Вокруг себя был никто

– Такое красноречие само по себе стоит денег! – я вытащил из кармана кошелек. – Веди нас, могильщик!

– Номер пожалуйте,– деловито осведомился Мишаня. – Сначала работа, потом доллары.

Я достал бумажку и прочитал номер.

– Так оно же рядом, – покачал головой Мишаня. – Как же вы не нашли!

Он пересек аллею и ломанулся в гущу кустарника. Несколько минут Мишаня с хрустом продирался сквозь сухие ветки, оставляя за собой подобие тоннеля.

– Во, нашел, сюда идите, – закричал он.

– Как это сюда, – возмутился Мотл, – там же другая линия.

– Когда родственника хоронили, после войны, да? С тех пор, сколько лет прошло? Еще одну линию достроили.

– Номер моя мама записывала, пятнадцать лет назад, – вмешался я. – Тогда этой линии не было.

– Пятнадцать лет, – тоже немалый срок. – Мишаня выбрался из тоннеля, отрусил ватник и вопросительно поглядел на меня.

– А почему же вы план не обновляете, – рассердился Мотл. – Специально людей путаете, а потом деньги берете?

– Я за план не отвечаю, – спокойно сказал Мишаня, – за план ты с директором разговаривай. А для спокойствия пей зеленку по вечерам, чтобы вавочки в голове зажили.

– Да вы, небось, в доле, – не утихал Мотл, – делитесь!

–Не шуми! – укоризненно произнес Мишаня. – Такой момент портишь! Человек издалека приехал, из-за моря, кучу денег на билеты извел. Когда еще он сюда попадет – неизвестно. Дай ему спокойно у могилы постоять! А ты все о деньгах, да о деньгах – о вечности подумай!

Своей тирадой Мишаня меня рассмешил. Я открыл кошелек и достал десять долларов.

– Спасибо!

– И тебе спасибо. Может, за могилкой присмотреть надо, побелить там, цветочки весной посадить, так это тоже недорого.

– Спасибо, спасибо, – вмешался Мотл, – я разберусь.

– Ну, разбирайся, болезный. А я к себе поеду. Ежели чего, знаешь, где искать.

Мишаня оседлал мотороллер. Двигатель несколько раз чихнул, потом, словно обрадовавшись, затрещал так, что впору было затыкать уши. Мишаня приветственно махнул рукой, дал газ и укатил.

Я втиснулся в тоннель и, цепляясь курткой за сучья обломанных веток кустарника, подошел к могиле. Невысокое надгробие, изначально серого цвета, потемнело от времени. Углы оплел мох, на лицевой плите пятнами благородной патины расцвел лишайник.

– Это мой прадедушка, Хаим-Дувид. Психометрист, всю жизнь проработал краснодеревщиком. Я его не помню, он умер почти сразу после моего рождения.

– Ю-ю!! – воскликнул Мотл. – Так ты правнук Краснодеревщика! А молчишь, как сирота казанская. Теперь понятно, почему тебя взяли в отдел «железной кровати».

– Мотл, не провоцируй! Дай постоять спокойно.

Мы не беседуем с мертвыми. Собственно говоря, беседовать на могиле не с кем, душа давно ушла и возвращается только раз в год, в день смерти, да и то ненадолго. Но есть на могилах больших людей скрытая нота, тонкий голос тишины. Если к нему прислушаться, узнать, войти в унисон, то заслонка на сердце может чуть-чуть повернуться.

Минут через пятнадцать я нарушил тишину:

– Так ты слышал о моем прадеде?

– Еще бы! Мне о нем «старые психи» сказывали. Известный человек был, только очень закрытый, на версту к себе никого не подпускал, лишь самых-самых. Г. к нему хаживал.

– Я почти ничего о нем не знаю. Несколько семейных историй, две старые фотографии. По словам бабушки, его сильно мучили головные боли. Она часто делала ему контрастные компрессы.

– Г. говорил, будто во время погрома девятьсот пятого года Краснодеревщику угодила в голову шальная пуля. Другого бы на его месте давно похоронили, а он выжил.

– Да, бабушка рассказывала. У него на темени образовалось углубление, в котором помещалось голубиное яйцо.

– Кстати, тут неподалеку есть Мемориал жертвам погрома девятьсот пятого года. Подойдем?

– Конечно!

Вот так удача, Мотл сам вышел на нужную тему. Меня явно ведет, все складывается, как надо. Значит, я на верном пути!

Мы выбираемся из тоннеля и по аллее продвигаемся в глубину кладбища.

– Да, о «железной кровати». Знаешь, Мотл, чему психометристы уподобляют заслуги отцов?

– Откуда мне знать? – Мотл изображает смущение. – Знаете ли вы украинскую ночь? Конечно, нет! Мы и слов таких никогда не слышали.

– Не кривляйся, а слушай, тогда знать будешь. Заслуги отцов – это ноль. Если ты единица, они делают из тебя десятку, если ты десятка, превращают в сотню. Но если ты ноль, никакие заслуги тебе не помогут.

– У меня всегда было сложно с математикой, – улыбается Мотл. – Но мы уже пришли.

Мемориал находится прямо у забора, в дальнем конце кладбища. Выстроенные полукругом огромные плиты базальта выгораживают из плотно заселенной территории небольшую площадь. Посреди полукруга портал, напоминающий арон-хакодеш в синагогах. Слева и справа от него к базальтовым плитам прикреплены мраморные доски с фамилиями. Мое сердце екает. Вот оно.

Из первых уроков психометрии, преподанных мне отцом, лучше всего я запомнил случай на трамвайной остановке. Стояла промозглая одесская зима, студеный морской ветер с легкостью продувал пальто и два свитера, заботливо надетые на меня мамой. Я весь дрожал от холода и поминутно озирался, когда же придет нужный трамвай. Вагоны следовали один за другим, но наш почему-то запропастился. Отец страдал от холода не меньше моего, но виду не подавал. Более того, он ни разу не обернулся на шум приближающегося трамвая. Когда я совсем извелся, он прижал меня к себе и сказал:

– Из-за того, что ты прыгаешь, точно зайчишка, трамвай быстрее не придет. И оттого, что вертишь головой, будто пропеллером, номер вагона не сменится на нужный. Стой спокойно и жди. Космос тебя проверяет, а Космос не любит суеты. Как только ты успокоишься, трамвай сразу появится.

Я был послушным мальчиком и очень верил отцу. И трамвай действительно пришел через несколько минут.

Все мое детство прошло под пристальным взглядом отца. Полученную от мамы шоколадку я никогда не мог съесть сразу, а лишь после полуторачасового вылеживания на видном месте, перед моими глазами. Подарки ко дню рождения несколько дней хранились на полочке в трюмо. Дверцы трюмо не запирались, и я мог совершенно безнаказанно забрать подарки или, развернув, хотя бы поглядеть на него. Но такого я ни разу не сделал.

Двести семьдесят второй номер должен был оказаться во второй половине досок, слева от портала. Я спокойно двинулся к правой части и начал медленно обходить доску за доской, скользя глазами по списку фамилий.

– Ищешь кого-то? – спрашивает Мотл.

– Да, ищу. Может, встречу знакомую фамилию. Я ведь много времени просидел в архивах и знаю наизусть истории десятков людей.

Напротив портала я остановился и постоял с минуту, вслушиваясь. Пусто. Здесь ничего нет, просто камни.

Не спеша перехожу к левой части и медленно двигаюсь по дуге. На каждую доску помещается двадцать фамилий, значит, мне нужна четырнадцатая, вот она, двести семьдесят… оп-па-па, как же так, 272-ой, 273-ий и 275-ый номера пусты. Вопросительно смотрю на Мотла.

– Видишь ли, Мемориал переносили, при перевозке несколько досок раскололось, их восстанавливали. То ли на них с самого начала ничего не было, то ли восстановить не сумели, кто теперь знает. А вообще на стеле 19 пустых номеров.