«Свет и Тени» Последнего Демона Войны, или «Генерал Бонапарт» в «кривом зеркале» захватывающих историй его побед, поражений и… не только. Том II. «Франция и я – Я и Франция!»

Рассказывали, что кое-кто из наиболее взвинченных депутатов-якобинцев вроде бы попытался взять невзрачного и в ту пору тщедушного Бонапарта не только «на горло» – «Долой диктатуру!», «Вне закона его!», «Да здравствует Республика и Конституция II-го года!» (A bas la dictature! Hors la Loi! Vive la Republique et la Constitution d, an II!),, но и за… горло, причем не в переносном, а в буквальном смысле. В суматохе депутат Юг Дестрем (1754—1804), известный феноменальной физической силой, хлопнул Бонапарта по плечу и крикнул «Разве ради этого ты одерживал победы?» (Est-ce que pour cela tu remportais les victoires?), а депутат Бартелеми Арена (1765—1829) выхватил кинжал и попытался ударить генерала, но последнего прикрыл гренадёр Томе, которому лезвие прорезало сукно на рукаве мундира. Гренадёрам Томе и Пуре все же удалось прорваться сквозь толпу и вывести потрясённого генерала на воздух.

Так или иначе, но кинжалами ему вряд ли угрожали, хотя об этом, порой, пишут отдельные «акробаты от публицистики», но зуботычины, в кровь поцарапанная щека и порванный мундир имели место…

Кое-кому могло тогда показаться, что в воздухе «запахло жаренным»: переворот уже в самом начале провалился! Рассказывали ведь потом, что «премудрый пескарь» Сьейес, загодя собрал весь компромат на всех участников «мероприятия» в специальный дорожный несессер и еще с ночи держал у своего крыльца экипаж наготове со взнузданными лошадьми и кучером на козлах, дабы немедля отправиться в путь, если дело начнет принимать непредсказуемый оборот и надо будет срочно уносить ноги…

Точно так же по слухам поступил и другой «главный мудрец» той богатой на мутные события поры – Талейран. Он не только ночевал в доме одной из своих многочисленных прелестных приятельниц, но приказал, чтобы карета, запряженная шестеркой лошадей, всю ночь стояла наготове у дверей.

А с Фуше и вовсе ситуация была откровенно опасной. Поговаривали, что якобы он не верил в успех переворота и держал наготове спецкоманду для немедленного ареста Бонапарта и его подельников на случай неудачи переворота или даже его заминки!?

С огромным трудом не растерявшемуся Люсьену Бонапарту и ближайшим энергичным соратникам Наполеона удалось вытащить его из накаленной атмосферы зала заседаний на улицу. По осеннему короткий пасмурный день уже начал сменяться сумерками. На часах было около пяти вечера. Действовать надо было по-военному быстро и решительно.

Потом рассказывали, что отнюдь не военный, а сугубо штатский (к тому же, бывший поп, знавший, когда заартачившимся мирянам надо дать… кнута!) Сьейес шепнул, не потерявшему присутствия духа Люсьену, короткую и доходчивую фразу: «Прикажите немедленно их разогнать!!!» По сути дела этот лаконичный «совет постороннего» решил исход переворота…

…Раздалась переливистая барабанная дробь и гренадеры под началом Мюрата (именно он контролировал обстановку вокруг Сен-Клу), беглым шагом с ружьями наперевес вошли в зал, где заседали депутаты Совета пятисот, объявившие Бонапарта вне закона (но так и не успевшие зафиксировать это документально) и чуть не задушившие непобедимого генерала. С подачи решительно настроенного Люсьена Бонапарта – Мюрат, Леклерк и Серюрье только что сказали солдатам, что здесь какие-то «гражданские крысы» – английские наймиты («англичанка, как известно, всем, всегда и везде… гадить!!!»), вооруженные кинжалами – вот-вот убьют их любимого «маленького капрала»! Когда солдатне доступно объясняют, что их Отца Родного какие-то там занюханные интеллигентишки (по современному – либерасты) вот-вот лишат жизни, то они – профессиональные головорезы – естественно, готовы кинуться рвать врага, как «тузик грелку», причем, голыми руками: остервенело и до конца, благо тому, что они этому обучены!

…Впрочем,имеются и несколько иные интерпретации развития этой стадии событий перехода власти к Наполеону Бонапарту. И, тем не менее, во всех них единодушно отмечается, что именно выдержка и решительность его брата Люсьена позволили довести «переворот» до успешного конца. Сам Бонапарт потом признавал, что будучи в ужасном нервном напряжении, «пересолил» в Сен-Клу: говорил там очень плохо, «некстати и фальшиво»…

Неумолкаемый барабанный бой – «Штыки примкнуть!!!» – заглушал все. Лишь на секунду он затих и все услышали могучий рык Мюрата, большого мастера всегда и во всем рубить с плеча, скомандовавшего гренадерам 96-го полка: «Вышвырнуть всю эту мразь вон!!» (Jetez dehors ce public!) («Вышвырните-ка мне всю эту свору вон!») «Foutez-moi tout ce monde dehors!». (Ходили слухи, что в действительности бравый гасконец подал несколько иную команду, воспроизводить которую дословно на бумаге не принято!?)Многие из депутатов потом признавались, что голос Мюрата звучал у них в ушах всю жизнь! Педантичный молчун Серьюрье на пару с оскалившимся «бульдогом» Лефевром обнажили сабли и под барабанную дробь пошли в атаку! В другие двери ворвались гренадеры Леклерка.Только что извергавшие проклятия в адрес «узурпатора» и клявшиеся умереть, но отстоять Республику, депутаты (или, как их презрительно называли в армии – «адвокатишки»), прервав заседание, теснимые штыками с двух сторон не заставили себя долго упрашивать – всем известно, что гренадеры обожают наматывать вражеские кишки на штыки – и кинулись спасаться! Многие «герои трибуны» повыпрыгивали через спешно распахнутые из окон (зал заседаний находился на первом этаже). Тех «народных избранников», кто остался сидеть, обмочившись со страху, дюжие солдаты брали за шкирку и выкидывали, гогоча, на улицу через двери и окна…

Люсьен Бонапарт законности ради собрал кучку (что-то ок. 50 чел.) «никуда не спешивших», наиболее адекватных депутатов Совета Пятисот и они при свечах единодушно проголосовали за декрет об учреждении временного консульства и комиссии для разработки новой конституции.

Все было кончено…

Бонапарт и его подельники, проворачивая переворот, уложились в 48 часов…

Причем, без кровопролития, что было частью первоначального плана «переворотчиков».

Армия вошла в большую политику с примкнутыми штыками, барабанным боем, распущенными знаменами и… Франция оказалась у ног Бонапарта.

Мюрат, Леклерк, Лефевр, Серюрье – принявшие активное участие в «военном перевороте» – первыми «взяли под козырек» перед «французским Кромвелем». В два часа ночи он, а заодно и два других консула, принесли в Сен-Клу присягу на верность республике, часы которой, кстати, уже были сочтены. Правда, об этом знал только тот, ради кого все «провернули» и, скорее всего, догадывались отдельные самые продвинутые умы той богатой на поворотные моменты поры…

…Кстати, о возможности военного переворота во Франции задолго до него охотно говорили и сами французы и заинтересованные лица высокого полета. Брюмерский переворот предсказывали многие. Еще в 1790 г. о нем открыто говорил барон де Ривароль: «Или король создаст армию, или армия создаст короля… Революции всегда кончаются шпагой: Сулла, Цезарь, Кромвель». В 1791 г. примерно в таком же духе высказался и Мирабо. В том же 1791 российская императрица Екатерина II – дама весьма дальновидная (в этом ей никак нельзя отказать!) – писала своему приятелю, французскому писателю Гримму: «Цезарь придет. Он придет, не смейте в этом сомневаться». В августе 1795 г. герцог Ришелье писал нашему дипломату Разумовскому: «Силой вещей французы получат короля, но этот король не будет из династии Бурбонов». Как видите, прозорливые умы знали, что говорили! И последнее, на эту тему: первой репетицией к военному перевороту 18 брюмера 1799 г., когда Бонапарт покончил с республикой, был переворот 18 фрюктидора 1797 г., совершенный не без ведома Наполеона (пожелавшего на тот момент остаться в тени: повторимся, что он трезво понимал, что момент его прорыва к власти еще не настал!), приславшего для этой цели в Париж в помощь некоторым термидорианцам-заговорщикам своего генерала Ожеро, человека сколь недалекого, столь житейски приниженного и обожавшего деньги! Эти два нюанса прекрасно учли хитроумные политики и все прошло как нельзя лучше…

Формальные выборы трёх консулов состоялись 12 декабря. Наполеона провозгласили Первым консулом с окладом в 500 тыс. франков в год) сначала на 10 лет, а в августе 1802 г. – пожизненно. Фактически он стал диктатором. Своих коллег по консулату – юриста и «левака» по политическим взглядам Жан-Жака-Режи де Камбасераса и финансиста и роялиста по убеждениям Шарля-Франсуа Лебрана, (сменившего временного консула Пьера Роже Дюко), с жалованьем в три десятых от его собственного он ловко оставил в тени, поручив им роль статистов для создания некоего подобия коллегиального правления. В общем, оба его коллеги (с совещательными голосами) со сроками на 6 лет были чем-то вроде «удобной мебели».

Приведя к власти генерала Бонапарта, «адвокатишка» Сьейес совершил роковую ошибку. Он-то полагал, что «мавр сделает свое дело» и, получив громадное денежное содержание и множество парадных функций, не будет претендовать на реальную власть, доверив это слишком хлопотное для военного человека дело другим, прежде всего тому же Сьейесу. Как ехидно выражался потом по этому поводу сам Бонапарт «мне была уготована роль поставленного на откорм борова с жалованьем в несколько миллионов франков». Сьейес быстро понял свою промашку – «Господа! У нас есть повелитель – этот молодой человек все знает, все может и все хочет!» – уже было поздно.

Бонапарт и Сьейес разошлись миром: последнему отписали доходное государственное имение Крон с роскошным замком, сделали сенатором, членом Французской академии, дали очень доходную должность председателя Сената (с окладом в 350 тыс. франков), правда, на некоторое время, а в 1808/1809 г. (данные разнятся) произвели в графы Империи. Зато после падения империи Наполеона у Сьейеса начались очень большие неприятности. Как член Конвента, проголосовавший за гильотинирование Людовика XVI, он был вынужден скрываться в Брюсселе, где провел отнюдь не лучшие в своей жизни долгих 15 лет. Он смог вернуться в Париж только после Июньской революции 1830 г., когда ему было уже за 80 лет. В ту пору он хотел только одного: спокойно и благополучно дожить свой век, но его мучили кошмары, связанные с его бурно-кровавым прошлым. Чаще всего, ему являлись туманные образы главарей якобинской диктатуры для уничтожения которых он сделал немало. Тогда полуслепой старик донимал своего слугу категоричными наставлениями: «Если ко мне зайдет господин Робеспьер, то скажите ему, что меня… нет дома!!!» Незадолго до смерти он изрек историческую фразу: «Для блага Франции лучше было бы, если бы я назначил на роль „моей шпаги-сабли“ ярого республиканца генерала Моро!»

Один из главных «серых кардиналов» французской революции, оказавший весьма существенную поддержку своим влиянием на депутатов во время приготовлений к перевороту 18 брюмера в пользу генерала Бонапарта, составивший проект новой конституции, существенно, впрочем, изменённый Бонапартом, тихо ушел в Мир Мрака и Теней, всеми забытый в 1836 г. Он немного не дотянул до 90 лет, скончавшись в возрасте 88 лет и был похоронен на кладбище Пер-Лашез.

А вот с не в меру непонятливым Гойе ситуация складывалась несколько иначе. Сначала он не желал ни о чем просить Бонапарта. Но потом под давлением обстоятельств вынужден был обратиться к Жозефине, которая памятуя об его ухаживаниях за ней в непростые для нее времена, упросила своего властного мужа назначить Гойе на «хлебную» должность. Ею оказался генеральный комиссариат в Амстердаме. Ему так понравилось, что он там «проработал» до 1820 г., т.е. пока ее не ликвидировали Бурбоны.

И наконец, уточним: какова оказалась судьба после переворота главного благодетеля генерала Бонапарта – в период его генеральства – старорежимного дворянина де Барраса!?

Вкратце, напомним его «послужной список боевых заслуг» на благо Отечества, которое целое десятилетие было в Опасности!

Свалив-«завалив» и гильотинировав 9 термидора (по революционному календарю) самого неподкупного Робеспьера, став одним из главных «директоров», утопив в крови 13 вандемьера (5 октября) мятеж роялистов с помощью своего старого знакомца «генерала Вандемьера», добившись после этого в Конвенте его назначения своим заместителем, став согласно Конституции III года Республики 27 октября 1795 г. фактическим главой правительства Франции (Директория), сохранив свой пост и после переворота 18 фрюктидора V года (4 сентября 1797), в котором он принял активное участие, став членом Второй директории, и после переворота 30 прериаля VII года (18 июня 1799 г.) и ее Третьего состава, окружив себя самыми прославленными куртизанками своего времени (например, Тереза Кабаррюс, жена его соратника по Термидорианскому перевороту Тальена – практически игравшая роль его супруги и устраивавшей приемы или его другая любовница, вдова генерала де Богарне – Жозефины, от которой он очень ловко отделался, организовав в 1796 г. её брак со своим протеже генералом Бонапартом), после переворота 18 брюмера (9—10 ноября 1799) Баррас полагал, что Первый консул призовёт его к власти!?

Тогда как, тот посчитал провансальского дворянина-«цареубийцу» -«переворотчика со стажем», не единожды посещавшего «врата рая» его оборотистой супруги-креолки (причем, какое-то время «параллельно»!? ), слишком скомпрометированным, чтобы иметь дело со своим Главным Благодетелем!

А ведь именно Баррас 5 октября (13 вандемьера по революционному календарю) отдал приказ Наполеону подавить роялистское восстание и не прогадал. (Правда, в случае если бы тот не согласился, то «карающая шпага-меч революции» могла быть предложена другому безработному революционному генералу Брюну, которого потом Бонапарт очень емко и доходчиво охарактеризовал, как «генерала трибун». )

А ведь именно Баррас потом назначил его главнокомандующим в Италии.

А ведь именно Баррас оказал Бонапарту еще одну неоценимую услугу: он ввел «корсиканского выскочку» «генерала Вандемьера» в модные парижские салоны. Как потом вспоминал Баррас в своих «Мемуарах», «в то лето я стал привозить генерала Бонапарта в салоны мадам Тальен, мадам де Сталь и в некоторые другие дома, где я обедал и где меня принимали». Не исключено, что на одном из таких светских приемов или на каком-нибудь вечере в популярном на весь Париж салоне мадам Тальен «Хижина» генерала Бонапарта представили Розе де Богарнэ (той самой, что с его легкой руки войдет в историю как Жозефина). Впрочем, есть и другие версии их первого, но такого судьбоносного знакомства.

А ведь именно Баррас свел Бонапарта (а по сути дела даже подложил под него!?) надоевшую ему свою сколь жеманную, столь и искусную любовницу Жозефину, а потом и поспособствовал его браку с ней, в расчете на контроль за нужным для него удачливым генералом Республики – его «шпагой» на все случаи жизни.

И вот случился «реприманд неожиданный»!

18 брюмера 1799 г. он, как член Директории, оказался отстранен набравшим силу его протеже-генералом от власти, от участия в политической жизни. Его (повторимся!) отослали сначала в его замок Гробуа, потом в Бельгию, оттуда в… родной для него Прованс, а в 1810 г. ему было окончательно запрещено жить во Франции.

Ожидал ли, ушедший в частную жизнь, Баррас столь решительных действий от своего многолетнего протеже – вот в чем вопрос?

Вынужденный поселиться в Риме, он оставался там вплоть до Первого Отречения Наполеона. При Реставрации ему, несмотря на репутацию «цареубийцы», разрешили вернуться во Францию. Остаток своих дней он посвятил написанию мемуаров, скончавшись в 73 года.

Так получилось, что в истории за Баррасом закрепилась репутация распутника и казнокрада: его обвиняли даже в гомосексуальности и тайных связях с Людовиком XVIII. Сам Бонапарт, весьма нелестно отзывался о человеке, чьи решения оказались судьбоносными в его блестящей карьере: «События сделали его членом Директории, однако у него не было качеств, которых требует эта должность». Много позже, уже на о-ве Св. Елены, Наполеон оценил свою роль в событиях той судьбоносной ночи (13 вандемьера), как решающую. А вот «алчный и безнравственный коррупционер» Баррас, оставивший после себя любопытные мемуары, опубликованные лишь в 1895—1896 гг., т.е. спустя век после той бурной эпохи, участником которой ему посчастливилось быть, определил вклад Бонапарта в события вандемьера как… незначительный!

Одному из вдохновителей режима Директории, её ключевой фигуре, единственному, кто участвовал в этом формате французского правительства непрерывно всё время существования Директории (1795—99 гг.), отличавшегося чрезвычайным цинизмом, алчностью, неразборчивостью в средствах при приобретении богатств и демонстративной роскошью образа жизни, недаром он оказался единственным из пяти директоров, кто продержался до самого её конца, виконту из провансальского мелкопоместного дворянства, большому поклоннику «слабых на передок» хорошеньких женщин, любителю карточный игры и по слухам (?) весьма нечистому на руку, при «Старом порядке» состоявшему на военной службе в Индии, но по ряду причин (сомнительные финансовые махинации?) ставшему участником штурма Бастилии, одному из первых вступившему в Якобинский клуб, голосовавшему за казнь короля, впоследствии оказавшемуся одним из немногих, кто никогда в этом не каялся (единственное, что он сказал потом по этому поводу, сводилось к тому, что тогда он действовал согласно своим убеждениям, хотя потом считал, что это была его ошибка, добавив: «Мы не были хозяевами ни над событиями, ни над людьми…»), наконец, сыгравшему одну из главных ролей в судьбе Наполеона Бонапарта (именно он в качестве представителя Конвента наблюдал за операцией по взятию в декабре 1793 г. Тулона, в которой капитан/майор Бонапарт, по протекции знавшего его корсиканца Саличетти, оказался в нужном месте в нужное время, приобрел первые военные лавры и не без помощи Барраса стал бригадным генералом) – было что поведать потомкам.

После прочтения мемуаров одного из лидеров термидорианского переворота, директора всех составов Директории и фактического её руководителя в 1795—99 гг. взгляд на те времена значительно расширяется как со знаком «+», так и со знаком «-».

Таковы нюансы всех эпох: отстраненная оценка становится возможной лишь спустя десятилетия, а порой и столетия… Впрочем, это всего лишь «оценочное суждение»…

После военного переворота в пользу генерала Бонапарта французам предстояли четыре года консульства, которые, порой, считают чуть ли не самыми процветающими годами в истории Франции XIX в.

…Между прочим, любопытно и другое: первые два года консульства были самыми счастливыми в супружеской жизни четы Бонапартов, покинувших Люксембургский дворец и поселившихся в Тюильри. Благодарная мужу за то, что он тогда мудро простил ее и никогда не вспоминал о ее измене, Жозефина была пылкой любовницей, заботливой и нежной супругой, всегда готовой посодействовать супругу-правителю Франции в нужном для него ключе. Муки ревности, которые ей предстояло испытать, терзания, вызванные тем, что она уже не может от него зачать, угроза развода – все это было еще впереди, она обо всем этом еще не подозревала и наслаждалась тихими радостями семейной жизни. Иные времена наступят потом, когда Наполеон устремит свой взор в сторону новых горизонтов, в которых уже не будет места для его креолки, ставшей к сорока годам очень понятливой. «Что посеешь – то и пожнешь» и «каждому – свое»…

Глава 2. Гражданский кодекс – главное наследие Наполеона?

Наполеон прекрасно понимал, что социальный мир, в котором так нуждалась истерзанная революционными передрягами Франция (как и спустя век с лишним громадная российская империя), немыслим без свода законов, регулирующих гражданские отношения. Очень скоро (через пять недель?) по решению Первого консула, чьим кредо было – «народ надо вести за собой железной рукой в бархатной перчатке» – Французская конституция оказалась пересмотрена в духе наполеоновского изречения «конституция должна быть составлена таким образом, чтобы не мешать действиям правительства и не вынуждать последнее нарушать ее».

…Правда, решая эту крайне важную для всех французов задачу, Бонапарт не забывал и о сугубо «житейских» проблемах: во всю расцветших криминалитете и казнокрадстве. Бандитов просто ставили к стенке (и уже через полгода по дорогам Франции снова стало можно передвигаться, не боясь оказаться на «медленной жаровне», подвешенным вверх ногами!), а «березовских-гусинских-смоленских-амбрамовичей и кампанию» («мутные шустряки» были, есть и будут во все смутные эпохи, причем, участь их зачастую весьма незавидна: «вешаются» у себя в ванной комнате; впрочем, это – сугубо «оценочное мнение»), опустошавших госкормушку, сажали на нары («на хлеб и воду»! ) до той поры пока они не возвращали нахапанное под шумок. Вандею он предпочитал «успокаивать» «пряником и кнутом», причем, именно в такой последовательности. Так, за добровольную сдачу вандейцам предлагалась амнистия, а их вожакам… офицерские должности в армии. В общем, Наполеон весьма конкретно обозначил свои приоритеты в руководстве страной: «людьми движет страх и личный интерес», причем, под вторым он понимал и честолюбие, и стремление к самореализации, и прочие «высокие» амбиции…

Был создан так называемый Кодекс Наполеона (документ из 36 законов), который гарантирует гражданам права, завоеванные в ходе Великой французской революции 1789 г., включая свободу совести и право на школьное образование для всех. Стержнем кодекса стало провозглашенное в качестве непререкаемой догмы священное и неприкосновенное право частной собственности. Наполеон лично присутствовал на большинстве заседаний комиссии Государственного совета, которая вела выработку этого документа, оказывал большое влияние на ход дискуссий и характер принимаемых решений. Его стиль чувствуется во многих формулировках – простых, ясных, четко продуманных и полных здравого смысла.

Вот лишь некоторые из них: «Правосудие – как женская честь, либо оно есть, либо его нет»; «Нужно брать не человека, которому подходит должность, а человека, который подходит к должности»; «Самое сложное – это не подбор людей, а создание условий, когда выбранные люди могут полностью проявить свои способности»; «Лучший способ сделать всех бедными – это провозгласить имущественное равенство»; «В свободных государствах должны особенно почитаться науки, делающие честь человеческому разуму, и искусства, украшающие жизнь»

Написан он настолько доходчиво, что сам Стендаль, служивший в молодости в армии Наполеона, писал потом, что если ему требуется ощутить все очарование французского языка, он читает отрывки из кодекса Наполеона.

…Кстати, «наполеоновским» гражданский кодекс Франции стал называться уже много позже смерти своего создателя – в 1852 г…

Его обсуждали на 102 заседаниях госсовета, причем, на 57 из них присутствовал сам Наполеон. На его создание потребовалось всего лишь 4 месяца. Сам он очень гордился этим своим гражданским документом: «Моя подлинная слава не в том, что я выиграл сорок сражений; Ватерлоо стерло в памяти все воспоминания о них. Но что навсегда останется в памяти, что будет жить вечно – это мой Гражданский кодекс».

В 1800 г. он провёл административную реформу, учредив институт подотчётных правительству префектов департаментов и супрефектов округов. В города и деревни назначались мэры. Административная реформа позволила решить те вопросы, за которые отвечали местные органы власти, и которые ранее не смогла решить Директория – сбор налогов и рекрутский набор.

Пройдет несколько лет и 7 апреля 1803 г. будут отменены бумажные деньги: основной денежной единицей станет серебряный франк, поделённый на 100 сантимов; одновременно будут введены золотые монеты в 20 и 40 франков.