят уху, машину, шмотки и… женщину или – мужчину… Нет, Петров, ничего у нас с тобой не будет. Когда я получила твое письмо и сидела в парке, мысленно разговаривая с тобой, я думала, что все возможно: и любовь, и новая жизнь, но… Нет, Петров, повторяться нельзя. Я это поняла, когда призналась Калашникову в своей любви к тебе. Я не хочу все усложнять, но мне кажется, что ты слишком легко смотришь на вещи, которые очень дороги для меня…

А в городе, Петров, давно уже лето. Стоят жаркие, солнечные дни. И очень много в городе молодых людей: красивых, уверенных в себе, в своей молодости, в праве на будущее счастье и будущую любовь. Петров, совсем недавно и мы были такими. Неужели – были? Ведь и прошло-то всего-навсего десять лет… Только десять лет и – уже десять лет! Господи, иногда мне кажется, что я живу со времен пещерного человека. А иногда… Да что там говорить – стареть грустно…»
<< 1 ... 11 12 13 14 15 16 >>
На страницу:
15 из 16