Он уже идет

Кроме любви к Маймониду, курувский Рамбам слыл заядлым спорщиком. Каждому человеку Всевышний дарует особенности характера, дабы с ними он боролся всю свою жизнь. Один любит закусить, а другой сначала хорошо выпить, этого не оторвать от подушки, а тот немеет при виде смазливой женской мордашки. Все это вовсе не случайно, работа по преодолению тварного естества нужна для исправления души, тикуна. Перед тем как спуститься из сияющего мира истины в узкие рамки «здесь и сейчас» нашей реальности, душа вместе с ангелами планирует для себя испытания, подбирает место и время рождения, партнеров, детей и родителей. И все с одной-единственной целью – использовать годы пребывания в земном теле для наивысшего поднятия в мире грядущем, в сверкающем океане добра и справедливости.

Рамбам бился со своим характером до изнеможения. Беда заключалась в том, что благодаря феноменальной памяти и ясному уму, заостренному непрерывным учением, он мог переспорить кого угодно. Еще не нашлось человека, сумевшего посадить его в лужу. Даже всеми признанные курувские мудрецы старались не вступать с ним в пререкания.

Больше всего заботился об этом сам Рамбам. Он как от чумы бежал спорных ситуаций, избегал щекотливых вопросов и, когда за третьей субботней трапезой в синагоге начинался оживленный разговор о неоднозначно понимаемых комментариях, поднимался и уходил в большой зал читать псалмы.

Но иногда его все-таки прорывало, и тогда с яростью человека, расчесывающего зудящее место комариного укуса, он пускался в яростный, беспощадный спор, не успокаиваясь, пока не ставил ногу на горло поверженного противника. Ну, разумеется, ногу на горло в переносном смысле, Аврум-книжник отличался кротким нравом и за всю жизнь ни разу не ударил даже собаку или кошку, не говоря уже о человеке.

Реб Гейче не был в близких отношениях с Рамбамом, но при встрече всегда перекидывался парой фраз. Увидев его на пороге дома в столь неподходящее для визитов время, Рамбам чуть округлил глаза, однако тут же широко распахнул дверь, приглашая гостя войти.

– Задали вы себе задачу, – произнес он, когда реб Гейче закончил свою взволнованную речь. – И мне тоже. Обойти закон уже невозможно, все лазейки закрылись после полудня. Надо придумать что-то другое.

Он молчал около десяти минут, опустив голову и сосредоточенно изучая ногти на пальцах правой руки. Реб Гейче смотрел в окно. За холодной гранью чисто промытого стекла ветер мотал ветки ольхи. Над ними в высоком небе плыла розовая рябь, от которой разбегались светлые перья. А дальше, еще дальше, в голубой недостижимой вышине, неподвижно висели ватные клубы облаков. Решение проблемы было так же далеко и недостижимо, как эти облака.

«Когда Всевышний решает сделать человека бедняком, – думал реб Гейче, – он может использовать даже нечистую силу. Он хозяин, он владыка, как захочет, так и поступит. И даже Рамбам ничего придумать не сможет».

Реб Гейче склонил голову, подчиняясь решению Небес, и стал думать, как объяснить случившееся жене, чтобы та не упала в обморок. Ведь Пейсах остается Пейсахом, и сейдер в любом случае надо провести по всем правилам и с хорошим настроением.

– Я могу посмотреть книгу расходов вашей винокурни? – нарушил молчание Рамбам.

– Конечно! – ответил реб Гейче, и Гирш тут же отправился в заводскую контору. Спустя четверть часа толстая книга в красном переплете лежала на столе перед Рамбамом.

– Посмотрим-посмотрим, – он принялся перелистывать страницы с таким видом, будто искал нечто вполне определенное. – Поглядим-поглядим, поищем-поищем.

Реб Гейче смотрел на Рамбама с плохо скрываемым недоумением. Как хамец в Пейсах может быть связан с конторской книгой его винокурни?!

– Вот! – вскричал Рамбам, тыча пальцем в середину страницы. – Вот оно.

– Что «оно»? – осторожно спросил Гирш, собственноручно заполнявший конторскую книгу.

– Сколько примерно стоит весь хамец, оставшийся непроданным на вашем заводе? – спросил Рамбам.

– Ну, точно сказать не берусь, – ответил реб Гейче. – Порядка трех с половиной – четырех тысяч золотых.

– Идеально, просто идеально! – Рамбам даже в ладони хлопнул от восторга и протянул книгу недоумевающему реб Гейче. Тот взял книгу, внимательно посмотрел на указанное место и побледнел, словно стена синагоги после предпасхальной побелки.

– О Боже, совсем вылетело из головы! Тут значится, что я взял в долг под будущие доходы три с половиной тысячи золотых у пана Анджея Моравского. Теперь дохода не будет, а долг отдавать надо!

– Вот и замечательно, – произнес Рамбам, поднимаясь из-за стола. – Прошу прощения, реб Гейче, у меня осталось немного времени, чтобы уладить ваше дело. Идите в баню и ни о чем не беспокойтесь, все будет хорошо!

Наспех схватив полотенце, Рамбам направился к дому мойсера Гецла. При виде гостя доносчик оторопел. Он давно уже привык к окружавшей его полосе отчуждения, перестал надеяться на перемены к лучшему и бросил огорчаться.

– Гецл, – как ни в чем не бывало спросил Рамбам. – Ты уже ходил в микву перед праздником?

– Нет, – соврал мойсер, только что вернувшийся из миквы.

– Тогда пошли, я тоже еще не был.

О, несколько лет назад Гецл дорого бы дал за такую прогулку через весь Курув рядом с Рамбамом. И даже сейчас, когда цветы обиды, превратившись в ядовитые ягоды гнева, давно опали, став сухим перегноем, идти в микву рядом с Рамбамом было очень приятно.

Рамбам нарочно дал кругаля и провел Гецла возле дома реб Гейче. Все это время он увлеченно рассказывал о новом взгляде на диетарные рекомендации Маймонида.

– Кстати, – прервал он свой рассказ, – а ты знаешь, что наш друг реб Гейче полностью разорен?

– Разорен? – мойсер сделал стойку, словно охотничья собака.

– Да-да, в пух и прах. После Пейсаха объявит себя банкротом.

Рамбам не кривил душой и говорил чистую правду, ведь дело обстояло именно так.

– А почему? – взял след мойсер.

– Да какая разница, вот ты лучше послушай, что пишет Маймонид о воде во время трапезы.

Прямо из миквы, не теряя ни минуты, мойсер побежал в поместье.

– Разорен? – заревел возмущенный пан Анджей. – Что значит разорен? А долг кто возвращать будет?! А ну, – он ткнул пальцем в управляющего, весьма кстати оказавшегося в его кабинете, – бери гайдуков, дуй на винокурню и все, что можно забрать, прибери к рукам, пока другие заимодавцы не пронюхали.

Так реб Гейче избавился от квасного и отдал долг. После завершения Пейсаха он отправился в поместье и растолковал все пану.

– Ну и жидки, – крутил головой Моравский, покуривая трубку с длинным, отполированным временем чубуком, – ну и хитрые, собаки. А этот ваш Рамбам – всем собакам собака!

Глава третья

Оживший покойник

Жил в Куруве еврей по имени Лейзер, раздражительный и заносчивый богач. Богач! Все на свете относительно, в особенности богатство. В Петербурге или Варшаве Лейзера с трудом бы назвали обеспеченным, но в Куруве, ах, в Куруве человек, позволяющий себе курицу не только по субботам, считается состоятельным.

Как многие зажиточные люди, Лейзер был уверен, будто благополучия он достиг благодаря своей изворотливости, апломбу и ловкости. И с людьми вел себя соответственно, задирая нос чуть не до облаков.

Каков человек на улице, таков он и в доме. Тойбе, жену Лейзера, за глаза называли праведницей. Еще бы – вынести такого супостата было под силу лишь женщине большой духовной силы. Нет, бить он жену не бил, упаси Боже, следы ведь остаются, но в минуты раздражения, когда не знал, на ком сорвать злость, сдергивал с ее головы платок и всласть таскал за волосы.

Человеку, ослепленному богатством, всего и всегда мало. Если у него есть сотня золотых, он хочет две, если есть две, желает тысячу, а если удастся заработать тысячу, вожделеет миллион. Не зря сказали наши мудрецы: «Кто богат? Тот, кто доволен своей долей». Не только заработком, но и доставшейся тебе женщиной, и местом проживания, и способностями, и силой ума, и высотой духа.

Лейзер был глубоко несчастным человеком. Разве можно жить в заштатном Куруве, когда на свете существуют Люблин и Краков? За пределы Галиции воображение Лейзера не простиралось, перебраться в Варшаву он даже не мечтал. А в Краков, эх, в Краков – вот куда бы он умчался хоть сегодня!

Но разве с такой женой можно жить в большом городе? Хоть статью и красотой она вполне уродилась, но провинциалка провинциалкой, ей бы гусей загонять в сарай да прибираться по дому, а не вести умные разговоры с краковскими матронами.

Что же касается заработка и достатка, тут дела обстояли просто ужасающе. Разрыв между желаемым и доступным зиял, точно пропасть. Хотелось всего и прямо сейчас, что, как вы понимаете, практически недостижимо.

Лейзер дрожал над каждым грошом, а над золотыми просто трясся. Нищие раздражали его невыразимо. Нет, жертвовать надо, никуда не денешься, так принято в общине. Со скупцом и скрягой никто не захочет вести дела, поэтому тот, кто желает преуспеть в торговле, волей-неволей обязан жертвовать. Но сколько? И кому?!

Однажды, когда горечь расставания с кровными денежками подкатила под самое горло, Лейзер не выдержал и отправился жаловаться раввину Курува, ребе Михлу. Понесла дурака нелегкая, по-другому и не скажешь.

– Ко мне валом валят нищие, – заявил Лейзер, – прут с утра до вечера. И просят, и хнычут, а я вижу, что они врут. Плетут небылицы, сочиняют несусветные истории. Но я-то не простак, меня не проведешь!

– Скажи им спасибо, – ответил раввин. – Благодаря этим врунишкам ты живешь в достатке и богатстве.

– Не понял, – напрягся Лейзер. – Это как это?