Вокруг себя был никто

Прибежал ко мне мой учитель, «старый псих» Г.

– Пошли, скорее, – говорит, – поможешь ругаться.

Я еще не знал, что Г. занимался похоронными делами. Психометристов тогда хоронили на еврейском кладбище, вместе со всеми, это сейчас власти выделили отдельное. Кладбище есть, только хоронить почти некого.

Ну, да ладно, в общем, выскакиваем из дому, Г. ловит такси, и мы мчимся. По дороге выясняется, что заведующий еврейским кладбищем дал разрешение похоронить на нем цыганского барона. Г. просто трясло.

– Ладно, еще с евреями лежать, но с цыганами!

– А зачем барону понадобилось еврейское кладбище? – прерываю я рассказ Мотла. – Других разве мало?

– Христиане в его глазах язычники, поклоняются изображению, у евреев с этим все в порядке.

Короче, примчались мы на квартиру к заведующему, Г. ворвался к нему в дом, словно сотня разъяренных чекистов. Но после первых же трех фраз его накал исчез.

– Я жить, жить хочу, понимаешь, – со слезами на глазах объяснил заведующий. – Они пришли целой бандой, и пачку денег на стол. Я – ни в какую, не положено, говорю. Тогда один из них, вертлявый такой мальчишка, наглый, наглый подонок, через стол перегнулся, и нож прямо к горлу приставил.

– У тебя, – говорит, – дядя, два выхода. Либо деньги взять и жить красиво, либо вместе с нашим бароном лечь.

– Вот ты бы, что сделал на моем месте, а? Что бы ты сделал?

– Я бы никогда не оказался на твоем месте, – ответил Г.

Мотл похлопал рукой по мрамору.

– Вот так здесь очутился барон. А за бароном потянулись родственники барона, друзья барона, и вообще весь табор. Короче, тут теперь целое цыганское отделение. Если рядом хоронят еврея, я советую родственникам делать высокую ограду. Тогда получается вроде отдельного кладбища на одну могилу, а не общее с цыганами.

Мы свернули в боковую аллею. Постепенно удалился и заглох звук машин, несущихся по дороге перед кладбищем. В наступившей тишине прорезалось домашнее уханье голубей. Изредка простуженными голосами каркали вороны. С вершины ржавой сосны покрикивала горлица: «Будет ли так? Будет ли так?»

Земля жадно чмокала под ногами. В психометрических книгах написано, что человек обязан иногда приходить на кладбище и в больницу просто так, без всякого повода. Заботы и хлопоты жизни часто искажают масштабы, второстепенное начинает казаться главным, мелкие неурядицы быта представляются проблемами вселенского размера. Алчное чавканье кладбищенской земли сразу обнуляет шкалу.

– Мотл, – я давно собирался задать этот вопрос, но все поджидал удобного повода, – Мотл, расскажи, как готовят тело к захоронению.

– Интересно, да? – усмехнулся Мотл. – Хочешь знать свое будущее?

– Да, хочу, – признался я.

– В общем-то, процедура весьма тривиальна. Я совершаю ее, уже не чувствуя, чем занят. Привычка задушила страхи. Помнишь, написано: «рука, которая мало трудится, всего чувствительней».

– Нет, не помню. А где написано?

Мотл приподнял брови.

– Где написано… М-м-м… Э-э-э.… И я не помню. Ну, не важно.

По нашим правилам, женщины обмывают мужчин и женщин, а мужчины только мужчин. Живет на Пересыпи бабуля, еще из компании Г. Пока она тянет, есть кому женщин готовить, а потом – даже не знаю, что делать. Надо смену растить, но нынешние психометристки хороши только для разговоров. Вот, – он бросил на меня лукавый взгляд – сходить лекцию послушать, чай по твоему рецепту сготовить, это да, это – пожалуйста.

– Мотл, ты утрируешь. Есть большой зазор между упражнениями по психометрии и омовением покойников.

– Нет никакого зазора. Если психометрия – правда, то любой ее пунктик, самая грязная работа, хороши и прекрасны. Ну, да ладно, я отвлекся. Короче, раздеваешь болезного, выпрямляешь члены, насколько возможно, не силой, конечно, поскольку ему больно.

– Кому, покойнику?

– Понятное дело. Не так, как живому, но что-то он чувствует. Пока могила не засыпана, душа вертится вокруг тела, не может расстаться. Ну, вот, распрямляю руки, ноги, стригу ногти, потом начинаю мыть. Беру тазик с теплой водой, мочалку, и вперед. Голова, шея, грудь, полощу рот. Затем правая рука, живот, правое бедро и нога. За ними левая рука, левое бедро, нога, то, что между ногами. В конце переворачиваю на живот, мою спину. Вытираю насухо, укладываю в саван и в последний путь!

– А когда нечистоты выдавливаешь?

– По нашей традиции, этого не делают. Так принято у венгерских и польских психометристов. Спор состоит в том, как наиболее уважительно отнестись к покойнику: похоронить его вместе с какашками или предварительно почистить, правда, причинив ему некоторое неудобство.

– Но как такое можно сделать?

– Я когда учился в Иерусалиме, попал на «венгерскую» команду. Процедуру они проделывали чрезвычайно лихо. В задний проход вставляют пластиковую трубку и вдвигают ее довольно глубоко, двое поднимают ноги покойника, а третий таким специальным движением давит на живот. Вся начинка пулей вылетает. Затем в трубку заливают воду, несколько раз, пока все не очистится. Под конец старший по смене подставляет ладонь, собирает воду и показывает двум свидетелям, что она чиста.

– Прямо так, голую ладонь? Б-р-р!

– Сегодня работают в перчатках, но высший шик – все делать голыми руками. Говорят, будто прикосновения живых пальцев успокаивают душу покойного.

– А ты? – я покосился на руки Мотла. – Ты работаешь по высшему разряду?

Мотл усмехнулся.

– Пока еще нет. Тут нужна абсолютная уверенность в правильности миссии. Тогда с тобой ничего не случится. Г. меня сразу предостерег:

«В каждом деле есть свой форс. Очень скоро тебе покажется, будто ты уже всему научился. Не забывай, мертвое тело – рассадник страшной заразы, но повредить она может только тому, кто подходит к работе с нечистым сердцем. Если твоя цель – выполнение миссии, можешь ничего не опасаться. Но пока ты в себе не уверен на сто процентов, оберегайся, как можешь».

Мотл остановился возле едва заметного столбика у края аллеи:

– Однако приехали. Вот наш номер участка. Давай искать.

Минут пятнадцать мы рыскали между могилами. В основном, это были старые, покрытые лишайником надгробья. Лишайник напоминал застывшую бронзу, случайно пролитую из гигантского котла. Высоко, в косых лучах осеннего солнца, перепархивали с ветки на ветку голуби. Поиски ни к чему не привели.

– Не может быть, я ведь точно рассмотрел! – Мотл хлопнул руками по бокам. – Придется возвращаться и проверять.

Делать было нечего. Мы вышли на главную аллею и двинулись по направлению к выходу. Сзади раздался страшный треск. Из-за поворота аллеи вырулил Мишаня на допотопном мотороллере, догнал нас, лихо затормозил и заглушил мотор.

– Ты так всех покойников распугаешь!– укоризненно покачал головой Мотл. – Купи себе нормальный транспорт, денег, что ли, не хватает?

– Денег всегда не хватает, – философски заметил Мишаня, – а покойники далеко не убегут. Ну, как, нашли родственничка?

– Ждем твоей помощи, давай, подключайся.

Мишаня взглянул на меня и затянул свою песенку:

– Для одесситов и гостей нашего города цена за установление места захоронения чисто символическая, десять долларов в американской валюте. Принимаются также украинские гривны и английские фунты стерлингов.

– Ну, уж и символическая, – перебил его Мотл, – десять долларов –половина пенсии. Ищи другие уши для своей лапши.

– Человек, – Мишаня поднял вверх указательный палец – уважает лишь то, за что платит деньги. Я помогаю людям ценить свою мать, дорожить отцом. На этом кладбище лежат дельцы, оставившие после себя миллионы, и бедняки, похороненные за счет «собеса». А цена всем одна – десять долларов!