Артикль №6

– Заканчиваю новую книгу. Пишу, знаете ли.

– А… как вас зовут? Согласитесь, мы в неравном положении. Вы знаете обо мне чуть больше.

– Давайте я буду Неаннасергевна.

– Как вы сказали?

– Ну, у Чехова, помните, ее звали Анна Сергеевна. Даму с собачкой. А я – Неаннасергевна.

Он улыбнулся и тихо сказал:

– Принимаю предложенные обстоятельства. Давайте попробуем. Итак, Неаннасергевна, вы давно изволили приехать в этот город?

– Дня три.

– А я вот только с самолета…

Он выдержал паузу. Потом продолжил деланным тоном светской беззаботности: «Но вы бывали здесь прежде, не так ли? Я заметил, что вы пришли на набережную каким-то боковым переулком, который надобно знать, чтобы не потеряться в чужом городе». На слове «надобно» Герострат слегка запнулся. Значит, это сознательная стилизация, ого! А я-то думала, он просто вызубривает слова.

– Вы, стало быть, за мной следили? А я думала, что вы случайно сели на мою скамью, потому что все другие были заняты.

– Не меняйте тему, Неаннасергевна!

– Да, я бывала здесь неоднократно.

Голос мой звучал искусственно, как будто я произносила театральную реплику: «Я люблю сюда приезжать ранней осенью или поздней весной».

– А я, признаться, никогда здесь не был. И ничего не знаю об этом месте, хотя чувствую в нем какие-то странные токи. Не могу этого объяснить.

– Да-да, я именно поэтому сюда все время возвращаюсь. Здесь история потихоньку сочится наружу как лава из кратера полу-потухшего вулкана.

– Как образно! Но мы совершенно отдалились от Чехова, вам не кажется?

Улыбки получились вымученными, и мы беспомощно замолчали.

– Тогда, может быть, вы мне просто покажете этот город, Неаннасергевна?

Он слегка повернулся ко мне и робко улыбнулся, но улыбка быстро погасла, натолкнувшись на мой тяжелый взгляд. Я быстро спохватилась и улыбнулась в ответ, но левый уголок рта, я знаю, предательски уехал вниз. И улыбка получилась иронической. Что поделать!

– Дмитрий Дмитрич, для главного героя-любовника вашего театра вы слишком нерешительны. Или это тонкая игра?

– Я и герой-любовник? Ну что вы? Я давно оставил роли любовников. Играю отцов и дедушек.

Льдистые глаза затуманились вместе с помрачневшими волнами. Потом показался проблеск быстрой улыбки. Самодовольной или все же робкой?

Герострат решил сменить тему.

– Неаннасергевна, вы меня засмущали совсем! Ну, так как, покажете мне город?

– Договорились!

В ста метрах от моря, на тихой, медленно разрушающейся главной уличке было одновременно сыро и душно. Впрочем, в районе второго этажа гулял свежий ветерок и грозил в любую минуту перерасти в леденящий шквал. Уж такая здесь погода. Миновав почту, оправославленную кирху, полуразрушенный невнятно-югенстильный универмаг с огромными зияющими проемами бывших панорамных окон и кое-где еще не конца ободранной бронзовой вязью, мы добрались до моего любимого дома. В угловом подъезде теперь был военкомат, а по центру красовался странный магазин с двусмысленной вывеской: «Ломбард Кокетка». То ли в нем было два отдела и хозяева просто сэкономили на точке между названиями, то ли местные кокетки имели обыкновение закладывать свои сокровища в ломбарде. На южной стороне дома сохранились балконы, теперь испещренные зловещими трещинами, сквозь которые прорастала трава. Но чугунные фигурные цепи все так же раскачивались на морском ветру, как и сто лет назад. Над входом примостилась маска с пустыми глазницами и открытым ртом. Не Талия, не Мельпомена, скорее предчувствие Мункова «Крика».

– Этот дом был построен по проекту Ольбриха. О нем забыли, он не включен ни в какие путеводители. Но здесь есть местный краевед, Иван Васильевич Фихте. Он обнаружил старые чертежи и письма и доказал, что это Ольбрих.

Как странно звучит мой привычно лекторский голос в таком месте.

– А кто это, Ольбрих?

– Как, вы не знаете Ольбриха?

– Нет, я не по этой части, знаете ли. И потом, от дома мало что осталось. А кто его разрушил?

– Время. Запустение. Равнодушие. Как вам такой ответ?

– Ничего, подойдет.

– А вы думали, у этого дома был свой Герострат?

Дмитрий Дмитрич закурил очередную коиба и поежился.

– Давайте зайдем внутрь. Стало как-то прохладно, вы не находите?

За порогом мы наткнулись на зияющий отсутствующими ступенями лестничный пролет, и Герострат подал мне руку и помог взобраться на второй этаж. Впрочем, руку я почти сразу же выдернула из его мягких пальцев. Терпеть не могу человеческие прикосновения. На втором этаже было пустынно и пыльно. Только на стенах кое-где остались неясные рисунки и пара витражей в окнах. В таких брошенных домах время течет ускоренно, потому ли что это время разрушения и забвения или по какой-то другой причине – неизвестно.

– И почему всё, чего касалась наша замечательная империя, немедленно приходило в упадок! Вы посмотрите, какой дом и во что его превратили! – не выдержала я.

– Я не люблю политики и в ней не разбираюсь, знаете ли. Я все больше в театре. А там не до политики. И потом, что вы имеете против империи? Она ведь была великой, что ни говори! И все нас боялись и уважали.

Мне стало скучно и показалось, что я зря провела с ним несколько часов. Как странно, а ведь поначалу мне почудилось… Нет-нет, именно почудилось. И я снова погрузилась в свои мысли, совершенно не слушая, о чем разглагольствовал Герострат.

Много лет прошло с тех пор, как я перестала приезжать в этот городок. Когда-то он мне очень нравился. Впрочем, я перестала приезжать и во все более провинциальную Москву. Но однажды меня неожиданно пригласили на конференцию в один из новомодных, насквозь американизированных университетов. И отчего-то я согласилась. Прочитав свой пленарный доклад и прослушав две невообразимо скучные секции, я сбежала в нарядный октябрьский город, неожиданно одаренный несколькими днями тепла и прозрачного печального света. Взгляд мой скользил по верхушкам щеголеватых кленов и скромных лип, и вдруг наткнулся на афишу старого театра, что был неподалеку. Это был театр моей юности, того относительно счастливого времени, когда казалось, что всё еще может быть хорошо. И мне вдруг захотелось пойти на любой спектакль, что я и проделала в тот единственный свободный московский вечер. Оказалось, что я попала на премьеру, но лучшие дни бывшей студии видимо остались там, в восьмидесятых. И поэтому мне удалось легко купить билет в первый ряд. Правда, я успела забыть, что он в этом театре находился буквально в шаге от сцены. Кресло было обшарпанным и пыльным. И у меня немедленно заболела спина. Когда выключился свет, я уже пожалела, что пришла. Но тут на сцену вышел он, остановился точно посредине и, глядя мне прямо в глаза, с какой-то дьявольской улыбкой сказал: «На людей надо смотреть с высоты. Я выключаю свет и становлюсь у окна; они даже не подозревают, что их можно разглядывать сверху…» И я мгновенно позабыла о неудобном кресле и буфетных запахах. И в течение следующих трех часов была абсолютно счастлива.

Потом был этот странный звонок из «Dома» в середине весны. И что-то заставило меня забронировать номер в гостинице в том самом городке у моря, не в сезон, вернее в самом его начале, когда ночи уже почти белые, но море еще холодное и часто дождит. И вот я здесь. Город за время моего отсутствия съежился и сгорбился еще больше. И если бы не море, то и приезжать сюда не стоило бы вовсе. Собственно я и собиралась поменять билет и уехать раньше, но свободных мест, увы, не было. И я стала убеждать себя, что как-нибудь перенесу эти оставшиеся три дня. Скоротаю их за чтением и раздумьями. Этим и занималась, когда на краешек скамейки присел Герострат.

– Дмитрий Дмитрич! Мы с вами совсем заболтались. Уже поздно. У меня скайп с Кло через час, так что я пойду в гостиницу. Вы же найдете сами дорогу назад?

– А Кло – это женское имя?

– Ну да, только моё Кло предпочитает средний грамматический род.

Герострат сокрушенно покачал головой и закрыл уши ладонями.

Боже, он еще и гомофоб! – брезгливо подвела я итог и повернулась, чтобы поскорее уйти.

Только бы спуститься без его помощи по этой сломанной лестнице. А я как назло боюсь высоты. Чёрт! Следующее, что я помню, это пыльный пол и ноющий затылок. Упала навзничь. Как странно, голова, оказывается, может кружиться даже лежа. Потом мягкие руки приподняли меня и, присев неловко рядом, Герострат бережно уложил мою голову к себе на колени и принялся гладить по волосам: «Ну что же вы, дорогая, меня так напугали? Побледнели, потеряли сознание! Придется мне проводить вас до гостиницы, не то я не усну».

Расстались мы у входа в мой отель со странным названием «Биллиард». Расстались как-то уж слишком церемонно. И пока я поднималась на своих все еще ватных ногах на крутое крыльцо, фигура его растаяла в почти белой ночи.